Затопленный мир
   
   
   
                        Фантастический роман
   
 
   
                  Перевод с английского А.Дмитриева
   
   
   
                  Глава I. На берегу близ «Ритца»1
   
   Было  еще  только  начало девятого, однако  вскоре  жара  обещала
   qr`r|  нестерпимой. Стоя на балконе, Керанс смотрел, как неспешно
восходит  солнце,  полускрытое  пока  густыми  зарослями  гигантских
древовидных   папоротников,  чьи  кроны   вздымались   над   крышами
заброшенных универмагов, расположенных ярдах2 в четырехстах  отсюда,
на  восточном  берегу  лагуны. Даже просеянная сквозь  их  массивные
оливково-зеленые   листья,  мощь  светила  ощущалась   безжалостной.
Отраженные  от  водной  глади лучи ударяли  по  обнаженной  груди  и
плечам, выбивая первый пот, а чтобы защитить глаза, пришлось  надеть
массивные  темные очки. Солнечный диск представлялся  уже  не  четко
очерченной  сферой,  но  огромным вытянутым  эллипсом,  колоссальным
огненным веером, распахнувшимся надо всем восточным горизонтом;  его
отражение  превращало  мертвую,  свинцовую  поверхность   лагуны   в
сверкающий медный щит. К полудню — всего через три с небольшим  часа
— вода будет казаться горящей.
   Как  правило, Керанс просыпался в пять и добирался на  биостанцию
достаточно  рано, чтобы успеть поработать четыре-пять часов,  прежде
чем жара станет совсем невыносимой; однако сегодня ему совершенно не
хотелось  покидать  навеянной кондиционерами  прохлады  апартаментов
«Ритца».  Он  провел пару часов за неспешным завтраком,  после  чего
неторопливо  завершил шестистраничную запись в дневнике  наблюдений,
намеренно  откладывая  выход  до  тех  пор,  пока  патрульный  катер
полковника  Риггса не минует отель, а тогда отправляться на  станцию
будет  уже  слишком  поздно. Полковник всегда был непрочь  поболтать
часок, — особенно подкрепившись несколькими рюмками аперитива,  —  и
потому   в   дальнейший  путь  он  двинется   не   раньше   половины
двенадцатого,  причем с мыслями, уже полностью  сосредоточенными  на
предстоящем ленче.
   Однако  Риггс  почему-то  задерживался  —  то  ли  решил  сегодня
обследовать больше прилегающих лагун, то ли ожидал появления Керанса
на   биостанции.  У  Керанса  мелькнула  было  мысль   связаться   с
полковником,  воспользовавшись  установленной  в  гостиной   рацией,
однако  он  тут же вспомнил, что батареи давно сели, а  сам  аппарат
погребен   под  грудой  книг.  Капрал,  в  чьем  ведении  находилась
радиорубка  базы,  с возмущением доложил об этом Риггсу,  когда  его
бодрая  утренняя  передача — попурри из старых поп-песен  и  местных
новостей (сводка температуры и влажности, а также сообщение  о  том,
что  минувшей  ночью один из вертолетов подвергся нападению  парочки
игуан)  —  была  прервана  на самой середине.  Полковник  без  труда
   p`qongm`k в этом бессознательную попытку разорвать связи с базой, —
скрывающая  рацию  нарочито  небрежная пирамида  книг  слишком  явно
контрастировала с доходящей до педантизма аккуратностью  Керанса,  —
однако отнесся к его жажде самоизоляции достаточно терпимо.
   
   Перегнувшись  через перила балкона так, что десятью этажами  ниже
стоячая вода отразила его худые, костлявые плечи, Керанс наблюдал за
одним из бесчисленных тепловых вихрей, который прорвался сквозь чащу
громадных  хвощей, окаймлявших реку, вытекавшую из лагуны. Воздушные
карманы,   пойманные  в  ловушку  окружающими  зданиями,   а   также
инверсионными  слоями,  лежащими в сотне футов3  над  водой,  быстро
нагревались,  а затем стремительно взмывали ввысь подобно  улетающим
воздушным    шарам,   оставляя   за   собой   резко   схлопывающуюся
разреженность.  В результате висящие над рекой облака  испарений  на
несколько  секунд рассеивались, и злобный карлик-торнадо  скрученным
хлыстом  ударял  по шестидесятифутовым растениям, ломая  их,  словно
спички.  Затем  —  так же внезапно — смерч растворялся,  рассыпался,
истаивал в воздухе, и только гигантские колонноподобные стволы  один
за другим опускались в воду, словно медлительные аллигаторы.
   Хотя  Керанс  и  убеждал себя, будто оставаться  в  отеле  весьма
благоразумно,   —  ведь  по  мере  возрастания  температуры   смерчи
прорываются  все  чаще  и  чаще, — однако в глубине  души  прекрасно
сознавал:  подлинной  причиной нежелания  покидать  «Ритц»  являлось
убеждение,    что   дела   осталось   очень   мало.    Биологическое
картографирование стало бесцельной игрой, ибо распространение  новой
флоры  в точности следовало линиям, предвиденным более двадцати  лет
тому назад; Керанс был уверен, что там, на севере Гренландии, в Кэмп-
Бэрде4,  никто не побеспокоится даже зарегистрировать его доклады  —
не говоря уже о том, чтобы их прочесть.
   Не  так давно ассистент Керанса, старый доктор Бодкин, включил  в
очередной   рапорт   «свидетельство   очевидца»   —   сержанта    из
подразделения  Риггса:  в  одной из  близлежащих  лагун  тому  якобы
встретилась  огромная  рептилия  с парусовидным  спинным  плавником,
поразительно  напоминавшая пеликозавра, ископаемого пенсильванского5
   yep`.  Окажись информация, возвещающая столь важное событие,  как
возвращение  эры  гигантских  пресмыкающихся,  принятой  за   чистую
монету,  — и сюда, подгоняемая приказом следовать на юг с постоянней
скоростью   двадцать  узлов,  незамедлительно  ринулась   бы   армия
экологов,    подкрепленная    армейским   соединением,    оснащенным
тактическим   ядерным   оружием.  Однако  за  исключением   обычного
подтверждения  приема,  никакой реакции  не  последовало.  Возможно,
специалисты  в  Кэмп-Бэрде слишком устали —  даже  для  того,  чтобы
просто посмеяться.
   
   К   концу  месяца  маленький  отряд  полковника  Риггса  закончит
обследование города («Был ли это некогда Берлин, Париж или  Лондон?»
—  спросил  себя Керанс) и, буксируя за собой биостанцию, направится
на север. Керансу и помыслить не хотелось, что когда-нибудь придется
покинуть роскошный пентхауз, где он прожил последние полгода.  Здесь
он  с удовольствием убедился, что репутация «Ритца» вполне заслужена
— ванная, например, с ее черномраморным бассейном и позолотой кранов
и  зеркальных  рам,  размерами  и роскошью  более  всего  напоминала
боковой  придел  кафедрального  собора.  Керанс  испытывал  странное
удовлетворение   от   сознания,  что  является   последним   гостем,
остановившимся  в отеле; здесь завершится целая фаза  его  жизни,  —
долгая одиссея по затопленным городам юга, которая вскоре закончится
возвращением в Кэмп-Бэрд с его не дающей расслабиться дисциплиной, —
и  отъезд этот явится финальной точкой долгой и блистательно истории
«Ритца».
   Радуясь  случаю  сменить  тесную каюту  биостанции  на  громадные
залы,  Керанс реквизировал «Ритц» на следующий же день  по  прибытии
сюда.  Вскоре  роскошная, обитая тяжелой парчой мебель  и  бронзовые
скульптуры в стиле модерн, украшавшие ниши в стенах коридора,  стали
уже   представляться  ему  естественным  фоном   существования;   он
упивался, смакуя изысканно-меланхолическую атмосферу, окружавшую эти
последние   остатки  былой  цивилизации,  —  теперь,   в   сущности,
исчезнувшей  навсегда. Слишком многие из некогда возведенных  вокруг
лагуны строений развалились и незаметно ушли под воду, погрузились в
толщу   ила,   тем   самым  обнаруживая  свое   наспех   сотворенное
происхождение, и ныне только «Ритц» в гордом одиночестве высился  на
западном  берегу  —  даже пышная синяя плесень на устилавших  темные
коридоры  коврах лишь подчеркивала былое великолепие  девятнадцатого
века. Роскошно меблированный и прекрасно оборудованный пентхауз  был
qnnpsfem  для  некоего миланского финансиста.  Ограждавшие  от  жары
воздушные  занавеси все еще прекрасно работали и, хотя первые  шесть
этажей отеля находились теперь ниже уровня моря, а несущие стены уже
начали  давать трещины, кондиционеры, потреблявшие двести  пятьдесят
ампер6,   по-прежнему  работали  безостановочно.  Несмотря   на   то
обстоятельство,  что  вот уже целое десятилетие  апартаменты  стояли
необитаемыми, пыли на полках и раззолоченных столиках  собралось  на
удивление   мало,  а  на  трех  фотографиях,  украшавших   обтянутый
крокодильей  кожей  письменный  стол  (сам  финансист;  финансист  и
прилизанная,  хорошо  откормленная  семья;  финансист  и  еще  более
прилизанное  пятидесятиэтажное здание его банка),  не  появилось  ни
пятнышка. К счастью для Керанса, его предшественник отбыл с  большой
поспешностью,  а  потому  буфеты и шкафы  ломились  от  сокровищ,  —
начиная  от  ракеток для сквоша7 с рукоятками из слоновой  кости  до
вручную   расписанных  купальных  халатов,  —  а   в   коктейль-баре
сохранился  обильный  запас  бренди и  виски  самых  разных  сортов,
которые по праву могли теперь считаться коллекционными.
   
   Драконоподобный  комар-анофелес  прожужжал  возле   самого   лица
Керанса  и  спикировал  к плавучей пристани,  где  был  пришвартован
катамаран.  Солнце все еще было скрыто зарослями,  вздымающимися  на
восточном берегу лагуны, но разливающаяся в воздухе жара уже  начала
выманивать громадных хищных насекомых из ночных убежищ на  обомшелой
поверхности отеля. Хотя Керансу очень не хотелось уходить с балкона,
однако  он  понимал,  что вот-вот придется укрыться  за  проволочной
сеткой  противомоскитной  двери. Рассветные  лучи  окутывали  лагуну
ореолом  загадочно-печальной красоты: мрачные, черно-зеленые  листья
голосеменных8,  этих  незваных  пришельцев  из  триаса9,   и   белые
   onksg`rnokemm{e  здания двадцатого столетия вместе  отражались  в
темном зеркале воды — два мира, сомкнувшихся на каком-то перекрестке
времени; впрочем, иллюзия мгновенно рассеялась, когда в сотне  ярдов
от балкона разбил маслянистую поверхность гигантский водяной паук.
   Вдали  —  примерно  в  полумиле к югу, где-то  за  полузатонувшей
громадой  готического здания — кашлянул и запустился дизель.  Плотно
закрыв   за  собой  сетчатую  дверь,  Керанс  направился  в  ванную.
Водопровод, разумеется, давным-давно не действовал, однако  в  ванне
постоянно  поддерживался запас воды, пополняемый — через проведенную
в окно трубу — из самодельного дистиллятора на крыше.
   Хотя  Керансу  едва-едва  исполнилось сорок,  борода  уже  успела
поседеть от радиоактивных изотопов фтора, в изобилии содержащихся  в
воде, — правда, выгоревшие на солнце коротко подстриженные волосы  и
янтарный  загар  молодили  его на добрый  десяток  лет.  Хроническое
отсутствие  аппетита и неомалярия натянули сухую кожу  под  скулами,
подчеркнув  аскетический  склад лица. Массируя  свежевыбритые  щеки,
Керанс  критически  рассматривал в зеркале  собственную  физиономию,
черты  которой  в  последнее время как-то странно менялись,  обнажая
некую  новую,  незнакомую личность, скрытую в продолжение  всей  его
предшествовавшей  сознательной жизни.  Смолоду  слишком  склонный  к
самоанализу,  теперь он чувствовал себя спокойнее и  уравновешеннее,
чем когда-либо, а холодные голубые глаза взирали на мир и на себя  с
иронической  отрешенностью. Порожденная застенчивостью углубленность
во внутренний мир — с его собственными предпочтениями и ритуалами  —
мало-помалу  растаяла,  и  если ныне Керанс  по-прежнему  сторонился
полковника  и  его людей, объяснялось это скорее тягой  к  комфорту,
нежели мизантропией.
   Выйдя  из  ванной, он выбрал из обширного финансистова  гардероба
кремовую  шелковую  рубашку с монограммой и пару хорошо  отутюженных
спортивных брюк с цюрихским ярлыком. Потом, плотно закрыв  за  собой
двойные  двери,  —  апартаменты являли  собой  стеклянный  аквариум,
заключенный внутри кирпичных стен, — он зашагал вниз по лестнице.
   На  причал  Керанс  вышел  как раз в  тот  момент,  когда  к  его
катамарану  приближался переоборудованный из малой  десантной  баржи
катер  Риггса.  На  носу,  обозревая извилистые  протоки  и  висячие
джунгли,  замер  сам полковник: подтянутый, щегольски  одетый,  одна
нога  в  до  блеска  начищенном сапоге уперта в борт  —  точь-в-точь
африканский первопроходец былых времен.
   —  Доброе  утро, Роберт, — приветствовал он Керанса, спрыгнув  на
j`w`~ys~q     платформу    из    скрепленных    деревянной     рамой
пятидесятигаллонных10 цилиндрических понтонов. —  Рад,  что  вы  еще
здесь.  Тут  перед  мной встала одна задача, в  решении  которой  вы
можете  здорово  помочь.  В  состоянии вы  на  денек  отлучиться  со
станции?
   Керанс   помог   Риггсу  перейти  на  бетонный  балкон,   некогда
принадлежавший одному из номеров седьмого этажа.
   — Конечно, полковник. Собственно, я уже отлучился.
   Поскольку биостанция входила в состав соединения Риггса,  Керанс,
собственно говоря, должен был бы испросить у него разрешения на это,
однако  отношения  между  ними сложились  сугубо  неформальные.  Они
проработали вместе больше трех лет, — все время, пока станция  и  ее
военный  эскорт  медленно  продвигались на север  через  Европейские
лагуны,  —  и Риггс с удовольствием предоставил Керансу  с  Бодкином
полную      самостоятельность,     будучи     полностью     поглощен
картографированием   перемещающихся  отмелей,   гаваней,   а   также
эвакуацией  последних местных жителей. Сталкиваясь с этой  последней
задачей,   он   постоянно  прибегал  к  помощи  Керанса,   поскольку
большинство  людей, все еще обитавших в погружающихся городах,  либо
оказывались  психопатами,  либо страдали  от  недоедания  и  лучевой
болезни.
   Помимо  руководства биостанцией, Керанс исполнял в отряде  еще  и
обязанности   военврача.  Многим  из  тех,  кого  они  обнаруживали,
требовалась срочная медицинская помощь — еще до того, как они  могли
быть  переправлены  вертолетом  на один  из  больших  танкодесантных
кораблей,    впоследствии   доставлявших   беженцев   в   Кэмп-Бэрд.
Заплутавшие  в  бескрайних  болотах  разрозненные  остатки  воинских
соединений  —  по  большей части, больные или  раненые;  отшельники,
умирающие,  будучи  не  в силах покинуть родных  городов;  мародеры,
оставшиеся нырять за добычей, но вскоре растерявшие всякий  кураж  —
всем  им  Риггс  доброжелательно,  но  твердо  помогал  вернуться  к
безопасной цивилизованной жизни, а Керанс неизменно находился рядом,
готовый помочь аналгетиком или транквилизатором. Хотя полковник  изо
всех  сил старался производить впечатление солдата до мозга  костей,
этакой  военной  косточки, Керанс находил  его  человеком  разумным,
симпатичным  и,  вдобавок,  щедро наделенным  неиссякаемым  чувством
юмора.   Несколько   раз   он   даже   порывался   подвергнуть   эту
   mehqqj`elnqr| испытанию, рассказав о «пеликозавре Бодкина», но по
зрелом  размышлении решил все-таки не приводить своего  намерения  в
исполнение.
   Сержант  — суровый и добросовестный шотландец по фамилии  Макреди
(имевший, кстати, прямое касательство к мистификации) — взобрался на
проволочную  сетку, закрывавшую палубу катера, и теперь  старательно
очищал ее от листьев и лиан. Никто из остальных членов экипажа  даже
не  попытался ему помочь; их дочерна загорелые лица выглядели худыми
и  изможденными,  все  трое  безвольно  сидели  рядом,  привалясь  к
переборке.  Нескончаемая жара и ежедневные ударные дозы антибиотиков
высосали из них всю энергию.
   По  мере  того, как солнце поднималось над лагуной,  облака  пара
сливались  в  сплошную  необъятную золотую завесу,  и  все  ощутимее
становилось  зловоние, источаемое береговой полосой —  омерзительные
сладковатые  запахи  гниющей растительности и  разлагающихся  трупов
животных. Сталкиваясь с возведенной над палубой проволочной клеткой,
мимо  катера  то и дело проносились огромные мухи; над нагревающейся
водой  мотались  гигантские  летучие мыши,  возвращавшиеся  к  своим
обиталищам, скрытым в недрах разрушенных домов. Несколько минут тому
назад казавшаяся с балкона пентхауза такой прекрасной и безмятежной,
лагуна предстала теперь Керансу просто-напросто исполинским болотом.
   —  Давайте-ка  поднимемся наверх, — предложил он Риггсу,  понижая
голос, чтобы не быть услышанным остальными. — Угощаю.
   —  Молодчина, Роберт! Не перевелись еще люди, понимающие  толк  в
хороших  манерах  —  Полковник повернулся  к  Макреди  и,  подмигнув
Керансу,  крикнул: — Сержант, я поднимусь, взгляну, нельзя  ли  как-
нибудь заставить работать докторский дистиллятор!
   Уловка  была  прозрачной,  но  безобидной,  и  Макреди  отозвался
понимающим  кивком. Впрочем, у всех остальных на катере имелись  при
себе  фляжки, и едва начальство удалится, они, заручившись неохотным
согласием   сержанта,  вытащат  их,  чтобы,  устроившись   поуютнее,
коротать время в ожидании возвращения командира.
   Пропустив полковника вперед, Керанс перешел с балкона в спальню.
   — Так что там у вас за проблема, полковник?
   —  Не у меня. Если разобраться, то скорее у вас, — они потащились
вверх  по  лестнице; Риггс похлопывал тростью по лианам,  обвивавшим
перила.  —  Вы еще не заставили работать лифт? Так я и знал.  Всегда
говорил, что это место переоценивают
   Однако,  погрузившись в прозрачный, прохладный,  словно  слоновая
jnqr|,  воздух  пентхауза, он удовлетворенно  улыбнулся  и  блаженно
погрузился в раззолоченное кресло в стиле Людовика XV.
   —  Красиво, ничего не скажешь. По-моему, Роберт, у вас  природный
талант  устраиваться на халяву. А не переехать ли мне сюда,  к  вам?
Свободные апартаменты найдутся?
   Керанс  нажал  на кнопку и, ожидая, пока выдвинется из  фальшивых
книжных полок коктейль-бар, покачал головой:
   — Попробуйте обратиться в «Хилтон». Обслуживание лучше.
   Это,  конечно, было шуткой, но честно говоря, как бы ни  нравился
ему  Риггс,  Керанс предпочитал видеться с ним как можно  реже.  Все
последние месяцы их разделяло несколько лагун, а постоянные  лязг  и
звон  в  арсенале и на камбузе базы надежно заглушались  несколькими
милями  джунглей.  Керанс  знал каждого из двадцати  человек  отряда
Риггса,  но — за исключением самого полковника и сержанта Макреди  —
его   контакты   с   остальными  вот   уже   полгода   сводились   к
немногочисленным лаконичным вопросам или указаниям в лазарете.  Даже
общение  с  доктором  Бодкином он свел к  минимуму  —  по  взаимному
молчаливому  соглашению  оба биолога давно уже  обходились  без  тех
шуток  и  легких разговоров, которые поддерживали их  на  протяжении
первых двух лет экспедиции.
   Растущее   стремление  к  самоизоляции,  проявляемое   остальными
членами  отряда,  —только  жизнерадостный  Риггс,  кажется,  обладал
против   него   врожденным  иммунитетом  —  напоминали   Керансу   о
свойственных многим животным формам замедлении метаболизма и уходе в
себя,   которые   проявляются  незадолго  перед   тем,   как   особь
подвергнется  метаморфозу. Порою он даже задумывался, в  какой  фазе
перехода  находится  сам:  биолог  пребывал  в  убеждении,  что  его
собственный  постепенный уход в себя являлся  не  симптомом  скрытой
шизофрении, а свидетельством предусмотрительной подготовки организма
к жизни в радикально отличающейся среде, которая потребует от разума
нового внутреннего ландшафта и принципиально иной логики, тогда  как
все   старые  представления  и  стереотипы  окажутся  лишь  досадной
помехой.
   
   Протянув  полковнику стакан скотча11, Керанс взял свой,  неловким
движением потревожив при этом груду наваленных на рацию книг.
   —  Слушаете  порой  эту  штуку? — с  почти  неуловимым  сарказмом
   onhmrepeqnb`kq Риггс.
   —  Никогда. Да и какой смысл? И так все известно — на добрых  три
миллиона лет вперед.
   —  Так-таки  и  все? Нет, Роберт, время от времени  вам  все-таки
стоило  бы  его  включать. Можно услышать кое-что любопытное,  —  он
поставил стакан на стол и наклонился вперед. — Например, этим  утром
вы  могли услышать, что ровно через трое суток мы пакуемся и уходим.
Насовсем,  —  добавил  он,  встретив удивленный  взгляд  Керанса.  —
Прошлой   ночью  поступило  распоряжение  из  Кэмп-Бэрда.  Очевидно,
уровень  воды  продолжает  повышаться,  и  потому  вся  наша  работа
оказалась  совершенно  зряшней  — как  я,  между  прочим,  всегда  и
утверждал.   Американские  и  русские  соединения   тоже   отозваны.
Температура на экваторе сейчас достигла ста восьмидесяти градусов12 и
продолжает  неуклонно  подниматься, а ливневые  пояса  уже  достигли
двадцатой  параллели. Растет и количество ила  —  он  сделал  паузу,
задумчиво  наблюдая  за  Керансом. —  В  чем  дело?  Вас  не  радует
возвращение домой?
   —  Конечно,  радует, — механически отозвался Керанс;  намереваясь
вновь  наполнить  опустевший  стакан, он  к  собственному  удивлению
обнаружил, что рассеянно трогает украшающие каминную полку  часы.  —
Говорите, через трое суток?
   —  А  вы  чего  хотите  —  через три  миллиона?  —  Риггс  широко
улыбнулся. — Сдается, Роберт, в глубине души вы хотите остаться.
   Дойдя,  наконец,  до  бара и плеснув себе на два  пальца  скотча,
Керанс  внутренне собрался. Монотонность и скуку предыдущих  лет  он
сумел  пережить,  лишь  поместив себя  вне  пространства  и  времени
нормального  мира, и теперь внезапное возвращение  к  реальности  на
мгновение  привело  его  в  замешательство.  Впрочем,  он  отчетливо
сознавал, что для нынешнего состояния существуют и другие причины.
   —  Не  мелите  чепухи,  —  отмахнулся  он,  —  я  просто  не  мог
вообразить,  что  мы уйдем вот так: раз — и готово.  Естественно,  я
рад. Хотя, признаться, тут мне жилось очень даже неплохо, — он обвел
жестом    апартаменты.   —   Возможно,   такая   обстановка   больше
соответствует моему характеру. Ведь там, в Кэмп-Бэрде, придется жить
   j`j селедке в бочке, а высшим достижением культуры будет «Прыгай с
Бетховеном» в местной радиоинтерпретации.
   Риггса   от  души  позабавил  этот  взрыв  раздраженного   юмора;
отсмеявшись, он встал, застегивая китель.
   — Странный вы все-таки человек, Роберт.
   Керанс залпом опустошил стакан.
   —  Извините, полковник, но боюсь, что сегодня ничем не смогу  вам
помочь.  Надо  сделать  кое-что срочное В связи  с  отъездом,  —  он
перехватил  укоризненный  взгляд Риггса и вдруг  сообразил:  —  А-а,
понимаю Так вот что вы имели в виду! Да, это и впрямь моя проблема.
   —  Верно. Я встречался с ней вчера вечером, а потом нынче утром —
уже  после  того,  как был получен приказ о возвращении.  Вы  должны
убедить  ее,  Роберт.  Сейчас она наотрез отказывается  уходить.  Не
понимает, что на этот раз действительно пришел конец, больше никаких
спасательных  экспедиций  не будет. Еще  с  полгода  она  как-нибудь
продержится, но в марте, когда ливневой пояс переместится  сюда,  мы
уже  не сможем эвакуировать ее даже вертолетом. Да и вообще, к  тому
времени  никому и в голову не придет об этом заботиться.  Я  пытался
растолковать ей все это, но она просто пошла прочь.
   Керанс  мрачно  улыбнулся, представив знакомый поворот  головы  и
надменную походку.
   —  С Беатрис порой бывает очень трудно, — медленно проговорил он,
стараясь  выиграть  время  и надеясь, что  она  не  слишком  обидела
Риггса;  чтобы убедить ее, могло потребоваться и больше имеющихся  в
распоряжении трех дней, и Керанс хотел быть уверенным, что полковник
станет  ожидать. — Она личность сложная, и живет как  бы  на  многих
уровнях  сразу.  И  покуда они не совместятся, Беатрис  порой  может
казаться не просто сумасбродной, но сумасшедшей.
   
   Они  покинули  пентхауз. Керанс отрегулировал  кондиционер  таким
образом,  чтобы  через  два  часа температура  в  комнатах  достигла
приятных   восьмидесяти  градусов,  и  проверил   работу   воздушных
занавесей.   Пока   они  спускались  к  причалу,   Риггс   временами
останавливался, чтобы посмаковать прохладный воздух  в  какой-нибудь
из  вызолоченных гостиных, шипя на змей, которые тихонько  скользили
между  сырыми, заплесневелыми диванами и креслами. Затем оба  взошли
на борт катера, и Макреди захлопнул за ними сетчатую дверь.
   Пять  минут спустя суденышко отвалило от «Ритца» и, набирая  ход,
двинулось через лагуну; катамаран, покачиваясь, скользил за  ним  на
asjqhpe.   Разведенные  катером  волны,  сверкая  золотом  солнечных
бликов,  слепили глаза, а прибрежные джунгли, казалось, совершали  в
жарком мареве какой-то магический танец.
   Риггс мрачно взирал на все это сквозь проволочную сетку.
   —  Благодарение Богу за эту благую весть из Кэмп-Бэрда! Мы должны
были  выбраться  отсюда еще несколько лет назад. Все  это  детальное
картографирование    гаваней   для    использования    в    каком-то
гипотетическом  будущем  —  чистой  воды  бессмыслица.   Даже   если
солнечные вспышки утихомирятся, пройдет не одно десятилетие,  прежде
чем  будет предпринята серьезная попытка опять обосноваться  в  этих
городах.  К тому времени почти все крупные здания окажутся полностью
погребены  в толще ила. Чтобы очистить от джунглей одну  только  эту
лагуну,  и то потребуется пара дивизий. Сегодня утром Бодкин говорил
мне, что некоторые кроны — и недеревянистых растений, заметьте — уже
поднялись на двести с лишним футов. Жуткая смесь свихнутого зоопарка
с  чокнутым  ботаническим садом — вот что такое все эти распроклятые
места!
   Он  снял  пилотку  и  потер  лоб, а затем,  перекрывая  рев  двух
дизелей, прокричал:
   —  Если Беатрис останется здесь надолго, то в самом деле сойдет с
ума.  Кстати,  это  напомнило мне еще об одной  причине,  почему  мы
должны  отсюда  выбираться, — он взглянул  на  одиноко  высящуюся  у
штурвала   фигуру  сержанта  Макреди,  пристально  наблюдавшего   за
разрезаемой форштевнем водой, потом скользнул глазами по  исхудалым,
загнанным  лицам остальных. — Скажите, доктор, как  вы  в  последнее
время спите?
   Керанс  озадаченно посмотрел на полковника, стараясь угадать,  не
кроется  ли  в  подоплеке вопроса намек на его отношения  с  Беатрис
Даль.  Сгибая  руками  трость,  Риггс наблюдал  за  ним  блестящими,
проницательными глазами.
   —  Очень хорошо, — осторожно ответил Керанс. — Лучше, чем  когда-
либо. А почему вы спрашиваете?
   Но  Риггс  только  кивнул и во всю мощь голоса принялся  отдавать
команды Макреди.
   
                       Глава II. Явление игуан
   
   Вопя,  словно изгнанный банши13, здоровенная молотконосая летучая
   l{x|  вырвалась из зарослей, обступивших одну из узких проток,  и
ринулась  прямо  на катер. Ее сонар заплутал в лабиринте  гигантских
паутин, растянутых поперек протоки колониями пауков-волков; всего  в
нескольких футах миновав проволочный навес над головой Керанса,  она
улетела  прочь  —  вдоль линии затопленных административных  зданий,
лавируя  между огромными, похожими на паруса листьями,  растущих  на
крышах древовидных папоротников. Когда она пролетала мимо одного  из
выступающих  карнизов,  недвижный до того каменный  выступ  внезапно
ожил, обернувшись существом, которое резким движением вытянуло шею и
прямо  в воздухе схватило бедолагу. Раздался короткий, пронзительный
визг,   и  Керанс  успел  мельком  заметить,  как  ломались  крылья,
стиснутые  челюстями ящерицы. Затем рептилия отпрянула  и  скрылась,
вновь неразличимо слившись с листвой.
   На  всем  пути  вниз  по реке катер сопровождали  взгляды  игуан,
толпившихся   в   окнах   универмагов  и  административных   зданий,
одеревенело  подергивая угловатыми, мерзлыми головами. Иные  из  них
устремлялись вслед суденышку, хватая насекомых, сброшенных с задетой
ветви   или  поднявшихся  со  случайно  задетого  бревна,   медленно
дрейфующего  по  воде;  затем они вплывали в разверстые  окна  и  по
лестницам   карабкались  к  своим  прежним  наблюдательным   постам,
громоздясь   там  в  три  слоя,  одна  на  другую.   Лишенные   этих
пресмыкающихся,  лагуны  и  протоки между полупогруженными  зданиями
обладали  бы странной, полусонной красотой, плавящейся в нестерпимой
жаре;   однако   игуаны  и  родственные  им  василиски14   разрушали
очарование.  Стаи  рептилий оккупировали некогда возведенный  людьми
город — ящеры вторично стали доминирующей формой жизни на Земле.
   Глядя  вверх,  на  их  древние, бесстрастные  морды,  Керанс  мог
понять   тот   странный   страх,   который   извечно   внушали   они
представителям  рода людского, вновь возбуждая древние  воспоминания
об  ужасах джунглей палеоцена15, поры, когда ящеры пали под натиском
млекопитающих,  и  то  чувство неумолимой  ненависти,  которую  один
биологический вид питает к другому, который его побеждает.
   
   Протока  вывела  их  в  следующую лагуну — широкий  круг  темной,
зеленой воды, почти полумилю в диаметре. Цепочка красных пластиковых
бакенов  обозначала  фарватер, ведущий  к  истоку  речушки,  берущей
начало на дальней ее стороне. Катер имел осадку немногим более  фута
и,  по  мере  того,  как  они  двигались по  спокойной  воде,  косые
солнечные лучи, падающие из-за спины, открывали затопленные глубины;
можно  было  разглядеть  очертания гигантскими  привидениями  смутно
маячивших   там  пяти-  и  шестиэтажных  зданий;  местами   поросшие
водорослями  крыши даже показывались на поверхность,  когда  по  ним
прокатывалась волна.
   В  шестидесяти футах под катером уходила вдаль пролегающая  между
зданиями серая аллея — в былые времена оживленная улица, по сторонам
которой все еще стояли у тротуаров проржавевшие, сгорбленные  остовы
автомобилей.  В большинстве своем лагуны в центральной части  города
были  окружены  уцелевшими строениями и поэтому они  были  почти  не
занесены илом. Свободные от растительности, если не считать немногих
дрейфующих комков саргассовых водорослей, они сохранились в целости,
как  отражения  в  озере, которые, каким-то  образом  потеряли  свои
оригиналы.
   Бльшая часть городских строений давным-давно разрушилась, и  лишь
армированные  сталью  небоскребы коммерческих и  финансовых  центров
пережили   вторжение  вод  потопа.  Кирпичные  дома  и   одноэтажные
фабричные  постройки в пригородах бесследно исчезли под толщей  ила.
По  берегам  бесчисленных  лагун вздымались  в  тускло-зеленое  небо
гигантские леса, окончательно погребавшие под собою то, что  некогда
было  пшеничными  полями  Европы и Северной Америки.  Непролазные  и
непроницаемые Мату-Гросу, — иногда до трехсот футов высотой,  —  они
являли  собой  кошмарный мир борющихся друг  с  другом  органических
форм,   быстро   возвращавшихся  в  свое   палеозойское16   прошлое;
единственными  путями передвижения для воинских соединений  сил  ООН
оставались только системы соединенных бесчисленными протоками лагун,
наложившихся  на  бывшие города. Однако теперь даже  они  постепенно
исчезали, затягиваясь илом.
   Керанс   мог   вспомнить  бесконечную  череду  зеленых   сумерек,
смыкавшихся  за  ними,  пока отряд Риггса  медленно  продвигался  на
север,  через всю Европу, один за другим оставляя города, где  среди
   sdsx`~yhu испарений перекидывающаяся с крыши на крышу тропическая
растительность быстро превращала узкие каналы в обширные болота.
   Теперь  им предстояло покинуть еще один город. Несмотря на обилие
огромных  многоэтажных  зданий,  он состоял  всего-навсего  из  трех
крупных лагун, окруженных цепочками крохотных — по полсотни ярдов  в
поперечнике  — мелководных озер и сетью узеньких проток,  речушек  и
заливчиков,  которые, следуя первоначальному расположению  городских
улиц,  уходили  в  окружающие джунгли. Там и сям они  то  совершенно
исчезали,  то  разливались в обширные, исходящие  паром  поверхности
открытой  воды, которые, в свою очередь, уступали место архипелагам,
сраставшимся, чтобы на южной окраине образовать сплошные джунгли.
   Военная  база  отряда  Риггса,  в  комплекс  которой  входила   и
биостанция, располагалась в самой южной из трех лагун, под  укрытием
наиболее  высоких  зданий  города  —  тридцатиэтажных  громад,   где
размещался когда-то финансовый центр.
   Пока  катер  пересекал лагуну, плавучая база  —  огромный  черный
барабан  с  желтыми  полосами на бортах —  находилась  на  солнечной
стороне  и  была  почти незаметна в отраженном  поверхностью  свете;
только вращающиеся лопасти стоящего на крыше вертолета метали в  них
по воде сверкающие копья. Двумястами ярдами ниже был пришвартован  к
большому  овальному  зданию (в прошлом — концертному  залу)  намного
уступающий размерами снежно-белый цилиндр биостанции.
   Керанс  вглядывался в прямоугольные утесы, на поверхности которых
уцелело  достаточно  окон, чтобы напомнить  об  ослепленных  солнцем
бульварах  легендарных  Ниццы,  Рио-де-Жанейро  или  Майами  —   еще
ребенком  он  читал о них в энциклопедиях, сидя в  библиотеке  Кэмп-
Бэрда.  Любопытно, что зачарованный могущественной  магией  лагун  и
затонувших городов, он никогда не испытывал интереса к их прошлому и
даже не пытался выяснить, куда именно прибыл отряд на этот раз.
   Будучи  на четверть века старше Керанса, доктор Бодкин успел  еще
пожить  в  нескольких городах — и в Европе, и в Америке —  и  теперь
проводил бльшую часть свободного времени за веслами, шныряя по самым
отдаленным  закоулкам в поисках бывших музеев и библиотек.  Впрочем,
они   не   содержали   ничего,   за  исключением   его   собственных
воспоминаний.
   
   Возможно,  именно отсутствие личных воспоминаний  делало  Керанса
безразличным  ко  зрелищу  этих  тонущих  остатков  цивилизации.  Он
родился  и  вырос  в местах, некогда известных под именем  Полярного
jpsc`  —  ныне  субтропической зоне со средней годовой  температурой
восемьдесят  пять градусов — и впервые попал на юг,  когда  ему  уже
перевалило  за  двадцать,  войдя  в состав  одной  из  экологических
экспедиций.  Необозримые  болота и  джунгли  служили  ему  идеальной
лабораторией, воздвигнутой на фундаменте затопленных городов.
   Не  считая отдельных стариков вроде Бодкина, практически никто не
мог похвастаться опытом городской жизни, да и во времена докторского
детства города уже являли собой осажденные крепости, зажатые в тиски
громадных дамб и разъедаемые изнутри всеобщими отчаянием и  паникой.
Для   Керанса   их  красота  и  очарование  заключались   именно   в
необитаемости,  в  соединении рукотворной и  нерукотворной  природы,
рождавшем  образ  сброшенной короны, сквозь которую  проросли  дикие
орхидеи.
   
   Первый  удар череда геофизических катаклизмов, изменивших  климат
Земли, нанесла шестьдесят или семьдесят лет назад. Серия яростных  и
продолжительных  солнечных  бурь,  продолжавшаяся  несколько  лет  и
вызванная  внезапной нестабильностью светила, привела  к  расширению
поясов  Ван  Аллена17,  а  тем самым — к  истончению  верхних  слоев
ионосферы, вызванному ослаблением действия на них тяготения планеты.
По  мере того, как эти слои рассеивались в космическом пространстве,
уменьшая  эффективность противостоящего солнечной радиации  барьера,
температура начала неуклонно расти, а нагретая атмосфера расширяться
вовне, в ионосферу, где завершался цикл.
   Средние  температуры на планете ежегодно возрастали на  несколько
градусов. Вскоре почти все тропические области стали необитаемыми, —
спасаясь  от  температур  в  сто  тридцать  и  сто  сорок  градусов,
население мигрировало на север или на юг. Области некогда умеренного
климата   стали  теперь  тропическими;  Европа  и  Северная  Америка
изнемогали  от  зноя, окатываемые продолжительными  волнами  жары  —
температура  здесь редко падала ниже ста градусов. Под  руководством
ООН  началось  заселение антарктических плато  и  северных  регионов
Канады и России.
   На  протяжение  этого  начального периода, продолжавшегося  около
двадцати лет, все живое постепенно приспосабливалось к изменившемуся
климату.  Ни  человеческих  сил, ни энергетических  ресурсов,  чтобы
остановить  распространение  экваториальных  джунглей,  не  хватало.
Возросший  уровень  радиации  не  только  ускорил  рост  всех  видов
растений,  но  и  многократно увеличил  число  мутаций.  Уже  первые
появившиеся  необычные  ботанические  формы  напоминали   гигантские
древовидные  папоротники каменноугольного периода;  затем  все  виды
низшей   растительной  и  животной  жизни  перешли   в   решительное
наступление.
   На  явление  этих далеких пращуров наложилось второе  из  великих
потрясений   —  продолжающийся  нагрев  атмосферы  начал  размягчать
полярные  снеговые  шапки.  Ледяной щит  Антарктиды  растрескался  и
растаял;  десятки  тысяч ледников у Северного Полярного  круга  —  в
Гренландии и Скандинавии, России и Канаде — стекли в море;  миллионы
акров вечной мерзлоты разлились гигантскими реками.
   Однако  подъем  уровня моря и теперь ограничился  бы  несколькими
футами,  не  хлынь  по  образовавшимся  гигантским  сточным  канавам
миллиарды   тонн   почвенного  покрова.  В   их   устьях   возникали
разветвленные  дельты,  расширявшие береговые  линии  континентов  и
запруживавшие океаны, реальная площадь которых постепенно  съежилась
с двух третей всей земной поверхности до немногим более половины.
   Гоня  перед  собою  массы  ила,  новые  моря  полностью  изменили
очертания  континентов.  Средиземное  море  превратилось  в  систему
внутренних  озер;  Британские острова вновь соединились  с  Северной
Францией;  затопленный пробившейся сквозь Скалистые горы  Миссисипи,
американский  Средний Запад стал громадным заливом, открывавшимся  в
Гудзонов   залив;  наоборот,  Карибское  море  обернулось  заиленной
солончаковой  пустыней.  Европа превратилась  в  систему  гигантских
лагун,  возникших  вокруг расположенных в низинах  главных  городов,
затопленных илом, принесенным на юг расширяющимися реками.
   
   На  протяжении  последующих  тридцати лет  продолжалась  миграция
населения  к  полюсам. Лишь несколько городов все еще  противостояли
поднимающемуся  уровню  моря и наступающим  джунглям,  воздвигая  по
периметру сложные укрепления и дамбы, но и эти последние оплоты пали
один  за  другим.  Только внутри Северного и Южного Полярных  кругов
условия  жизни  оставались  более или менее  терпимыми.  Малый  угол
падения   солнечных  лучей  снижал  здесь  губительное   воздействие
qnkmewmni радиации, тогда как расположенные в горных районах  города
экваториальных  стран,  где  пока  еще  было  достаточно  прохладно,
оказались покинутыми именно из-за уменьшившейся атмосферной защиты.
   Этот   последний  фактор  и  решил  на  свой  лад  задачу  нового
мироустройства. Постепенное снижение рождаемости среди млекопитающих
и   стремительное  наступление  пресмыкающихся  и   амфибий,   лучше
приспособленных  к  водной жизни в лагунах  и  болотах,  перевернули
экологический баланс, и ко времени рождения Керанса в  Кэмп-Бэрде  —
расположенном   в   Северной  Гренландии  городе  с   десятитысячным
населением  — было подсчитано, что в полярных областях обитает  лишь
несколько менее пяти миллионов человек.
   Рождение  детей  стало достаточно редким явлением,  и  лишь  один
брак  из  десяти  приводил  к появлению на свет  потомка.  Временами
Керансу    казалось,   что   генеалогическое   дерево   человечества
систематически  подстригает само себя, явно двигаясь  назад  по  оси
времени;  финал этого процесса наступит в тот момент,  когда  вторые
Адам и Ева найдут друг друга в новом Эдеме.
   
   Риггс заметил улыбку, пробежавшую по его лицу при этой мысли.
   —  Что  вас позабавило, Роберт? Еще одна из обычных двусмысленных
шуточек? Только не пытайтесь мне ее растолковать.
   —  Я только что примерял на себя новую роль, — Керанс взглянул на
скользившие  в  двадцати  футах от борта административные  здания  —
Макреди  вел  судно  в  тени строений, и разведенные  катером  волны
заплескивались в окна, расположенные на уровне воды. Острый  привкус
мокрой  извести  остро  контрастировал с приторно-сладкими  запахами
растений, а взбитая винтами пена навевала приятную прохладу.
   Керанс   уже   различал  дородную  фигуру  доктора   Бодкина,   с
обнаженной  грудью  стоявшего у поручней правого  борта  биостанции;
вокруг  талии  у  него был повязан пестрый пейслианский  кушак18,  а
защищавший  глаза  от слепящего солнца зеленый целлулоидный  козырек
делал его похожим на профессионального игрока с речного парохода. Он
срывал  с  нависавших  над  станцией  папоротников  ягоды  —  каждая
величиною  с  апельсин  — и швырял их свисавшим  с  ветвей  над  его
   cnknbni чирикающим обезьянкам, подстрекая их шутливыми выкриками и
свистом.   В  полусотне  футов  от  них  троица  игуан  с   каменным
неодобрением  наблюдала за этой игрой, медленно поводя  хвостами  из
стороны в сторону.
   Макреди  повернул  штурвал, и в веере пены они вошли  под  защиту
высокого  белого  здания, поднимавшегося из воды на полных  двадцать
этажей.  Крыша  прилегающего меньшего здания служила пристанью,  где
была  пришвартована  моторная яхта — когда-то белая,  а  теперь  вся
покрытая   пятнами   ржавчины.   Грязные   стекла   рулевой    рубки
потрескались, а из выхлопных труб сочилось и пятнами расползалось по
воде масло.
   Когда  ведомый  опытной  рукой Макреди катер  пристроился  позади
яхты,  Керанс  и  Риггс спрыгнули на пристань и  зашагали  по  узким
железным  мосткам,  ведшим  в  здание.  Стены  коридора  здесь  были
скользкими   от  влаги  и  громадных  пятен  питающейся  штукатуркой
плесени, однако лифт все еще работал, питаясь от аварийного  дизель-
генератора.   Они  медленно  поднялись,  вышли  на  верхнем   уровне
двухэтажного  пентхауза  и,  пройдя  коротким  служебным  коридором,
оказались на широкой площадке.
   
   Прямо  под  ними  располагался  нижний  уровень  —  маленький  П-
образный  дворик-терраса  с плавательным  бассейном;  яркие  пляжные
кресла  были  сдвинуты  в тень, теснясь подле  вышки  с  трамплином.
Желтые  венецианские  жалюзи скрывали окна,  расположенные  по  трем
сторонам патио, однако сквозь щели можно было разглядеть гостиную  и
столовую  — прохладные тени, заманчивый блеск серебра и хрусталя  на
сервированном столе. В дальнем конце патио под бело-синим  полосатым
тентом виднелась в неярком свете длинная хромированная стойка, столь
же заманчивая и соблазнительная, как прохладный бар с кондиционером,
когда  смотришь  в  него с пыльной и жаркой улицы;  выставленные  на
стойке бутылки, стаканы и графины множились, отражаясь в ромбических
зеркалах.  Все  в этой благостной тихой гавани казалось  опрятным  и
безмятежным — бесконечно далеким от исходящей паром лагуны и кишащих
насекомыми джунглей, простершихся двадцатью этажами ниже. Вид на них
открывался  с  террасы  в дальнем конце бассейна  —  широкие  полосы
серебристой  воды,  расширяющиеся, уходя  к  расплывчатому  зеленому
пятну  на  южном  горизонте;  там  и  сям  обширные  илистые  наносы
выставляли  из  воды могучие спины, поросшие светло-желтым  мехом  —
первым  предвестником скорого появления рощ гигантского  бамбука.  С
ok`rtnpl{  на  верхней  палубе базы поднялся  вертолет  и,  описывая
широкую  дугу,  направился  к ним — проревев  над  головами,  машина
сменила  курс и стала удаляться; сквозь открытые проемы дверец  были
видны двое наблюдателей, в бинокли обследовавших крыши.
   В  одном  из  пляжных кресел полулежала Беатрис Даль  —  стройное
тело,   в  этом  ракурсе  казавшееся  эль-грековски  удлиненным,   и
умащенная  кремом,  влажно поблескивавшая  кожа  порождали  странную
ассоциацию  с  дремлющим питоном. Кончики пальцев левой  руки  легко
касались стоящего на придвинутом столике полунаполненного стакана, в
котором  поблескивали  льдинки, а другой  она  лениво  перелистывала
журнал.  Большие  дымчатые  очки полумаской  скрывали  лицо,  однако
Керанс  заметил  на  узких губах гримаску легкого  неудовольствия  —
похоже,  безупречно-логичные  аргументы  Риггса  успели  изрядно  ей
надоесть.
   Полковник остановился у перил, с благосклонным одобрением  взирая
вниз, на прекрасное, гибкое тело. Заметив его, Беатрис сняла очки  и
поправила тесемки бикини. Глаза ее блеснули.
   — Эй, вы, оба! Брысь отсюда! Я вам не стриптизерка.
   Риггс   усмехнулся   и  по  сверкающим  белой  краской   ступеням
металлической  лестницы бодро зашагал вниз. Следуя  за  ним,  Керанс
обдумывал,  каким  образом  все-таки убедить  Беатрис  покинуть  это
роскошное убежище.
   —  Разве  вам  не  льстит,  дорогая мисс  Даль,  что  я  с  таким
постоянством  прихожу  с  единственно  чтобы  полюбоваться  вами?  —
галантно  проговорил Риггс, откидывая тент и опускаясь в  кресло.  —
Впрочем,  увы,  не только. Как военный комендант этой территории,  —
при  этих  словах он заговорщицки подмигнул Керансу, — я в некотором
смысле несу за вас ответственность. И, соответственно, vice versa19.
   Бросив  на  него  короткий гневный взгляд,  Беатрис  отвернулась,
чтобы сбавить громкость проигрывателя.
   —  О,  Господи  —  пробормотала она, добавив шепотом  нечто  куда
менее изысканное, и перевела взгляд на Керанса. — А вы, Роберт?  Что
привело вас в такую рань?
   Дружелюбно улыбнувшись, он пожал плечами.
   — Мне просто недоставало вас.
   — Милый мальчик. А я уж было подумала, что этот гаулейтер20 и вас
   o{r`kq запугать своими жуткими предсказаниями.
   —   Признаться,   и  впрямь  напугал,  —  Керанс   взял   журнал,
прислоненный  к  колену  Беатрис, и от нечего  делать  принялся  его
перелистывать  —  это  был сорокалетней давности  выпуск  парижского
«Вог»;  если судить по ледяному холоду страниц, он явно  хранился  в
морозильнике.  Он  рассеяно  уронил  журнал  на  выложенный  зеленой
плиткой  пол.  —  Насколько я понимаю, Беа, нам всем придется  через
пару дней оставить эти места. Полковник и его люди отозваны. А после
их ухода мы не сможем оставаться здесь.
   —  Мы?  — сухо переспросила она. — А я и не предполагала, что  вы
способны остаться.
   Керанс  невольно  покосился на внимательно  наблюдавшего  за  ним
Риггса.
   —  Так оно и есть, — твердо сказал он. — Но вы же понимаете,  что
я  имею  в виду. В ближайшие сорок восемь часов нам предстоит  масса
дел.   Попытайтесь  не  усложнять  ситуации,  возводя  эмоциональные
баррикады.
   Прежде  чем  девушка  успела  что-либо  ответить,  Риггс  добавил
вкрадчиво:
   —   Температура  продолжает  расти,  мисс  Даль,  и  когда  запас
горючего  для  генератора  иссякнет, вам  будет  непросто  выдержать
статридцатиградусную жару. Экваториальные ливневые пояса смещаются в
нашу  сторону,  и через пару месяцев окажутся здесь.  Когда  же  они
уйдут на север, исчезнет облачный покров, а жидкости — он указал  на
бассейн с исходящей паром обеззараженной водой, — окажутся чертовски
близки к точке кипения. Если добавить ко всему этому икс-анофелесов,
рак  кожи и ночь напролет доносящийся снизу визг игуан, то спать вам
почти не придется. — Прикрыв глаза, он помолчал добавил задумчиво: —
Если предположить, что у вас еще сохранится такая потребность
   При  последних словах губы девушки чуть дрогнули, и Керанс понял,
что   скрытая   двусмысленность   в   голосе   Риггса,   когда   тот
поинтересовался, как провел биолог последние ночи, не  подразумевала
его отношений с Беатрис.
   Полковник тем временем продолжал:
   —  Вдобавок, с некоторыми мародерами, гонимыми жарой на север  из
лагун Средиземноморья, будет не так уж легко справиться.
   Беатрис перекинула через плечо длинные, черные волосы.
   — Я буду держать двери запертыми, полковник.
   —  Бога  ради, Беатрис, — не выдержал Керанс, — что вы  пытаетесь
dnj`g`r|?   Может  быть,  сейчас  эти  самоубийственные  шуточки   и
представляются вам забавными, но поверьте, когда мы уйдем, будет уже
совсем  не смешно. Полковник искренне пытается вам помочь — ведь  по
сути дела ему совершенно безразлично, останетесь вы или нет.
   Риггс издал короткий смешок:
   —  Ну, я бы так не сказал. Однако если вас так беспокоит мысль  о
моей   личной   заинтересованности,   то   можете   приписать    все
исключительно служебному рвению.
   —  Это  интересно, полковник. А вот я так всегда полагала,  будто
наш  долг  —  оставаться здесь елико возможно дольше,  жертвуя  ради
этого  чем  угодно.  Или, по крайней мере, — тут  в  глазах  Беатрис
мелькнуло привычное выражение язвительного юмора, — ссылаясь  именно
на  такую концепцию, правительство конфисковало у моего деда  бльшую
часть имущества, — и, заметив, что Риггс искоса посматривает на бар,
она едко поинтересовалась: — В чем дело, полковник? Ищете ординарца?
Не  стоит  —  я  все равно не собираюсь предлагать вам  выпивки,  не
надейтесь.  По-моему, все вы, мужчины, приходите сюда только  затем,
чтобы надраться.
   Риггс встал.
   —  Хорошо, мисс Даль. Сдаюсь. — он улыбнулся. — Завтра  я  пришлю
катер за вашими вещами. Увидимся позже, доктор.
   
   Когда  полковник  удалился, Керанс откинулся  на  спинку  кресла,
наблюдая  за  кружащим  над соседней лагуной  вертолетом.  Время  от
времени  машина ныряла к самой поверхности, и тогда мощный воздушный
поток  от  винтов  прорывался  через  хлопающие  листья  древовидных
папоротников,  гоняя  по крышам игуан. Беатрис  принесла  со  стойки
стакан и опустилась на стул подле его ног.
   —  Прошу вас, Роберт, не надо устраивать мне сеансов психоанализа
в  присутствии этого типа, — девушка протянула стакан и прислонилась
к  его  коленям, оперев подбородок на запястье; всегда на  удивление
ухоженная, сегодня она казалась усталой и задумчивой.
   —   Простите,  —  смутился  Керанс,  —  однако  это  был   скорее
самоанализ.  Ультиматум Риггса оказался для меня слишком неожиданным
— никак не думал, что уходить придется так скоро.
   — Значит, вы все-таки намерены уйти?
   Керанс   промолчал.  Шестая  «Пасторальная»  сменилась   Седьмой,
Тосканини  уступил место Бруно Вальтеру, — проигрыватель  весь  день
напролет   исполнял  цикл  из  девяти  бетховенских  симфоний.   Под
rpebnfms~ мелодию vivace21 Керанс мучительно искал в себе ответа  на
вопросы, казавшиеся безнадежно безответными.
   —  Я  не  хочу.  Однако просто потакать собственным  неотчетливым
желаниям   —    этого  явно  недостаточно;  это  еще  не   основание
дезертирства. Должно найтись более весомое побуждение. Возможно, эти
лагуны  и  полупогруженные города подсознательно  напоминают  мне  о
затопленном мире внутриутробного младенчества — и если дело только в
этом,  то  лучше уходить, и поскорее. Ведь Риггс прав — от слова  до
слова. Нет ни единого шанса устоять перед штормами и неомалярией,  —
Керанс положил руки ей на лоб, пробуя температуру, как у ребенка.  —
Кстати,  а  что  подразумевал Риггс, утверждая, что  вы  не  сможете
спокойно спать? Сегодня он уже вторично упоминает об этом
   На мгновение Беатрис отвела глаза.
   —  Ничего  особенного. Пару раз мне снились кошмары — и  довольно
странные. Впрочем, на это жалуются многие. Не обращайте внимания.  А
серьезно, Роберт, — если я решу остаться здесь, вы останетесь? Места
на двоих в моих апартаментах достаточно
   —  Пытаетесь соблазнить меня, Беа? — Керанс усмехнулся. — Что  за
вопрос! Не забывайте, вы здесь не только самая красивая женщина,  но
и  единственная.  А ведь нет ничего важнее базы для сравнения.  Адам
был  лишен эстетического чувства, иначе понял бы, что Ева — творение
достаточно случайное.
   —  А  вы сегодня в высшей степени откровенны, — Беатрис встала  и
подошла  к краю бассейна; обеими руками она откинула со лба  волосы;
гибкое  тело  матово отблескивало в солнечных лучах. —  Но  есть  ли
такая срочность, как утверждает Риггс? У нас ведь остается яхта.
   —  Развалина. Первый же серьезный шторм разобьет ее,  как  ржавую
консервную банку.
   По  мере  приближения к полудню жара на террасе  становилась  все
нестерпимее,  и  они  ушли  из патио. В низкой  и  широкой  гостиной
солнечный  свет  фильтровался сквозь двойные жалюзи,  а  охлажденный
кондиционированный  воздух  был  прохладен  и  успокаивал.   Беатрис
вытянулась  на  длинном  диване,  обтянутом  светло-синей  слоновьей
кожей,   опущенной  правой  рукой  она  играла  с   длинным   ворсом
устилавшего  пол  ковра.  После смерти родителей  (а  это  случилось
вскоре  по ее рождении) апартаменты пентхауза служили Беатрис  одним
из pieds-а-terre22, а теперь — и постоянным домом. Она была воспитана
   ond надзором деда — одинокого эксцентричного магната (источников его
богатства  Керансу так и не удалось установить; вскоре  после  того,
как   они   с  Риггсом  наткнулись  на  это  уютное  гнездышко,   он
поинтересовался у Беатрис, но та ограничилась кратким: «Скажем  так:
деньги у него были») и — особенно в молодые годы — великого мецената
и  покровителя  искусств. Особое пристрастие он  проявлял  ко  всему
причудливому, авангардистскому и экспериментальному — Керанс нередко
задумывался, в какой мере эти наклонности передались его внучке. Над
каминной  полкой висело громадное полотно кисти Дельво23  —  раннего
сюрреалиста двадцатого века: на фоне призрачно-мертвенного ландшафта
обнаженная  до пояса женщина с мертвенно-бледным лицом  танцевала  в
обществе  облаченных в смокинги скелетов. С другой  стены  безмолвно
вопили  фантасмагорические, самопожирающие джунгли  Макса  Эрнста24,
символизирующие  весь  мрак, способный скопиться  на  дне  безумного
подсознания.
   Пока  Керанс  отстраненно  рассматривал  тускло-желтый  солнечный
диск,  теплящийся  сквозь  экзотическую  растительность  на  полотне
Эрнста, в душе его неожиданно зародилось неясное чувство вспоминания
и узнавания. Куда более мощный и яростный, чем вся музыка Бетховена,
образ  древнего  солнца  вдруг запылал у него  в  мозгу,  высвечивая
мимолетные тени, судорожно метавшиеся в сумеречных глубинах его «я».
   — Беатрис
   Когда  Керанс  подошел  к  ней, девушка подняла  глаза,  и  между
бровями у нее пролегла маленькая морщинка.
   — Что, Роберт?
   Керанс   заколебался  было,  внезапно  осознав,  что   при   всей
краткости   и   мимолетности   миг   этот   оказался   судьбоносным,
окончательно  определившим его дальнейший путь — стезю,  свернуть  с
которой будет уже нельзя.
   —  Вы отдаете себе отчет, что если мы не уйдем с Риггсом, то  уже
никогда не сможем отсюда выбраться? Мы останемся. Навсегда.
   
   
   
                    Глава III. К новой психологии
   
   Пришвартовав  катамаран  у  причала,  Керанс  заглушил  подвесной
мотор  и  по  сходням поднялся на борт базы. Проходя через  сетчатую
дверь,  он оглянулся и сквозь колышущееся над лагуной знойное марево
успел  бросить  взгляд на Беатрис, стоявшую у перил террасы.  Однако
когда он помахал ей, верная себе девушка отвернулась, не ответив.
   —  Что,  дама  нынче  опять  не  в духе,  доктор?  —  шагнув  ему
навстречу,  сочувственно спросил сержант Макреди;  намек  на  улыбку
смягчил  его узкое лицо с острым, словно птичий клюв, носом.  —  Да,
как ни посмотри, странная она все-таки женщина
   Керанс пожал плечами.
   —  Вы  же  знаете,  сержант  — если не держать  ухо  востро,  эти
воинственные  девственницы мигом запугают вас до смерти.  Я  пытался
убедить ее уложить вещички и отправиться с нами. Если хоть чуть-чуть
повезет, она, надеюсь, поедет.
   С  плохо скрытым сомнением Макреди поднял глаза на далекую  крышу
дома Беатрис.
   —  Рад слышать, доктор, — уклончиво заметил он, и Керанс при всем
желании  не смог понять, относится ли скептицизм сержанта к  Беатрис
или же к нему самому.
   Останутся  они  в  конечном счете или нет, однако  Керанс  твердо
решил делать вид, будто они уезжают; следовательно, в ближайшие трое
суток  каждая  свободная  минута должна  быть  посвящена  пополнению
разнообразных  запасов, разжиться которыми можно  только  на  складе
базы.  Окончательного  решения Керанс  все  еще  не  принял:  стоило
расстаться  с  Беатрис,  как  прежняя нерешительность  не  замедлила
вернуться  (он горестно раздумывал, не пытается ли девушка намеренно
его  запутать  —  этакая Пандора с коварными устами,  непредсказуемо
открывающая  и  захлопывающая  крышку вожделенной  шкатулки,  полной
крушений  и бедствий); однако он почел за благо не ходить вокруг  да
около,  пребывая  в  мучительной  неуверенности,  которую  Бодкин  с
Риггсом  вскоре  диагностируют, а положиться на озарение  последнего
момента.  Сколь  ни  отвратительна была ему база,  Керанс  отчетливо
сознавал,  что  картина ее безвозвратного отплытия послужит  могучим
катализатором  пробуждения в душе страхов  и  даже  паники,  которые
мгновенно заставят отбросить всякие отвлеченные рассуждения,  сейчас
onasfd`~yhe остаться. Годом раньше его случайно забыли на  крохотном
островке,   где  он  производил  измерения  геомагнитного   поля   —
скорчившись над своими инструментами в старом подвале, он не услышал
призывного  воя  отвальной сирены, а когда  десятью  минутами  позже
вышел и увидел базу примерно в шестистах ярдах, отделенную ширящейся
полосой  спокойной воды, то почувствовал себя, как навеки оторванный
от  матери ребенок, и едва успел вовремя справиться с паникой, чтобы
выпустить сигнальную ракету.
   —  Доктор  Бодкин  просил  вас сразу  же  идти  в  лазарет,  сэр.
Лейтенанту Хардману плохо — с самого утра.
   Обежав  взглядом  пустую  палубу, Керанс  кивнул.  Он  специально
задержался,   завтракая   с   Беатрис,   поскольку   знал,   что   в
послеполуденное  время  база практически пустует.  Половина  экипажа
либо   сопровождала  Риггса,  либо  занималась  патрулированием   на
вертолете,  остальные  спали  в кубрике,  и  он  надеялся  совершить
инспекцию  складов  и арсенала. К несчастью, Макреди  —  этот  вечно
бодрствующий сторожевой пес полковника — следовал за ним  по  пятам,
готовый проводить в расположенный на палубе «В» лазарет.
   Керанс  демонстративно  пригляделся  к  паре  комаров-анофелесов,
проскользнувших за ним сквозь сетчатую дверь.
   —  Пробираются  все-таки, — заметил он. — А  что  там  со  вторым
слоем сетки? Вроде бы, ее собирались натянуть?
   Прихлопнув  насекомых  пилоткой,  сержант  неуверенно  огляделся.
Второй слой защиты из мелкоячеистой проволочной сетки давно уже  был
одним  из  пунктиков Риггса. Время от времени полковник в  очередной
раз  приказывал Макреди выделить команду для выполнения этой работы,
но поскольку она означала пребывание на дощатых лесах, — под палящим
солнцем  и  в  центре  тучи  москитов, — то  закончены  были  только
несколько  чисто  символических секций вокруг каюты Риггса.  Теперь,
когда они собирались двинуться на север, нужда в осуществлении  этой
затеи вообще отпадала, однако потревоженная однажды пресвитерианская
совесть Макреди продолжала терзать ему душу.
   —  Я  поставлю людей на эту работу сегодня же вечером, доктор,  —
заверил он Керанса, вытаскивая из заднего кармана шариковую ручку  и
блокнот.
   —  Особой спешки нет, сержант, так что если у вас на примете что-
то  более  существенное  Но  не сомневаюсь,  полковник  будет  очень
доволен.
   Оставив его щурящимся на металлические жалюзи, Керанс зашагал  по
o`ksae. Убедившись, что Макреди уже не может его видеть, он вошел  в
первую же дверь.
   На  палубе «С» — нижней из трех палуб базы — располагались  жилые
помещения и камбуз. Двое или трое валялись на койках в своих каютах,
небрежно  разбросав  по  полу тропическое снаряжение;  кают-компания
была  пуста  —  лишь  в  углу, подле стола для настольного  тенниса,
наигрывал   для  собственного  удовольствия  радиоприемник.   Керанс
остановился,  прислушиваясь  к  резким  ритмам  гитары,  на  которые
накладывался   отдаленный  рев  кружившего  над   соседней   лагуной
вертолета,  затем  спустился по центральному трапу,  который  вел  в
арсенал и мастерские, расположенные в трюме понтона.
   Единственным   источником   света  служила   здесь   лампочка   в
застекленной будке техник-капрала. Три четверти обширного  помещения
занимали двухтысячесильные дизели, вращавшие гребные винты, а  также
резервуары  с  мазутом,  маслом  и авиационным  бензином;  на  время
обзорных   полетов  мастерские  были  переведены  в  два   свободных
помещения на палубе «А», рядом с офицерскими каютами, благодаря чему
механики с максимальной оперативностью могли обслуживать вертолеты.
   Когда  Керанс спустился в трюм, оружейная была заперта, и  Керанс
оглядел   массивные  деревянные  стеллажи  и  пирамиды,  уставленные
карабинами и автоматами. Пропущенные сквозь предохранительные  скобы
стальные  стержни  удерживали их в стойках,  и  он  рассеяно  трогал
тяжелые  приклады, сомневаясь, сможет ли обращаться  с  каким-нибудь
оружием, даже если сумеет его украсть. В ящике его письменного стола
на биостанции лежал «кольт» сорок пятого калибра и полсотни патронов
к  нему  — и то, и другое было выдано три года назад. Раз в  год  он
подавал  официальный рапорт об израсходованных боеприпасах (сплошные
прочерки  в  графах) и обменивал патроны на новые, однако выстрелить
не попробовал ни разу.
   На  обратном  пути он оглядел сложенные вдоль стен, под  полками,
темно-зеленые  патронные ящики — каждый был  заперт  на  два  замка.
Минуя  будку техника, в падающем из открытой двери тусклом свете  он
заметил пыльные ярлыки на выстроившихся в ряд под одним из верстаков
металлических коробках.
   «ВВ».   Повинуясь   внезапному  побуждению  Керанс   остановился,
просунул  пальцы  сквозь  проволочную  сетку  и  стер  пыль,  выявив
надпись:  «Цикло-триметилен-тринитрамин: скорость  выброса  газов  —
8 000 метров в секунду».
   Размышляя  о возможном применении взрывчатки, — было бы блестящим
tour   de   force25   после  отплытия  Риггса   обрушить   одно   из
административных зданий, перегородив и сделав несудоходной служившую
выходом  из  лагуны протоку , тем самым исключая всякую  возможность
возвращения  отряда,  — он облокотился на верстак,  рассеянно  играя
оставленным   для   починки  четырехдюймовым   шлюпочным   компасом.
Расхлябавшееся     бронзовое    азимутальное     кольцо     свободно
проворачивалось на все сто восемьдесят градусов; требовавшее ремонта
место было обозначено меловым крестиком.
   Все  еще  размышляя о взрывчатке, а также о возможности  похитить
необходимые для ее использования детонаторы и бикфордов шнур, Керанс
стер  грубую  меловую пометку и взвесил компас  на  руке.  Затем  он
зашагал  вверх  по  трапу,  на  ходу  снимая  компас  со  стопора  и
предоставляя картушке свободно плавать и танцевать. На палубе «С» он
чуть  было  не  столкнулся с одним из матросов, и  поспешно  опустил
компас в карман.
   Поймав  себя  на  том,  что рисует в мыслях  картину,  как  одним
нажатием  на  рукоятку  плунжера  катапультирует  Риггса,   базу   и
биостанцию в соседнюю лагуну, Керанс остановился и оперся о  перила.
По  лицу  его невольно скользнула унылая улыбка — и как  только  мог
придти в голову подобный абсурд?
   Затем  он  заметил, что тяжелый котелок компаса слишком явственно
оттопыривает  карман, и какое-то мгновение глубокомысленно  созерцал
это зрелище.
   —  Осторожно,  Керанс, — прошептал он себе, — ты  ведешь  двойную
жизнь.
   
   Когда  пять минут спустя Керанс вошел в расположенный  на  палубе
«В» лазарет, перед ним встали более насущные проблемы.
   В  амбулатории  трое  пациентов  ожидали  обработки  язвочек,  во
множестве  образующихся вследствие солнечных ожогов и влажной  жары,
однако  рассчитанный на двенадцать коек стационар  пустовал.  Керанс
кивнул  выдававшему пенициллиновые повязки капралу  и  направился  к
расположенной по правому борту одноместной палате.
   Дверь  была  закрыта;  взявшись за ручку, он  на  какое-то  время
замер,   расслышав   безостановочный  скрип  койки,   сопровождаемый
раздраженным  бормотанием пациента и негромким, но  твердым  голосом
доктора  Бодкина — спокойным монологом, порой прерываемым  короткими
   opnreqr`lh собеседника. Затем воцарилось усталое молчание, и Керанс
шагнул внутрь.
   Лейтенант   Хардман,  первый  пилот  вертолета  (которым   теперь
управлял  второй  —  сержант Дейли) являлся  единственным  —  помимо
полковника  —  офицером  подразделения и до последних  трех  месяцев
исполнял также обязанности старшего помощника и заместителя  Риггса.
Дородный, умный (хотя и несколько флегматичный), лет тридцати, он со
спокойным  достоинством  держался  в  стороне  от  остальных  членов
экипажа.   Будучи   натуралистом-любителем,  Хардман   вел   дневник
наблюдений  за  изменениями  флоры  и  фауны,  применяя   при   этом
классификацию  собственного изобретения. В один из  редких  моментов
добродушной общительности он показал свои записи Керансу,  но  когда
биолог  попытался тактично объяснить, что доморощенные классификации
представляют  собой  сплошную путаницу, лейтенант  немедленно  снова
ушел в себя.
   На   протяжении   первых  двух  лет  экспедиции  Хардман   служил
превосходным  буфером  между Керансом и  Риггсом.  Остальной  экипаж
равнялся  по  лейтенанту  —  и  в  этом,  с  точки  зрения  Керанса,
заключалось несомненное преимущество: в отряде не сложилось  чувства
той   счастливой   сплоченности,  которое  мог  бы   внушить   более
общительный  старший  помощник и которое  вскоре  сделало  бы  жизнь
невыносимой.  Достаточно свободные и независимые взаимоотношения  на
базе,   при   которых  новое  пополнение  уже   через   пять   минут
воспринималось  как  полноправные  члены  экипажа,   и   никого   не
беспокоило,  находились  они  на борту  два  дня  или  два  года,  в
значительной  степени являлись отражением хардмановского  характера.
Если  он,  например, организовывал баскетбольный  матч  или  гребную
регату,  затея никому не оказывалось в тягость, ибо лейтенанту  было
совершенно безразлично, примет тот или иной член экипажа  участие  в
состязании или нет.
   Однако  с  некоторых  пор в характере пилота начали  доминировать
более мрачные черты. Двумя месяцами раньше он пожаловался Керансу на
перемежающуюся бессонницу, — из окон Беатрис биолог частенько видел,
как  далеко за полночь лейтенант стоит рядом с вертолетом  на  крыше
базы,  глядя на залитую лунным светом безмолвную лагуну, —  а  затем
воспользовался  приступом малярии, чтобы  уклониться  от  участия  в
полетах.  На  неделю  уединившись в каюте  и  погрузясь  в  разборку
записей,  он,  словно читающий по Брайлю слепец,  время  от  времени
пробегал  пальцами  по  застекленным  коробкам  с  немногочисленными
m`jnknr{lh  бабочками и гигантскими мотыльками, постепенно  отступая
вглубь собственного внутреннего мира.
   Диагностировать  заболевание  было  нетрудно:  Керанс   распознал
симптомы,  которые  находил  и  в себе  —  ускоренное  погружение  в
собственную «зону перехода»; он почел за лучшее оставить  лейтенанта
в покое, лишь попросив Бодкина периодически навещать пациента.
   Любопытно,  однако,  что  у  доктора  сложился  собственный  —  и
гораздо более серьезный — взгляд на хардманову болезнь.
   Тихонько  войдя в затемненную комнату, Керанс плотно  прикрыл  за
собой   дверь   и,   повинуясь  предостерегающему   жесту   Бодкина,
остановился  в  углу, подле вентиляционной решетки. Шторы  на  окнах
были  задернуты,  а  кондиционер — к немалому  удивлению  Керанса  —
отключен. Нагнетаемый вентиляцией в помещения базы воздух  был  лишь
на  двадцать градусов прохладнее наружного, и до терпимых семидесяти
градусов  его  доводили установленные в каждой  каюте  кондиционеры.
Бодкин   же   не  только  вырубил  агрегат,  но  еще  и  включил   в
расположенную   возле   зеркала   над   рукомойником   розетку   для
электробритвы самодельный обогреватель. Керанс припомнил, как доктор
мастерил  эту  штуковину в лаборатории биостанции,  натягивая  перед
помятым   параболическим  зеркалом  единственную  нить  накаливания.
Мощностью немногим более двух ватт, обогреватель, казалось,  излучал
неимоверную жару, пылая в тесной каюте, словно печная топка,  и  уже
через  несколько секунд Керанс почувствовал, как собирается  на  шее
пот.  Бодкин  сидел  на  трубчатом  металлическом  стуле,  спиной  к
нагревателю  —  в  неизменной  белой  куртке,  пот  полотну  которой
пролегли  широкие  полосы  пота,  соприкасавшиеся  между  лопатками,
образуя  чуть  асимметричное V. В тускло-багровом свете  Керанс  мог
видеть влагу, стекающую по коже доктора, словно капли расплавленного
свинца.
   Полуобнаженный Хардман лежал, опершись на локоть,  обеими  руками
прижимая к голове наушники. Его узкое, с массивным подбородком  лицо
было  обращено  в  сторону  Керанса, однако взгляд  сосредотачивался
исключительно  на  обогревателе. Отбрасываемый параболической  чашей
трехфутовый  багровый  диск  ложился  на  стену  каюты,   и   голова
лейтенанта казалась окруженной громадным светящимся нимбом.
   От  стоящего на полу подле ног Бодкина портативного проигрывателя
исходил  слабый, царапающий ухо звук; почти неуловимый, он отдавался
в  сознании Керанса глубокой и медленной барабанной дробью — до  тех
пор,  пока трехдюймовый виниловый диск не остановил вращение.  Тогда
dnjrnp выключил и проигрыватель, и обогреватель, быстро черкнул что-
то в блокноте и зажег прикроватное бра.
   Медленно покачав головой, лейтенант протянул Бодкину наушники.
   —  Пустая  трата  времени, доктор. Эти записи бессмысленны  —  их
можно трактовать как угодно.
   Он  заворочался,  стараясь  поудобнее  умастить  на  узкой  койке
массивное  тело. Невзирая на жару, лицо и обнаженная грудь  Хардмана
почти  не  вспотели,  и пилот наблюдал за медленно  меркнущей  нитью
обогревателя, словно ему не хотелось, чтобы та окончательно  угасла.
Бодкин   поднялся  и,  водрузив  проигрыватель  на  стул,   принялся
обматывать шнур с наушниками вокруг футляра.
   —  Возможно,  в том-то и весь смысл, лейтенант — этакий  звуковой
тест   Роршаха.  По-моему,  последняя  запись  должна  была  вызвать
наибольший отклик. Верно?
   Хардман  с нарочитей неопределенностью пожал плечами —  ему  явно
не хотелось ни сотрудничать с Бодкином, ни соглашаться с каким бы то
ни  было  его утверждением. Однако Керанс чувствовал, что пилот  был
совсем   непрочь   принять  участие  в  эксперименте   —   очевидно,
намереваясь использовать его в собственных целях.
   —  Может  быть,  —  нехотя подтвердил он, —  но  боюсь,  никакого
конкретного образа она не породила.
   Бодкин   улыбнулся,  чувствуя  сопротивление  Хардмана  и  потому
проявляя готовность уступить пациенту.
   —  И  тем  не  менее, лейтенант, поверьте: занятие  наше  было  в
высшей степени небесполезным, — он повернулся к Керансу. — Заходите,
Роберт.  Извините,  здесь  жарковато:  мы  с  лейтенантом  проводили
небольшой  эксперимент.  Когда  вернемся  на  станцию,  я   расскажу
подробнее.  А теперь, — снова обратился он к Хардману,  указывая  на
украшающее  прикроватный  столик  сооружение,  состоявшее  из   двух
скрепленных  задними  стенками  будильников,  которым  припаянные  к
стрелкам переплетающиеся провода придавали сходство со вступившими в
схватку пауками, — пусть эта штука работает как можно дольше. Ничего
сложного  тут нет — требуется только раз в двенадцать часов заводить
оба  механизма. Они станут будить вас каждые десять минут, —  а  это
как   раз  достаточный  промежуток  времени,  чтобы  отдохнуть,   не
соскальзывая в глубокий сон с его рисуемыми подсознанием  картинами.
Если повезет, кошмаров больше но будет.
   Хардман скептически улыбнулся, мельком взглянув на Керанса.
   —   По-моему,  вы  чересчур  оптимистичны,  доктор.  Сдается,  вы
ondp`gsleb`ere,  что  я  просто не буду о них  знать,  —  он  поднял
изрядно  захватанную зеленую папку и принялся механически перебирать
страницы. — Иногда кажется, что эти сны преследуют меня непрерывно —
круглые сутки и каждую минуту. А может, и всех нас.
   Несмотря  на  усталость, обескровившую кожу вокруг  глаз  и  губ,
делая  щеки  еще более впалыми, лейтенант говорил мягко и  спокойно.
Керанс понял, что болезнь — каково бы ни было ее происхождение —  не
коснулась пока основ личности этого человека. Хардман оставался  по-
прежнему самодостаточным и едва ли не более независимым, чем  всегда
—  так,  упирая  острие в стальной щиток, фехтовальщик демонстрирует
прочность и гибкость клинка
   Промакивая   лицо  желтым  шелковым  платком,  Бодкин   задумчиво
наблюдал  за пациентом. Пропотелая куртка, небрежность  в  одежде  и
отечное  лицо  с  пожелтевшей  от хины  кожей  создавали  обманчивое
впечатление  этакого потрепанного деревенского шарлатана,  хотя  под
этой неприглядной наружностью скрывался острый и неутомимый ум.
   —   Возможно,  вы  правы,  лейтенант.  В  самом  деле,  некоторые
утверждают,  что  сознание  —  не  более  чем  особая  разновидность
цитоплазмической  комы  и  будто  возможности  центральной   нервной
системы  в  той  же мере обязаны снам, как и тому, что  мы  называем
бодрствованием.  Однако  мы  должны  руководствоваться  эмпирическим
подходом и пробовать любое доступное лекарство. Верно, Роберт?
   Керанс  кивнул. Температура в каюте стала потихоньку  понижаться,
и он почувствовал, что начинает дышать свободнее.
   —  Надеюсь,  сыграет  свою  роль и  перемена  климата  —  снаружи
донесся звук глухого удара — очевидно, одна из металлических  шлюпок
задела  о  корпус,  когда  ее поднимали на талях.  Помолчав,  Керанс
прибавил: — Атмосфера в этих лагунах очень расслабляет. Думаю, через
три дня, как только мы уйдем отсюда, всем станет заметно лучше.
   Керанс  полагал,  что пилоту уже известно о предстоящем  отъезде,
однако  лейтенант,  опустив  папку, пристально  посмотрел  на  него.
Бодкин  нарочито закашлялся и круто перевел разговор  на  опасность,
которую  являют  собой исходящие от вентиляции сквозняки.  Несколько
секунд  Керанс  и  Хардман  в упор разглядывали  друг  друга,  затем
лейтенант  коротко кивнул, словно отвечая на какую-то  невысказанную
мысль,  и,  бросив мимолетный взгляд на часы, возобновил  прерванное
чтение.
   Сердясь на себя, Керанс повернулся к остальным спиной и отошел  к
окну.  Он  отдавал  себе  отчет в том, что  проговорился  умышленно,
aeqqngm`rek|mn  надеясь встретить именно такую реакцию  и  прекрасно
понимая,  почему  Бодкин умолчал о столь существенной  новости.  Без
малейших  колебаний  и  угрызений совести он  предостерег  Хардмана,
намекнув, что какие бы задачи тот ни ставил перед собой, все  должно
быть завершено в трое суток.
   Испытывая  острое  недовольство от  неспособности  контролировать
собственные поступки и побуждения, Керанс бросил раздраженный взгляд
на  спаренные  будильники. Сначала бессмысленная  кража  компаса,  а
теперь  еще  этот акт беспричинного саботажа. Какими бы недостатками
он  ни  обладал, ему всегда представлялось, что они окупаются  одной
выдающейся добродетелью — полным и объективным пониманием стоящих за
поступками  мотивов.  Если  временами он  и  проявлял  склонность  к
чрезмерной  медлительности,  она  являлась  следствием  не   столько
нерешительности, сколько нежелания предпринимать какие-либо действия
там,  где было невозможно полное самопонимание — примером тому могли
послужить  отношения о Беатрис Даль, раскачиваемые таким  множеством
противоречивых  чувств, словно оба они изо  дня  в  день  ходили  по
натянутому    канату,   сплетенному   из   тысяч    ограничений    и
предосторожностей.
   В запоздалой попытке самоутверждения он оказал Хардману:
   —  Не  забывайте  про будильники, лейтенант.  На  вашем  месте  я
отрегулировал бы их так, чтобы они звонили непрерывно.
   
   Покинув  лазарет, они с Бодкином спустились на причал и забрались
в катамаран. Слишком усталый, чтобы запускать мотор, Керанс медленно
потянул  суденышко, перебирая руками по стальному тросу, протянутому
между базой и биостанцией. Бодкин сидел на носу, зажав проигрыватель
между  коленями,  как портфель, и учащенно мигая в  ярком  солнечном
свете, сверкавшем на покрытой мелкой рябью поверхности зеленой воды.
Под  неопрятной  седой  гривой  одутловатое  лицо  доктора  казалось
озабоченным  и  задумчивым, и он обводил взглядом окружающее  кольцо
полузатопленных  зданий, как усталый судовой поставщик,  которого  в
тысячный   раз   провозят  на  шлюпке  вокруг  гавани.   Когда   они
приблизились  к станции, над головами проревел вертолет;  толчок  от
его  посадки  накренил базу и сперва макнул в воду, а  затем  дернул
натянутый трос, обдав сидящих в катамаране скоротечным душем. Бодкин
тихонько  выругался, однако не прошло и нескольких секунд,  как  оба
они  уже  высохли. Хотя близилось к пяти, солнце все  еще  заполняло
собой  небо,  превращая его необъятность в один  громадный  факел  и
g`qr`bk  в  поисках  успокоения  невольно  опускать  глаза  к  воде.
Светило  бессчетно дробилось в стеклянных стенах и окнах  окружающих
строений, превращая их то в ослепительные огненные плоскости,  то  в
пылающие фасеточные глаза гигантских насекомых.
   
   Водоизмещением двухпалубный барабан биостанции достигал  двадцати
тонн,  а  в диаметре — пятидесяти футов. На нижней палубе находилась
лаборатория, на верхней — две жилых каюты, штурманская  и  служебные
помещения.   На  маленьком  мостике  над  крышей  были   установлены
метеорологические и радиометрические приборы. Пучки сорняков и бурых
водорослей,  инкрустациями вкрапленные в  битумное  покрытие  бортов
понтона, были высушены и сожжены солнцем прежде, чем успели  достичь
перил  лаборатории;  густая  масса саргассов  и  спирогиры  смягчила
толчок,   когда   они  подошли  к  узенькому  деревянному   причалу,
податливому, как насквозь пропитавшийся влагой и прогнивший плот.
   Войдя  в прохладный сумрак лаборатории, Бодкин с Керансом уселись
за  столы;  по  стенам  до  самого  потолка  простирались  выцветшие
диаграммы  и  графики  —  словно запыленная фреска,  служащая  фоном
мешанине стеллажей, столов и вытяжных шкафов. Слева ранние графики —
еще  первого года их работы — были испещрены подробными  записями  и
пестрели  тщательно вырисованными стрелками; однако  более  поздние,
правее,  казались все более голыми — пока на последнем  не  остались
только  схематическое  обозначение  одного  или  двух  экологических
коридоров  да несколько карандашных каракулей, сделанных размашисто-
небрежным   почерком.   Многие   схемы,   покосившись,   висели   на
единственной  кнопке,  словно  отстающие  листы  обшивки  покинутого
корабля,   пришвартованного   к   последнему   пирсу   и   покрытого
бессмысленными афористическими граффити.
   Рассеянно   выводя  пальцем  на  запыленной  столешнице   большую
картушку  компаса,  Керанс  ожидал  рассказа  о  затеянных  Бодкином
странных   экспериментах.   Однако   тот,   надежно   укрывшись   за
нагромождением  каталожных  ящиков на столе,  открыл  проигрыватель,
снял с диска пластинку и принялся задумчиво крутить ее в руках.
   —  Извините,  что  я  проговорился  о  предстоящем  уходе,  —  не
выдержав, начал Керанс. — Я не предполагал, что вы скрываете это  от
Хардмана.
   Бодкин пожал плечами, как бы считая инцидент несущественным.
   —  Там  все очень непросто, Роберт. Правда, кое-чего мне все-таки
удалось  добиться,  а  потому дополнительно  осложнять  ситуацию  не
unreknq|.
   —  Но  почему  бы  не  сказать ему? — настаивал  Керанс,  надеясь
окольным  путем  изжит  легкое ощущение  вины.  —  Ведь  перспектива
отъезда может вытряхнуть его из летаргии.
   Бодкин  спустил  очки  на кончик носа и насмешливо  посмотрел  на
собеседника.
   —  У  меня  отнюдь  не сложилось впечатления, будто  на  вас  она
оказала  именно  такое  воздействие, Роберт.  И  вряд  ли  я  сильно
ошибусь, сказав, что вы кажетесь скорое «не вытряхнутым». Отчего  же
реакция Хардмана должна оказаться иной?
   — Touch26, Алан, — улыбнулся Керанс. — Я ни в коем случае не хочу
вмешиваться,  —  Хардман  ваш и только ваш  пациент,  —  мне  просто
любопытно, к чему все эти игры с обогревателями и будильниками.
   Бодкин поставил трехдюймовую пластинку на стеллаж за спиной,  где
уже  помещалось множество ей подобных. Потом он устремил  взгляд  на
Керанса   и   несколько  секунд  смотрел  на  него   —   мягко,   но
проницательно,  так  же, как недавно наблюдал за  Хардманом;  Керанс
понял,  что  их  доверительные взаимоотношения  равноправных  коллег
приблизились  теперь к отношениям естествоиспытателя и  подопытного.
Потом  Бодкин перевел глаза на графики, и Керанс невольно  хихикнул.
«Вот  сукин сын, — сказал он себе, —поместил меня в коллекцию вместе
с  водорослями  и моллюсками, того и гляди примется проигрывать  мне
свои пластинки».
   Бодкин  встал  и  жестом  обвел  три  ряда  лабораторных  столов,
уставленных  аквариумами и банками с образцами; к вытяжным  колпакам
над ними были пришпилены вырванные из блокнотов исписанные страницы.
   —   Скажите,   Роберт,   могли  бы   вы   в   нескольких   словах
сформулировать выводы из работы последних трех лет?
   —  Запросто,  —  небрежно  отмахнулся Керанс,  однако  видя,  что
Бодкин  ожидает  серьезного ответа, продолжил уже в другом  тоне:  —
Можно сказать, что в ответ на совокупный подъем уровней температуры,
влажности  и  радиации флора и фауна планеты снова начали  принимать
формы,  характерные для периода, когда такие условия существовали  в
последний раз, — грубо говоря, для триаса.
   —   Правильно,   —  Бодкин  по-профессорски  прогуливался   между
столами.  — За эти три года, Роберт, мы с вами изучили что-то  около
   orh  тысяч  представителей животного мира и десятки  тысяч  новых
разновидностей  растений.  И  всюду  выявлялась   одна   и   та   же
закономерность  —  бесчисленные  мутации  полностью  преобразовывали
организм, чтобы приспособить его к выживанию в новых условиях. Всюду
открывался один и тот же обвал в прошлое — настолько вездесущий, что
на его фоне немногие высшие организмы, сумевшие найти точку опоры на
этом  склоне,  оставаясь неизмененными, выглядят  явно  аномальными:
горсточка  амфибий,  птицы и человек. Но вот  что  любопытно:  самым
скрупулезным  образом  каталогизируя  весь  маршрут  возвращения   в
прошлое   стольких  растений  и  животных,  мы  пренебрегли   венцом
творения.
   —  Преклоняюсь перед вашим анализом, Алан, — рассмеялся Керанс. —
Но каков же вывод? По-вашему, Homo Sapiens27 на пороге превращения в
кроманьонца,   явантропа  и  далее  в  синантропа?   Но   это   ведь
маловероятно.   Не  является  ли  это  просто-напросто   ламаркизмом
навыворот?
   —  Согласен.  Я  этого и не предполагал, — Бодкин  прислонился  к
одному  из  столов,  скармливая горсть арахиса  маленькой  мартышке,
обитавшей  в  клетке,  переделанной  из  вытяжного  шкафа.  —   Хотя
очевидно, что по прошествии двух или трех сотен миллионов  лет  Homo
Sapiens вполне способен окончательно вымереть, и тогда наш маленький
кузен  из  этой  клетки может стать высшей формой  жизни  на  Земле.
Однако эволюционный процесс нельзя считать полностью обратимым. — Он
вытащил  из  кармана  шелковый носовой платок и резко  взмахнул  им,
отчего  мартышка в испуге прянула прочь. — Даже если мы  вернемся  в
джунгли, то все равно будем переодеваться к обеду.
   Он  подошел  к  окну  и  посмотрел сквозь защитную  сетку.  Навес
верхней  палубы  ограничивал поле зрения узкой лентой ослепительного
солнечного  света.  Погруженная  в  немыслимую  жару  лагуна  лежала
бездвижно,  лишь  клубы испарений горбились над  ней,  словно  стада
призрачных слонов.
   —  На  самом  деле  я  думаю совсем о другом. Только  ли  внешний
ландшафт меняется? Как часто в прошлом у многих из нас — если  не  у
большинства  — появлялось ощущение dйjа vu, чувство,  будто  мы  уже
видели все это раньше? Я бы сказал, мы слишком хорошо помним все эти
болота и лагуны. При всей спасительной избирательности человеческого
сознания,  большинство биологических воспоминаний  негативны  —  они
   bk~r  собой  лишь  эхо  бесчисленных ужасов  и  угроз.  Ничто  не
сохраняется  в памяти так долго, как страх. Повсюду в природе  можно
отыскать спусковые механизмы, возраст которых исчисляется миллионами
лет,   —  механизмы,  которые  бездействовали  на  протяжении  тысяч
поколений,  но  полностью сохранили работоспособность.  Классическим
примером является закрепленный в наследственной памяти полевой  мыши
образ  ястреба  —  даже вырезанный из бумаги силуэт,  протянутый  по
нитке  над  клеткой,  заставляет ее  неистово  бросаться  на  поиски
убежища. А как еще вы объясните всеобщее, но совершенно беспочвенное
отвращение  к  паукам, и числа которых только один вид по-настоящему
опасен для человека? Или равно удивительную — ввиду их сравнительной
редкости  — ненависть ко змеям и вообще пресмыкающимся? Только  тем,
что  в  каждом из нас спит память о временах, когда гигантские пауки
были  воистину  смертоносны, а ящеры являлись господствующей  формой
жизни на Земле.
   Чувствуя, как оттягивает карман медный компас, Керанс сказал:
   —  Итак,  вы  опасаетесь,  что растущие  температура  и  радиация
пробуждают в нашем сознании наследственную память?
   —  Не в сознании, Роберт. Это старейшие воспоминания на Земле,  и
закреплены  они в каждой хромосоме и в каждом гене.  Каждый  шаг  на
пути  эволюции верстовым столбом отмечен в органической памяти —  от
энзимов,  контролирующих  окислительно-восстановительный  цикл,   до
плечевого нервного сплетения и цепей пирамидальных клеток в  среднем
мозгу  — все является записью тысяч решений, некогда принятых  перед
лицом внезапных физико-химических кризисов. Подобно психоаналитикам,
воссоздающим  первичную  травмирующую  ситуацию,  чтобы   освободить
подавленную   область,  мы  погружаемся  теперь  в  археопсихическое
прошлое,  открывая  древние  табу и  побуждения,  которые  спали  на
протяжении  целых  эпох. Краткий период жизни индивидуума  обманчив.
Каждый из нас столь же стар, как животный мир в целом, а по венам  и
артериям  струится  не только кровь, но и реки,  впадающие  в  океан
всеобщей биологической памяти. Внутриутробная одиссея развивающегося
эмбриона  полностью  повторяет  его  эволюционное  прошлое,  а   его
центральная нервная система является закодированной шкалой  времени,
где  каждый  нервный  узел, каждый уровень развития  спинного  мозга
отмечают   символическое   место,  определенную   точку   нейронного
прошлого. Чем ниже вы опускаетесь по центральной нервной системе,  —
от  затылочного, через продолговатый и далее в спинной мозг,  —  тем
глубже  погружаетесь в минувшее. Например, соединение между грудными
h  поясничными позвонками, между Т-12 и Л-1, является великой  зоной
перехода от дышащих жабрами рыб к двоякодышащим амфибиям — та  самая
точка, где находимся мы теперь, на берегу этой лагуны, раскинувшейся
между палеозоем и триасом28.
   Бодкин  вернулся к столу и пробежал рукой по стеллажной  полке  с
пластинками.  Вчуже  прислушиваясь к его  спокойному,  неторопливому
голосу,  Керанс  забавлялся сходством этого  ряда  сомкнутых  черных
дисков  с  моделью  спинного  хребта. Ему  вспомнился  еле  слышный,
насыщенный   странными  полутонами  барабанный  бой,   лившийся   из
проигрывателя  в каюте Хардмана. Кто знает, а не был ли  причудливый
образ,  рожденный  сознанием под воздействием этих  звуков,  гораздо
ближе к истине, чем мог предположить Керанс?
   —  Если  хотите,  —  продолжал  тем  временем  Бодкин,  —  можете
окрестить это психологией всеобщих эквивалентов (или, для краткости,
«нейроникой»),  после  чего  отбросить как  метабиологический  бред.
Однако  я  убежден, что совершая обратное движение  в  геофизическом
времени,   мы   и   в   подсознании  своем  возвращаемся   —   через
спинномозговое и археопсихическое время — в ландшафты минувших эпох,
со  всеми  присущими  каждой  из  них  особенностями  геологического
строения,  уникальными  флорой и фауной, столь  же  узнаваемыми  для
всякого  из нас, как если бы он был уэллсовским Путешественником  по
времени. Но только это не экскурсия по экзотическим местам, а полная
перестройка  и  переориентация личности. И  если  мы  позволим  этим
погребенным  в  недрах  подсознания  фантомам  овладевать  нами,  то
окажемся беспомощно отнесены отливом в море, словно плавучий  мусор.
—  Он  снял  было  со стеллажа одну из пластинок, затем  неуверенным
жестом  отложил  в  сторону. — Может быть, я и  рисковал  сегодня  с
Хардманом,  используя обогреватель для имитации солнца и поднимая  с
его помощью температуру в каюте больше чем до ста двадцати градусов.
Но  дело  того стоило. За предыдущие три недели кошмары почти  свели
его  с  ума,  однако в течение нескольких последних  дней  наступило
устойчивое  улучшение, — словно он внутренне  примирился  со  своими
снами и позволил им вне всякого сознательного контроля уносить  себя
   b прошлое. Ради самого же Хардмана я хочу удержать его бодрствующим
как можно дольше — для того и нужны будильники.
   —  Если  он  не  забудет,  что их следует  заводить,  —  спокойно
заметил Керанс.
   С  лагуны донесся шум катера Риггса. Разминая затекшие от долгого
сидения  ноги,  Керанс  подошел к окну и стал наблюдать,  как  юркое
суденышко  по  крутой  дуге приближается к причалу  базы.  Пока  шла
швартовка,   полковник  успел  посовещаться  о  чем-то  с   вышедшим
встретить начальство Макреди. При этом Риггс несколько раз  указывал
тростью  в  сторону биостанции, и Керанс пришел  к  выводу,  что  их
собираются  отбуксировать  к  базе.  Однако  на  этот  раз  мысль  о
надвигающемся  отъезде его почему-то не тронула. Сколь  бы  ни  были
туманны размышления Бодкина, эта его новая психология — нейроника  —
предлагала  происходившей  в  сознании Керанса  метаморфозе  гораздо
более  обоснованное объяснение, чем любая другая теория.  Допущение,
из  которого, судя по всему, исходил директорат ООН — будто в  новых
границах, отсеченных от остальной территории земного шара Северным и
Южным   Полярными  кругами,  жизнь  будет  основываться  на  прежних
общественных  и семейных отношениях, с теми же (или почти  теми  же)
амбициями  и достижениями — являлось, очевидно, ошибочным;  впрочем,
окончательно  докажут это лишь поднимающиеся вода  и  температура  —
когда  они  достигнут так называемых Полярных редутов.  Исследование
призрачных   дельт   и  светящихся  берегов  затопленных   нейронных
континентов  представляло собой задачу гораздо более важную,  нежели
тщательное  картографирование гаваней и  лагун  на  меняющемся  лике
Земли.
   —  Алан,—  поинтересовался  Керанс, не оборачиваясь  и  продолжая
наблюдать  за тем, как расхаживает по причалу Риггс, — вы  составите
рапорт в Кэмп-Бэрд? По-моему, им следует знать. Всегда есть шанс
   Но  оказалось, Бодкин уже ушел. Керанс слышал, как он неторопливо
прошагал  по  трапу  и направился к своей каюте —  усталой  походкой
человека,  слишком  старого и слишком опытного, чтобы  заботиться  о
том, обратили внимание на его предостережение или нет.
   Керанс  вернулся  к своему столу и сел. Достав  кармана  и  зажав
между  ладонями компас, он стал вглядываться в нервное  подрагивание
картушки.  В лаборатории царила привычная тишина, складывавшаяся  из
множества  легких, неотчетливых звуков — мехового  шороха  мартышки,
тикания  самописца,  скрежета  поворотного  устройства,  измеряющего
фототропизм ползучих растений
   Керанс рассеянно разглядывал компас, мягко покачивая плавающую  в
спирте  картушку и пытаясь понять, зачем, собственно,  унес  его  со
склада.  Прибор принадлежал одному из разъездных катеров,  и  вскоре
его исчезновение будет обнаружено, что, вероятнее всего, повлечет за
собой унизительное признание в мелкой краже.
   Он  принялся вращать компас, бессознательно придвигая его к  себе
и  до  такой  степени погрузившись в мир грез, что все его  сознание
сосредоточилось на змееобразном символе, неопределенном, но  странно
мощном образе, обобщаемом понятием «юг»29 с его дремлющей магически-
гипнотической  силой, — и медная чаша, которую он  держал  теперь  в
руках,  источала эту силу, словно пьянящие испарения,  исходящие  от
некоего призрачного грааля30.
   
                      Глава IV. Солнечные пути
   
   На  следующий  день, по причинам, суть которых  Керанс  полностью
постиг лишь намного позже, лейтенант Хардман исчез.
   Отменно  —  и  безо  всяких кошмаров — выспавшись,  Керанс  встал
рано,  и  к  семи часам уже успел позавтракать. Затем он добрый  час
просидел  на  балконе, развалясь в одном из шезлонгов; растекавшийся
   m`d темной водой солнечный свет обливал его худощавое эбеновое тело,
на  котором оставались из одежды только белые латексовые шорты. Небо
над  головой  было  ярким, мраморным, и с ним резко  контрастировала
темная  вода  лагуны  —  бесконечно  глубокая  и  недвижная,  словно
невообразимый разлив черного янтаря. Покрытые буйной растительностью
прибрежные  здания, казалось, миллионы лет назад были  выдавлены  из
магматических земных недр каким-то чудовищным природным  катаклизмом
и  тою же природой забальзамированы на все время, минувшее с момента
их появления.
   На  мгновение  задержавшись  у стола, чтобы  погладить  кончиками
пальцев  поблескивавший в полутьме медный компас,  Керанс  прошел  в
спальню  и  облачился в полевую форму цвета хаки, сделав  тем  самым
минимальную  уступку  Риггсовым  предотъездным  приготовлениям.   Он
понимал, что сейчас итальянский пляжный ансамбль вряд ли оказался бы
de  rigueur31,  и  заметь его кто-нибудь прогуливающимся  в  одеянии
пастельного  цвета, украшенном эмблемой «Ритца», это могло  бы  лишь
вызвать у полковника совершенно ненужные подозрения.
   Уже  сжившись в душе с возможностью остаться, Керанс, однако,  не
испытывал ни малейшего желания заниматься какой-либо систематической
подготовкой. А ведь кроме провианта и горючего, в снабжении которыми
он  на  протяжении последнего полугода целиком зависел от  Риггсовых
щедрот, необходимы были бесчисленные мелочи — от стекла для часов до
всего   необходимого  для  замены  электропроводки  в   апартаментах
пентхауза.   И   едва  база  с  ее  мастерскими   исчезнет,   Керанс
незамедлительно  окажется  в  плену у  бесконечных  мелких  забот  и
неприятностей,  для ликвидации которых при всем  желании  не  сможет
обратиться к безотказному техник-сержанту.
   Чтобы  облегчить  жизнь кладовщикам, а заодно  избавить  себя  от
лишних  поездок на базу и обратно, Керанс собрал в «Ритце»  месячный
запас  консервов  — в основном это были сгущенка и  колбасный  фарш,
малосъедобные,  если не добавлять к ним деликатесов из  морозильника
Беатрис. Именно этот вместительный шкаф с его внушительными залежами
pate de foie gras32 и filet mignon33, рассчитывал Керанс, предоставит
им   возможность  продержаться  некоторое  время,  однако  даже  его
содержимого  в лучшем случае может хватить месяца на  три.  А  потом
придется  жить на самоснабжении, ограничив меню супом из папоротника
   h отбивными из мяса игуаны.
   Еще   более  серьезной  проблемой  являлось  горючее.  Резервуары
«Ритца» содержали немногим более пятисот галлонов дизельного топлива
—  запас,  на  котором кондиционеры могли протянуть  не  более  двух
месяцев.  Ограничив  жилое  пространство  одной  гостиной  и  подняв
постоянную  температуру  до  девяноста градусов  он,  если  повезет,
сможет  удвоить  это  время, но едва запасы иссякнут,  шансы  на  их
пополнение окажутся исчезающе малы. Все брошенные склады и заботливо
обустроенные  тайники давным-давно были найдены  и  насухо  выцежены
волнами  беженцев, многократно прокатывавшимися с юга  на  север  на
протяжении  последних  тридцати  лет.  Бак  подвесного  мотора   его
катамарана  был  рассчитан на три галлона — этого могло  хватить  на
тридцать  миль  плавания,  то  есть на месяц  ежедневных  визитов  к
Беатрис.
   Впрочем,  все проблемы этого робинзонства навыворот —  намеренной
высадки   на   необитаемый  остров,  причем  безо  всякой   груженой
разнообразными   товарами  каракки,  предусмотрительно   потерпевшей
крушение  на  удобно расположенном рифе — почему-то мало  беспокоили
Керанса. Вот и теперь, выходя из помещения, он оставил термостат  на
обычной восьмидесятиградусной отметке: черт с ним, с топливом, но не
делать  же  уступки  —  пусть  даже самой  пустячной  —  опасностям,
грядущим  вслед за уходом отряда Риггса. Поначалу он  было  подумал,
будто подсознательно полагается таким образом на неизбежное и скорое
торжество  здравого смысла, однако, запустив мотор и по  прохладным,
маслянистым  волнам направив катамаран к ведущей в следующую  лагуну
протоке,  осознал,  что  в этом безразличии как  раз  и  проявляется
скрытая  суть  его  решения остаться здесь. Пользуясь  символическим
языком  построений  Бодкина,  можно  сказать,  что  по  отношению  к
собственным  бытовым потребностям он откажется от  привычных  оценок
времени и войдет в мир всеобщего времени нейроники, где градуировать
его  существование  станут необозримые интервалы  геохронологической
шкалы. Мельчайшей из единиц является здесь миллионолетие, а проблемы
пропитания  и  одежды становятся столь же несущественными,  как  для
застывшего   в   позе  лотоса  буддийского  монаха,   под   защитной
миллионоглавой  кобры  Вечности погруженного  в  самосозерцание  над
пустой чашей для подаяний.
   По  инерции  входя  в третью лагуну и раздвигая  поднятым  веслом
десятифутовые  лезвия листьев гигантского хвоща, купающего  ветви  в
устье протоки, Керанс заметил, что небольшой отряд под командованием
qepf`mr` Макреди выбрал якоря биостанции и медленно буксирует  ее  к
базе — как ни странно, картина эта не вызвала у него никаких эмоций.
Расстояние  между  судами сокращалось, как сдвигается  по  окончании
пьесы  занавес,  а Керанс стоял на корме катамарана, под  истекающим
крупными   каплями  зонтом  из  листьев  —  укрывшийся  за  кулисами
наблюдатель,  чья  роль  в  драме, сколь скромна  бы  она  ни  была,
завершена теперь окончательно.
   Чтобы   не   привлекать   ненужного  внимания,   вновь   запуская
двигатель, он вывел катамаран из укрытия — гигантские листья  позади
вновь  по  самые стебли погрузились в зеленое желе воды — и принялся
грести  одним веслом, медленно продвигаясь вдоль береговой  линии  к
обители   Беатрис.  Волны,  то  поднимаемые  вертолетом,   с   ревом
облетавшим  окрестности, то расходящиеся от буксируемой  биостанции,
плескали  в  борта катамарана и, врываясь в открытые окна  высящихся
справа  зданий,  шлепали  там по внутренним  стенам.  Моторная  яхта
Беатрис  болезненно  поскрипывала на швартовах.  Машинное  отделение
было затоплено, и под тяжестью двух мощных крайслеровских двигателей
корма  ее опустилась почти до уровня воды. Раньше или позже один  из
термальных  штормов  подхватит суденышко и отправит  его  на  вечную
стоянку  —  на пятидесятифутовой глубине какой-нибудь из затопленных
улиц.
   Когда  он  вышел  из лифта, в патио возле плавательного  бассейна
никого не было — только между шезлонгами сиротливо стояли на подносе
забытые  вчера вечером стаканы. Солнечные лучи уже начали  заполнять
бассейн, освещая желтых морских коньков и синие трезубцы, узором  из
которых было покрыто его дно. Над окном спальни висели, прицепившись
к водосточному желобу, несколько летучих мышей, но когда Керанс сел,
они улетели, словно души вампиров, бегущие от наступающего дня.
   Сквозь   прорези   ставней  Керанс  мельком  уловил   в   спальне
беззвучное движение, а пятью минутами позже в патио вошла Беатрис  —
одеяние ее исчерпывалось обернутым вокруг талии черным полотенцем, а
лицо   казалось   утомленным  и  ушедшим  в   себя.   Вялым   жестом
приветствовав  Керанса,  она направилась к  бару  —  фигуру  девушки
отчасти скрадывал задержавшийся в дальнем конце дворика сумрак —  и,
опершись   локтем  на  стойку,  наполнила  стакан;   потом,   бросив
безучастный взгляд на одно из полотен Дельво, она, так и не проронив
ни звука, вновь удалилась в спальню.
   Девушка  долго  не возвращалась, и Керанс отправился  на  поиски.
Когда  он  толкнул  створки французского окна,  запертый  в  комнате
cnpwhi  воздух ударил в лицо, как жаркие испарения, вырывающиеся  из
переполненного  камбуза:  уже не в первый  раз  за  последний  месяц
слаженное   взаимодействие  генератора,  кондиционера  и  термостата
нарушалось, отчего температура подскакивала до девяноста градусов  и
выше. Этим, по-видимому, и объяснялась летаргическая апатия Беатрис.
   Когда  Керанс вошел в спальню, девушка сидела на кровати;  стакан
с  виски стоял на гладком, круглом колене. Горячий до густоты воздух
в  комнате  напомнил  Керансу  каюту Хардмана  во  время  вчерашнего
бодкинского  эксперимента. Он подошел к термостату  на  прикроватном
столике  и  дернул  регулятор  вниз  —  с  семидесяти  градусов   на
шестьдесят.
   —  Опять  барахлит, — равнодушно уронила Беатрис. — И движок  все
время  останавливается.  — Керанс попробовал  было  отобрать  у  нее
стакан,  но  девушка резко отстранила его руку. —  Оставьте  меня  в
покое,  Роберт,  —  усталым  голосом  проговорила  она,  —   Да,   я
неряшливая,  пьяная женщина, но эту ночь я провела в джунглях,  и  у
меня нет сил выслушивать нотации.
   Керанс посмотрел на нее с нежностью пополам с отчаянием.
   —  Сейчас  взгляну, нельзя ли починить движок. А то  здесь  такой
дух  стоит,  словно  вместе  с  вами расквартирован  целый  штрафной
батальон. Примите душ, Беа, и постарайтесь взять себя в руки.  Риггс
уходит  завтра,  и нам понадобятся выложиться без  остатка.  Что  за
кошмары вас преследуют?
   Беатрис пожала плечами.
   —  Сны  джунглей, Роберт, — неопределенно пробормотала она.  —  Я
снова  прохожу  азбуку. Сегодня это были джунгли дельты,  —  девушка
уныло улыбнулась ему и с мрачным юмором добавила: — Не смотрите  так
строго, вскоре они начнут сниться и вам.
   —  Надеюсь,  что  нет, — Керанс с отвращением наблюдал,  как  она
подносит  к  губам  стакан. — И вылейте это  зелье.  Может  быть,  у
шотландцев  и  в обычае завтракать виски, но для печени  это  чистое
убийство.
   —  Знаю, — отмахнулась Беатрис. — Алкоголь убивает медленно, но я
не тороплюсь. Уходите, Роберт.
   Сдавшись,  Керанс повернулся на каблуках. Из кухни  он  спустился
по  лестнице  на  склад, отыскал там фонарь и набор  инструментов  и
принялся возиться с генератором.
   
   Получасом  позже,  когда  он  поднялся  в  патио,  Беатрис,   по-
bhdhlnls,  полностью  оправилась от недавнего  оцепенения  и  теперь
самозабвенно красила ногти синим лаком.
   — Привет, Роберт! ну как, теперь настроение у вас получше?
   Стирая  с  рук  последние следы смазки, Керанс  опустился  с  нею
рядом  —  прямо на кафельный пол. Он решительно шлепнул  по  упругой
выпуклости  ее  бедра  и  проворно  отразил  направленную  в  голову
мстительную пятку.
   —  Генератор  я вылечил — при некотором везении с ним  больше  не
будет   хлопот.   Забавная  штука:  из  строя  вышел  распределитель
зажигания  на  двухтактном пускаче, вот он  и  крутился  в  обратную
сторону.
   Он  как  раз  собирался  подробно  растолковать  весь  юмор  этой
ситуации,  когда  на лагуне внизу взревел громкоговоритель.  С  базы
послышались звуки внезапно пробужденной активности: набирая обороты,
завывали  моторы; шлюпбалки скрипели, спуская на воду оба разъездных
катера;  звучала  смесь  во весь голос отдаваемых  команд  и  топота
бегущих по трапам ног.
   Керанс вскочил и в обход бассейна поспешил к перилам.
   —  Неужели они надумали уйти сегодня? Впрочем, с Риггса  станется
— в расчете застать нас врасплох.
   Обеими  руками прижимая к груди полотенце, рядом встала  Беатрис;
они  смотрели  вниз,  на базу. Похоже, по тревоге  был  поднят  весь
экипаж,  а катера и обе шлюпки так и метались вокруг судна. Поникшие
лопасти  вертолетного  ротора  уже начинали  медленное  вращение,  а
рядом,  намереваясь  вот-вот забраться  в  машину,  стояли  наготове
полковник  и  Макреди.  Остальные  выстроились  на  причале,  ожидая
посадки  на одно из суденышек. Старого Бодкина — и того извлекли  из
койки:  сверкая  голой грудью, доктор стоял на  мостике  биостанции,
выкрикивая в сторону базы нечто неразборчивое.
   Неожиданно  Макреди  углядел на балконе фигуру  Керанса.  Сержант
сказал что-то Риггсу, и тот, подхватив радиомегафон, шагнул вперед.
   — Кер-анс! Док-тор Кер-анс!!!
   Обрывки многократно усиленных электроникой фраз прокатывались  по
крышам,  гулким  эхом отражаясь от оконных стекол и  бетонных  стен.
Керанс  пытался разобрать, что кричит полковник, но  голос  тонул  в
усиливающемся реве вертолетного двигателя. Наконец Риггс  и  Макреди
нырнули в машину, а пилот принялся мигать сигнальным фонарем — прямо
через ветровое стекло кабины.
   Прочитав  переданное  азбукой Морзе  сообщение,  Керанс  принялся
onqoexmn сдвигать шезлонги.
   —  Они  подберут меня здесь, — пояснил он Беатрис, когда вертолет
взлетел и начал по диагонали пересекать лагуну. — Оденьтесь или, еще
лучше, уйдите. Ветер от винта сорвет с вас это полотенце, как фантик
с конфеты.
   Беатрис  помогла ему свернуть тент и, когда их накрыла  мерцающая
тень  вертолетного  винта, а поднятый лопастями  ветер  прошелся  по
спинам, отошла вглубь патио.
   — Но что стряслось, Роберт? Чем так взволнован Риггс?
   Морщась  от  закладывающего  уши рева  двигателя,  Керанс  бросил
взгляд на уходящую к горизонту, окаймленную зеленью лагуну; внезапно
охватившая его тревога заставила судорожно задергаться уголки губ.
   —  Он  не взволнован, Беа, — он очень обеспокоен. Все вокруг него
начинает рушиться. Лейтенант Хардман исчез.
   
   Под  открытым люком бескрайней гниющей язвой раскинулись джунгли.
Гигантские  купы голосеменных вздымались над крышами полузатопленных
зданий,  смазывая их четкие, прямоугольные очертания. Там и  сям  то
вырастала  из трясины старая железобетонная водонапорная  башня,  то
показывались  все  еще  плававшие  подле  остова  рухнувшего  здания
остатки   самодельного  причала,  заросшего  перистыми  акациями   и
цветущими   тамарисками.   Узкие  речушки,   перекрытые   зарослями,
превращавшими  их  в наполненные зеленым светом туннели,  отходя  от
больших лагун, постепенно соединялись в крупные протоки, — каждая до
шестисот ярдов шириной, — которые разливались еще вольготнее по мере
прохождения через бывшие городские предместья. Повсюду наступал ил —
мощные  валы  громоздились у железнодорожных насыпей или  полукружий
административных  зданий;  вездесущие  потоки  просачивались  сквозь
тонущие аркады, словно зловонное содержимое какой-то новейшей Cloaca
Maxima34.   Многие  из  сравнительно  небольших  озер   окончательно
заполнились  илом  —  на  их  поверхности  виднелись  желтые   круги
грибковой  плесени  и  зеленые  комья  тины,  из  которых   вставало
изобильное смешение конкурирующих растительных форм, сады за стенами
безумного Эдема.
   Надежно   удерживаемый  у  открытого  проема   люка   нейлоновыми
   pelmlh,   обхватывавшими  талию  и  плечи,  Керанс   смотрел   на
разворачивающийся  внизу  ландшафт,  следуя  взглядом  вдоль  водных
путей,  выходящих из трех центральных лагун. Пятьюстами футами  ниже
тень вертолета мчалась по пятнистой, зеленой поверхности воды, и  он
сосредоточил  все  внимание  на  ближайших  окрестностях   к   этого
стремительного  пятна.  Новосотворенные  реки  и  каналы   наполняло
неимоверное   изобилие   животной  жизни:   водяные   змеи   лежали,
свернувшись среди поваленных частоколов пропитанных водой бамбуковых
рощ;  колонии  летучих мышей вырывались из зеленых туннелей,  словно
тучи  выброшенной  взрывом  сажи; на затененных  карнизах  каменными
сфинксами  замерли  игуаны.  Порой  в  поле  зрения  оказывалась   и
человеческая  фигура  —  словно  испуганная  шумом  вертолета,   она
выскакивала вдруг на открытое пространство и тут же снова скрывалась
в  окне какого-нибудь из прибрежных зданий; однако всякий раз вскоре
выяснялось,  что это или охотящийся крокодил, или просто  выдвинутый
течением из гущи древовидных папоротников комель бревна.
   Удаленный миль на двадцать горизонт все еще был затянут  утренним
туманом — необозримая пелена золотистого пара свисала с неба, словно
полупрозрачная завеса; однако над городом воздух был чист и ясен,  и
струя   вертолетного  выхлопа,  искрясь,  повисала  в  нем  длинной,
заковыристой  росписью.  Когда,  совершая  спиральный   поиск,   они
двинулись  прочь  от центральных лагун, Керанс привалился  плечом  к
закраине  люка  и,  начисто  позабыв  об  обязанностях  наблюдателя,
принялся старательно выискивать в этих завитушках скрытый смысл.
   Впрочем,  шансы  заметить  Хардмана с  вертолета  были  исчезающе
малы.  Если  он  не  отсиживался  в разрушенных  зданиях  где-нибудь
неподалеку  от  базы,  то, скорее всего, двинулся  водным  путем,  и
нависающие  листья  древовидных  папоротников  обеспечивали  беглецу
идеальную защиту от наблюдения с воздуха.
   У  правого  люка,  передавая  друг  другу  бинокль,  несли  вахту
Макреди с Риггсом. Без пилотки, с редкими, песочного цвета волосами,
сдуваемыми  вперед,  на лицо, Риггс выглядел как свирепая  ласточка;
его маленький подбородок яростно вспарывал поток встречного воздуха.
Заметив, что биолог глазеет на небо, он прокричал:
   —  Ищите  его,  доктор! Не теряйте времени даром —  успех  поиска
только   в   стопроцентном  осмотре,  в  стопроцентной  концентрации
внимания!
   Приняв  упрек,  Керанс  снова принялся вглядываться  в  наклонный
диск джунглей с башнями центральной лагуны, поворачивающимися вокруг
k~j`.  Санитар  обнаружил исчезновение Хардмана около  восьми  утра,
однако  постель  была  холодной,  и  можно  с  высокой  вероятностью
предположить,  что  ушел лейтенант еще вечером  —  возможно,  вскоре
после  проводившегося  в  половине  десятого  обхода.  Ни  одна   из
пришвартованных у причала лодок не исчезла, однако пилот  без  труда
мог  связать пару пустых бочек из-под горючего или подвесных  баков,
кучей хранившихся на нижней палубе, а потом бесшумно спустить их  на
воду.  При всей неуклюжести такого плотика, он позволил бы,  работая
единственным  веслом, легко продвигаться по протокам  и  к  рассвету
оказаться  милях  в  десяти  от базы, а  это  означало  зону  поиска
площадью около семидесяти пяти квадратных миль35, каждый акр36 которых
был усеян развалинами.
   Лишенный  возможности  поговорить с  Бодкином,  Керанс  мог  лишь
гадать  о  причинах, побудивших Хардмана к бегству, а также  о  том,
является   ли  оно  частью  некоего  глобального  замысла,  медленно
созревавшего   в   уме   лейтенанта,  или  же   представляет   собой
бессмысленно-рефлекторную реакцию на известие о предстоящем уходе из
лагун   и   возвращении  на  север.  Охватившее   поначалу   Керанса
возбуждение  улеглось,  и  он  ощутил  странное  облегчение,  словно
исчезновение   Хардмана   разрушило  некие  непреодолимые   барьеры,
заставлявшие его оставаться его в рамках системы, — преграды, против
которых он до сих пор оказывался бессилен. С другой стороны, бегство
пилота заметно осложнило осуществление его замысла.
   Расстегнув   страховочные  ремни,  Риггс  выпрямился   и   жестом
отчаяния протянул бинокль одному из солдат, сидевших на корточках  в
задней части кабины.
   —  Сплошной  поиск  над такой местностью —  только  пустая  трата
времени!  —  прокричал  он Керансу. — Надо где-нибудь  сесть  и  как
следует   изучить  карту!  А  вы  пока  попытайтесь  разобраться   в
психологии Хардмана!
   Они  находились  милях  в десяти к северо-западу  от  центральных
лагун;  очертания  высящихся там башен  уже  начали  растворяться  в
затягивающей горизонт туманной дымке. В пяти милях отсюда — как  раз
на  полпути  между ними и базой — один из катеров шел  по  открытому
каналу;  его  пенный  кильватерный след  расплывался  по  стеклянной
поверхности  воды.  Ил,  задержанный на юге городом,  еще  не  успел
   njnmw`rek|mn заполнить этих мест; растительность здесь 6ыла реже, а
между  фасадами  домов  оставалось больше открытой  воды.  В  целом,
расстилавшаяся  сейчас  под  ними  область  производила  впечатление
пустынной  и  незаселенной, однако Керанс был убежден —  хотя  и  не
взялся  бы логически обосновать это, — что в северо-западном секторе
Хардмана нет.
   Риггс  пробрался  в  пилотскую кабину, и через  несколько  секунд
скорость и направление полета изменились. Вертолет совершил  пологий
нырок,  снизившись до ста футов, и двинулся вдоль  широких  каналов,
выискивая   подходящую  для  посадки  крышу.  Наконец  они   выбрали
массивную спину полузатопленного кинотеатра и медленно опустились на
квадратную крышу портика, построенного в новоассирийском стиле.
   Несколько  минут  они разминали ноги, всматриваясь  в  окружающие
пространства  голубой воды. Ближайшим зданием  был  расположенный  в
двухстах  ярдах  одинокий универмаг, и обилие  открытых  пространств
напомнило Керансу Гердотово описание египетского ландшафта во  время
разлива  Нила  —  окруженные  дамбами города,  подобные  островам  в
Эгейском море.
   Риггс   извлек   из   планшета  и  расстелил   на   полу   кабины
полиэтиленовое  полотнище  карты. Облокотившись  на  край  люка,  он
пальцем показал место их посадки.
   —  Вот  так-то,  сержант, — сказал он, — мы  уже  практически  на
полпути  к  Кэмп-Бэрду,  но, если не считать износа  двигателей,  не
слишком многого достигли.
   Дейли  кивнул;  его  маленькое  серьезное  лицо  было  скрыто  за
плексигласовым забралом шлема.
   —  По-моему,  сэр, мы сможем найти его, только если пройдемся  на
малой высоте над несколькими каналами. Тогда есть надежда что-нибудь
заметить — скажем, плот или масляное пятно.
   —  Согласен. Но вопрос, — Риггс постучал по карте тростью, — где?
Ведь  очень  может быть, что Хардман не более чем в  двух  или  трех
милях от базы. А вы как полагаете, доктор?
   Керанс пожал плечами.
   —  Понятия  не  имею,  чем руководствовался  Хардман,  полковник.
Последнее время он был под наблюдением Бодкина. Может быть
   Он  смолк,  поскольку в разговор опять вмешался Дейли —  с  новым
предположением,  привлекшим внимание Риггса.  Следующие  пять  минут
полковник  и  оба  сержанта  спорили о путях,  которые  мог  избрать
Хардман,  упоминая  при этом лишь о крупных артериях,  как  если  бы
keirem`mr путешествовал на «карманном линкоре»37. Керанс смотрел  на
водовороты, медленно дрейфующие мимо кинотеатра. Течение неторопливо
увлекало на север немногочисленные ветки и клубки водорослей;  яркий
солнечный свет дробился в расплавленном зеркале поверхности.  Мерный
плеск  волн о стены и колонны портика отдавался в сознании  Керанса,
порождая там ширящиеся круги взаимопересекающихся узоров, манивших в
направлении,   противоположном   казалось   бы   раз   и    навсегда
предначертанному  пути. Наблюдая, как череда маленьких  волн  тщится
захлестнуть  наклонную  крышу, он преисполнялся  желания  немедленно
покинуть   полковника  и  сойти  вниз,  погрузиться  в   эту   воду,
раствориться  и  в  ней,  и в преследующих  его  бредовых  видениях,
неотвязных, словно птицы-часовые38, навсегда погрузиться в прохладную
обитель  волшебного  спокойствия, в светоносное море,  зеленое,  как
драконова шкура, сверкающее, словно змеиная кожа в солнечных лучах.
   Внезапно  Керанс с непререкаемой уверенностью понял, где  следует
искать Хардмана. Он подождал, пока закончит Дейли.
   —  я  знаю  лейтенанта Хардмана, сэр, налетал с  ним  почти  пять
тысяч  часов.  Я так понимаю, что это у него нервный  срыв.  Он  все
рвался домой, в Кэмп-Бэрд — вот, должно быть, и решил, что не  может
больше  ждать,  даже  всего  два  дня.  Он  непременно  должен   был
направиться на север, и теперь отдыхает где-нибудь на берегу  одного
из каналов — ну, тех, больших, что ведут из города.
   Риггс  с сомнением кивнул — по всей видимости, не убежденный,  но
готовый принять совет сержанта за неимением лучшего.
   —  Что ж, может, вы и правы. Попробовать стоит. А вы как думаете,
Керанс?
   Керанс покачал головой.
   —  Полковник,  искать к северу от города — пустая трата  времени.
Хардман  сюда не направится, здесь все слишком открыто и  уединенно.
   Me знаю, идет он пешком или гребет на плоту, но, ручаюсь, на север
он  не  движется — Кэмп-Бэрд последнее место на Земле, куда он хотел
бы  попасть.  Единственное направление, какому он может следовать  —
это  юг,  —  Керанс  указал  на  несколько  каналов,  отходящих   от
центральных  лагун, — притоки единственного, могучего водного  пути,
проходящего  в  трех милях к югу от города, великого  потока,  русло
которого  изгибалось  и  отклонялось  гигантскими  наносами  ила.  —
Хардман  будет  где-то там. Возможно, он потратил  всю  ночь,  чтобы
достичь главного канала, но скорее всего, пережидает сейчас в  устье
одного из малых притоков, чтобы двинуться дальше следующей ночью.
   Он   смолк,  а  Риггс  пристально  уставился  на  карту,   жестом
сосредоточенности надвинув пилотку на глаза.
   —  Но  почему на юг? — запротестовал Дейли, — стоит ему выйти  из
канала,  как впереди не останется ничего, одни непроходимые  джунгли
да открытое море. Температура все время повышается — он же изжарится
заживо!
   Риггс взглянул на Керанса.
   —  В  словах  сержанта Дейли есть смысл, доктор.  Почему  Хардман
должен выбрать путь на юг?
   Снова  погрузясь в созерцание воды, биолог без особого энтузиазма
ответил:
   — Другого направления просто не существует, полковник.
   Несколько  мгновений  Риггс  колебался,  потом  поднял  глаза  на
Макреди,  который  отступил назад и встал рядом с  Керансом,  словно
солидаризируясь с ним; на фоне воды высокая, сутулая фигура сержанта
напоминала ворона. Отвечая на невысказанный вопрос, он едва  заметно
кивнул.  Даже  Дейли  поставил  ногу на  подножку  дверцы  пилотской
кабины,  словно приняв логику доказательств Керанса и  разделив  его
точку зрения на побуждения Хардмана, едва она была сформулирована.
   Не   прошло  и  трех  минут,  как  вертолет  на  полной  скорости
устремился к южным лагунам.
   В  полном  соответствии  с предсказанием  Керанса,  Хардмана  они
нашли среди илистых отмелей юга.
   Опустившись   до   трехсот  футов  над   водой,   они   принялись
тщательнейшим  образом  обследовать  наиболее  удаленный   от   базы
пятимильный  отрезок  главного канала. Мощные наносы  ила  выступали
здесь над поверхностью, словно спины желтых кашалотов. Повсюду,  где
гидродинамика потока позволяла отмелям задержаться, джунгли поспешно
низвергались с крыш и укоренялись в сырой почве, связывая  болото  в
meg{akels~ твердь. Сквозь проем люка Керанс внимательно рассматривал
полускрытые   листвой  древовидных  папоротников  узкие   прибрежные
полосы,  выискивая  мельчайшие  намеки  на  присутствие  примитивной
хижины или замаскированного плота.
   По  истечении  двадцати минут и завершении дюжины облетов,  Риггс
отвернулся от люка и горестно покачал головой.
   —  Возможно,  вы  и  правы, Роберт, да только  дело  это  дохлое.
Хардман  не  дурак, и коли уж решил спрятаться,  нам  его  вовек  но
найти.  Даже если он сейчас высунется из окна и примется размахивать
руками, десять против одного, что мы его так и не заметим.
   В   ответ  Керанс  пробормотал  что-то  неразборчивое,  продолжая
наблюдение.  Курс каждого следующего облета пролегал  ярдов  на  сто
правее предыдущего, и в продолжение трех последних он сосредотачивал
внимание  на  серповидной цепочке зданий, стоявших между  каналом  и
южным  берегом  речушки, которая скрывалась в прилегающих  джунглях.
Верхние  восемь или девять этажей поднимались над водой,  огораживая
невысокий   холм   грязно-коричневого  ила.  Его  поверхность   была
испесчрена пятнами — лужами и полосами стекающей из них воды.  Двумя
часами  раньше вся отмель еще представляла собой слой мокрой  грязи,
но к десяти, когда сюда прилетел вертолет, она уже начала высыхать и
мало-помалу  твердеть. Защищая глаза от слепящих потоков отраженного
света,  Керанс  разглядывал еле видимые на  ее  гладкой  поверхности
параллельные следы, две полосы, расположенных футах в шести друг  от
друга,  —  они  вели к почти погрузившемуся в ил бетонному  балкону.
Когда   они  проносились  мимо,  Керанс  попробовал  заглянуть   под
образованный  им  козырек,  но щель была  забита  всяким  мусором  и
останками гниющей растительности.
   Он  дотронулся  до  плеча  Риггса и  указал  на  эти  следы,  так
увлеченно изучая их извилистый путь к балкону, что едва не пропустил
межу   ними   другую  цепь  отпечатков,  зафиксированных  высыхающей
поверхностью;  расстояние  между чуть  темнеющими  ямками  достигало
четырех  футов — вне всякого сомнения, следы ног высокого,  сильного
человека, который тащил тяжелый груз39.
   
   Когда  рев  вертолетного двигателя затих на крыше, где-то  высоко
над  ними,  Риггс  и Макреди, склонившись, изучали  на  скорую  руку
   ql`qrepemm{i катамаран, спрятанный под балконом и замаскированный
грудой  ветвей.  Сделанный  из двух подвесных  баков  для  горючего,
соединенных  металлической рамой от кровати, он  был  весь  облеплен
илом.  Комья  грязи, осыпавшиеся с ног Хардмана, отмечали  его  путь
через выходившую на балкон комнату и затем исчезали в коридоре.
   —  Сомневаться  не  приходится — правильно,  сержант?  —  спросил
Риггс  выходя на солнце, чтобы оглядеть выгнутую полумесяцем цепочку
строений,  связанных по торцам короткими мостиками, на  уровне  крыш
переброшенными  между  шахтами лифтов. Окна по  большей  части  были
разбиты,  кремовая изразцовая облицовка покрылась разводами плесени,
отчего весь архитектурный ансамбль напоминал перезрелый камамбер.
   Опустившись  на  колени  возле одного из баков,  Макреди  соскреб
корку засохшего ила и прочел маркировку:
   — UNAF 22-Н-54940 — это мы, сэр. Эти баки были освобождены вчера,
мы  сложили  их  на падубе «С». А кровать он, должно  быть,  взял  в
лазарете — после вечернего обхода.
   —  Хорошо,  —  удовлетворенно потирая руки, полковник  с  веселой
улыбкой  шагнул к Керансу; его обычные самоуверенность и благодушное
настроение   были   полностью  восстановлены.  —  Отлично,   Роберт.
Блистательная диагностика! Разумеется, вы были совершенно  правы,  —
он  проницательно уставился на Керанса, словно размышляя о подлинных
истоках его поразительной интуиции и ставя на него невидимую  метку.
— Глядите веселей — Хардман еще скажет вам спасибо, когда мы заберем
его отсюда.
   Керанс  стоял у самого края балкона; почти от самых его ног  косо
уходил вниз склон твердеющего ила. Он смотрел на молчаливый полукруг
окон,  стараясь  угадать,  какая  из  тысячи  комнат  может  служить
лейтенанту убежищем.
   — Надеюсь, вы правы. Однако вам все еще остается схватить его.
   —   Не   беспокойтесь,  схватим,  —  Риггс  принялся  громогласно
отдавать приказы рядовым, помогавшим сержанту Дейли крепить на крыше
вертолет:  —  Уилсон,  ведите  наблюдение  с  юго-западного   торца;
Колдуэлл, проберитесь на север. Смотрите в оба — он может попытаться
уплыть.
   Откозыряв,  солдаты  разошлись, держа  карабины  наизготовку.  На
сгибе  руки у Макреди лежал пистолет-пулемет Томпсона, а когда Риггс
в свою очередь расстегнул кобуру, Керанс негромко заметил:
   — Полковник, мы же не на дикую собаку охотимся.
   —  Расслабьтесь,  Роберт, — отмахнулся тот,  —  просто  не  хочу,
чтобы  какой-нибудь дрыхнущий крокодил спросонок отхватил мне  ногу.
Замечу,  однако, — здесь он одарил Керанса ослепительной улыбкой,  —
что  Хардман  прихватил с собой «кольт» сорок пятого калибра.  —  И,
оставив  Керанса переваривать это, полковник подхватил радиомегафон:
—  Хардман!  Это  полковник Риггс! — проревел он в безмолвную  жару,
после  чего  подмигнул Керансу и добавил: — лейтенант! С вами  хочет
поговорить доктор Керанс!
   Сфокусированный  полумесяцем зданий, его голос  покатился  вдаль,
через  болота  и речки, грохоча над грязевой равниной —  безбрежной,
безвидной  и  пустынной. Все вокруг плавилось  в  неимоверной  жаре;
облаченные в форму солдаты на крыше изнывали от зноя. Илистые отмели
испускали  густое и тяжелое зловоние клоаки, а над ними пульсировала
и  плотоядно жужжала корона из миллионов насекомых; внезапно  острый
позыв  тошноты  перехватил  горло, на  мгновение  ошеломив  Керанса.
Прижав руку ко лбу, он прислонился к шершавой колонне, прислушиваясь
к  отдававшемуся  повсюду  эху.  В  четырехстах  ярдах  от  них  две
украшенные  белыми циферблатами башни вздымались над морем  бушующей
зелени,  словно шпили храма какой-то позабытой религии  джунглей,  и
звуки  его имени — «Керанс Керанс Керанс» — казалось, отражались  от
них  мрачным колокольным звоном, напряженным предчувствием  грядущих
страхов  и  бедствий,  а  бессмысленное  направление  стрелок  часов
неожиданно  сказало  ему больше, чем что-либо  ранее  виденное:  они
разом  пробудили все смутные и грозные видения, что  отбрасывали  на
его  разум  свои  все  сгущающиеся  тени  —  мириадорукая  мандала41
вселенского времени.
   
   Когда   они  приступили  к  планомерному  обыску  здания,   звуки
собственного имени все еще слабым эхом отдавалось в ушах Керанса. На
каждом  следующем этаже биолог занимал пост на лестничной  площадке,
открывающейся в центральную часть коридора, а полковник  с  Макреди.
Разойдясь  в  разные  стороны,  осматривали  квартиры.  Здание  было
   b{onrpnxemn  подчистую. Полы сгнили или  были  сорваны,  так  что
приходилось   осторожно  продвигаться  вдоль  выложенных   мозаичной
плиткой стен, переступая с одной бетонной балки на другую. Почти вся
штукатурка   отвалилась  и  теперь  серыми  грудами   лежала   вдоль
плинтусов.  Везде,  куда мог проникнуть солнечный свет,  оголившаяся
дранка  поросла мхом и вьюнками — казалось, здание не может  рухнуть
лишь   потому,  что  его  удерживает  изобилие  буйствующей  повсюду
растительности.
   Через   трещины  в  плитах  перекрытий  просачивалось   зловоние,
исходящее от застоявшейся и зацветшей воды, скопившейся в помещениях
нижних  этажей.  Впервые  за много лет потревоженные  летучие  мыши,
гроздьями  свисавшие  с  перекошенных перил, обезумев,  срывались  с
мест, летели к окнам и с криками боли растворялись в ярком солнечном
свете.  Ящерицы  удирали, забиваясь в трещины пола, или  в  отчаянии
принимались метаться вокруг сухих ванн.
   Усугубляемое  жарой нетерпение Риггса возрастало с  каждым  новым
этажом  — подняться оставалось всего на два, а до сих пор все поиски
оказывались тщетными.
   —  Да  где же он, в конце концов? — полковник остановился,  чтобы
перевести дух; прислонившись к перилам, он жестом потребовал  тишины
и прислушался к молчащему зданию, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.
—   Пятиминутная  передышка,  сержант.  Теперь  надо  действовать  с
максимальной осторожностью. Наверняка он где-то рядом.
   Макреди  закинул  «томпсон»  за плечо  и  протопал  на  следующую
площадку,  куда через разбитое окно проникал легкий ветерок.  Керанс
привалился к стене; по спине и груди стекал пот, в висках ломило  от
подъема   по   бесчисленным  ступеням.  Было  уже   около   половины
двенадцатого,  и  температура,  похоже,  перевалила  далеко  за  сто
двадцать.  Он  посмотрел  на порозовевшее  лицо  Риггса,  восхищаясь
самодисциплиной полковника и его преданностью делу.
   —  Не  смотрите так снисходительно, Роберт. Сам знаю, что  потею,
как  свинья,  но  за  последнее время мне не пришлось  прохлаждаться
столько, сколько вам.
   Они  обменялись взглядами — оба сознавали, что Хардман привел  их
взаимоотношения к конфликту.
   —  Возможно,  теперь  вы  его  схватите,  полковник,  —  стараясь
разрядить ситуацию, спокойно сказал Керанс.
   Ища,  где  бы  присесть, он прошел по коридору и  толкнул  первую
попавшуюся  дверь.  Вся коробка мгновенно рухнула  кучей  изъеденной
wepblh  древесины и пыли, и Керанс перешагнул через нее, направляясь
к   французскому  окну,  выходящему  на  балкон.  Оттуда  в  комнату
проникало  еле  ощутимое дуновение, и Керанс подставил  ему  лицо  и
грудь,   рассматривая   простирающиеся  внизу  джунгли.   Отсекаемый
полумесяцем  зданий мыс некогда являлся невысоким холмом,  и  отсюда
были  видны многие строения, все еще выступавшие над водой на другой
стороне  илистой отмели. Биолог пристально рассматривал  две  башни,
белыми  обелисками прорывающие сплошной покров папоротников. Знойный
воздух  полудня, казалось, неимоверно тяжким и бесподобно прозрачным
покрывалом  ложился  на  зелень листвы; сквозь  него,  словно  щедро
рассыпаемые бриллианты, прорывались тысячи искорок света — отовсюду,
где  бы  ни шевельнулся глянцевитый лист, отразивший солнечный  луч.
Полускрытые  листвой  очертания классического портика  и  украшавших
фасад колонн, угадывающиеся под часовыми башнями, подсказывали,  что
это   здание  являлось  когда-то  частью  небольшого  муниципального
центра.  Один  из  циферблатов  был лишен  стрелок,  на  другом  они
случайно остановились, показывая почти точное время — тридцать  пять
двенадцатого. У Керанса даже мелькнуло, уж не идут ли, в самом деле,
эти    часы,   обихаживаемые   каким-то   сумасшедшим   отшельником,
цепляющимся   за  последнюю,  бессмысленную  примету   здравомыслия;
впрочем,  если механизм все еще был способен работать, на  эту  роль
вполне  сгодился  бы  и Риггс. Несколько раз — перед  тем,  как  они
покидали какой-нибудь из затопленных городов — полковник уже заводил
двухтонные  механизмы ржавых башенных курантов, и отряд  уходил  под
звуки  прощального колокольного перезвона, далеко разносящегося  над
водой. После этого по нескольку ночей кряду Риггс снился биологу — в
костюме  Вильгельма  Телля  полковник шагал  через  пустыню,  словно
перенесенную  с  полотен Дали, и сажал в спекшийся  песок  сразу  же
теряющие четкость очертаний и растекающиеся стержни солнечных часов.
   Керанс  прислонился  к боковине окна, ожидая,  пока  неторопливые
мгновения  оставят  позади часы, замершие на тридцати  пяти  минутах
двенадцатого, как на улице обгоняют друг друга автомобили. А  может,
они  вообще  не  стоят (тем более, что дважды в сутки  с  идеальной,
неоспоримой скрупулезностью указывают точное время — хорошо, если бы
тоже самое можно было сказать о большинстве часовых механизмов),  но
просто   настолько   медлительны,  что  движение   стрелок   кажется
незаметным?  Чем  неспешливее  часы, тем  больше  они  соответствуют
бесконечно плавному и величественному течению космического времени —
ведь  в  самом  деле: изменив направление вращения  зубчатых  колес,
g`qr`bhb  часы  идти  в обратную сторону, можно  создать  измеритель
времени,  который в некотором смысле будет двигаться еще  медленнее,
чем  Вселенная,  и  тем  являть  собою  элемент  еще  более  великой
пространственно-временной системы.
   Керанс  отвлекся от этих интеллектуальных забав,  обнаружив,  что
меж  куч  мусора на сбегающем к воде откосе противоположного  берега
скрывается   маленькое   кладбище;   его   покосившиеся    памятники
приближались  к  берегу,  словно  компания  купальщиков.  Ему  снова
вспомнилось то ужасное кладбище, над которым они как-то раз  бросили
якорь,  —разукрашенные  флорентийские  надгробия  были  повалены   и
расколоты,  повсюду,  словно участвуя в мрачной репетиции  грядущего
Судного  Дня,  плавали  трупы  —  их  развевающиеся  саваны   плавно
колыхались в прозрачной воде.
   Отведя  взгляд,  Керанс отвернулся от окна и тут  обнаружил,  что
позади   него   замер  в  дверях  высокий  человек.   Вздрогнув   от
неожиданности, биолог уставился на эту фигуру, с трудом собираясь  с
мыслями. Человек стоял, чуть пригнувшись, словно готовясь к  прыжку,
но  бездвижно; его тяжелые руки расслабленно поникли. Корка засохшей
грязи  покрывала кожу, ботинки, брюки и форменная куртка санитара  с
капральскими   нашивками,   встопорщенными   выпуклостью    развитых
дельтовидных  мышц,  тоже  были в грязи; на  мгновение  он  напомнил
Керансу  один  из тех воскрешенных потопом трупов. Заросший  щетиной
подбородок  был  опущен ниже линии широких плеч;  общее  впечатление
напряженности и усталости усугублялось застывшим на лице  выражением
мучительного  напряжения, однако на Керанса  он  смотрел  с  угрюмым
спокойствием  — в глазах, словно огонь в щедро припорошенных  пеплом
углях, теплился едва заметный проблеск интереса.
   Выжидая, пока глаза приспособятся к сумраку, царившему в  глубине
комнаты,  возле  ведущей  в  спальню  двери,  через  которую  прошел
человек,  Керанс  протянул  ему руку — внутренне  опасаясь  нарушить
хрупкую подсознательную связь, казалось, возникшую между ними.  Этот
невольный  жест  вызвал на лице пришельца почти неуловимое  ответное
выражение  понимания и симпатии — так, словно на миг они  поменялись
ролями.
   — Хардман! — еле слышно прошептал Керанс.
   неожиданно  тот  метнулся вперед, одним прыжком  покрыв  половину
комнаты;  они  едва не столкнулись, но в последнюю  секунду  Хардман
сделал  обманное  движение,  и прежде  чем  Керанс  пришел  в  себя,
выскочил на балкон и перелез через перила.
   — Хардман! — поднял тревогу кто-то из дежуривших на крыше.
   В  момент,  когда  Керанс, в свою очередь, достиг  края  балкона,
беглец,  словно  заправский акробат, уже  спустился  по  водосточной
трубе  на  проходящий этажом ниже карниз. В тот  же  миг  в  комнату
ворвались Риггс и Макреди. Придерживая пилотку, полковник перегнулся
через перила и выругался, когда Хардман исчез в окне.
   — Молодчина, Керанс! Вы его почти схватили!
   Вместе  они  выбежали  в  коридор  и  наперегонки  скатились   по
лестнице,  видя  через  пролет, как четырьмя этажами  ниже  Хардман,
одной  рукой  опираясь на перила, огромными прыжками перемахивает  с
площадки на площадку. Когда они достигли нижнего этажа, то отставали
от  Хардмана  секунд на тридцать, а с крыши доносились  возбужденные
крики. Риггс замер на балконе.
   — Всеблагий Боже, он пытается стащить на воду плот!
   В  тридцати  ярдах  от  них  и в полусотне  от  протоки  Хардман,
перекинув  через  плечи буксирный трос, волок свой  катамаран  через
сохнущий  ил  —  с  такой нечеловеческой силой,  что  нос  суденышка
задирался, будто оно глиссировало по суше.
   Риггс печально покачал головой и застегнул кобуру, наблюдая,  как
Хардман  двигается вперед, по колени погружаясь во влажный ил  и  не
обращая ни малейшего внимания на людей, наблюдавших за ним с  крыши.
Наконец он отбросил трос и, обеими руками ухватясь за железую  раму,
стал  медленно  пятиться,  резкими, болезненными  рывками  продвигая
катамаран; куртка с треском лопнула и разошлась у него на спине.
   Риггс жестом приказал Уилсону и Колдуэллу спускаться вниз.
   —  Бедняга. Он же чуть жив! Держитесь поближе, доктор,  —  может,
вы сумеете его успокоить.
   Они  начали  осторожно  окружать  Хардмана.  Заслоняя  глаза   от
резкого  солнечного  света,  все пятеро:  полковник,  Макреди,  двое
рядовых  и  Керанс  —  медленно  спускались  по  затвердевшей  корке
илистого  склона.  Словно  раненый водяной  бык,  Хардман  продолжал
бороться  с  грязью  в  десяти  ярдах  от  них.  Приказав  остальным
оставаться на месте, Керанс двинулся вперед в сопровождении  Уилсона
—  белокурого  юноши,  который  был  когда-то  ординарцем  Хардмана.
Раздумывая,  что  же сказать лейтенанту, биолог прокашлялся,  очищая
горло.
   Внезапно  с крыши донеслось резкое стаккато вертолетного выхлопа,
взорвавшее безмолвие tableau42: полагая, будто их миссия  пришла  ко
   ak`cnonkswmnls завершению, Дейли включил двигатель, и лопасти начали
медленно  раскручиваться.  Оглянувшись  на  полковника,  с   досадой
смотревшего вверх, на вертолет, Керанс на несколько шагов  приотстал
от Уилсона.
   Словно    разбуженный   этим   шумом,   Хардман   оглянулся    на
преследователей, отпустил катамаран и скорчился за ним. Тем временем
Уилсон,  держа карабин наперевес, продолжал рискованно  продвигаться
вдоль  самой  кромки берега. Ил здесь был влажный, мягкий,  и  через
несколько  шагов  он  провалился  по  пояс  —  вырвавшийся  у  юноши
испуганный вскрик потерялся в нарастающем реве двигателя, плюющегося
над  головами  у  них резкими щелчками выхлопов. Прежде  чем  Керанс
подоспел  на  помощь солдату, Хардман высунулся  из-за  катамаран  с
«кольтом» сорок пятого калибра в руке — вырвавшееся из ствола  пламя
рассекло раскаленный воздух, и Уилсон с коротким криком упал ничком,
а  потом  перевернулся  на спину, хватаясь за  окровавленное  плечо;
сбитая воздушной волной фуражка отлетела на несколько ярдов.
   Когда  преследователи начали отступать вверх по  склону,  Хардман
заткнул  револьвер за пояс и вдоль кромки берега побежал к  зданиям,
возвышавшимся в сотне ярдов отсюда, на границе джунглей.
   Под  аккомпанемент нарастающего рева вертолета они кинулись вслед
—  ноги  вязли  в  рытвинах глубоких следов,  оставленных  беглецом;
полковник с Керансом с двух сторон поддерживали раненого Уилсона. На
краю илистого наноса джунгли вставали сплошной зеленой стеной — ярус
над  ярусом  высились цветущие древовидные папоротники и  гигантские
плауны.  Хардман  без  колебаний нырнул в  узкую  щель  между  двумя
древними  каменными стенами и исчез, оставив Макреди и  Колдуэлла  в
двадцати ярдах позади.
   —  За  ним,  сержант! — взревел Риггс, когда Макреди остановился,
поджидая  остальных.  —  Мы  уже почти  схватили  его,  он  начинает
уставать! — Керансу полковник признался: — Боже, что за нелепица!  —
он  безнадежно  махнул  рукой  в  сторону  мощной  фигуры  Хардмана,
мелькавшей в просветах стволов. — Что движет этим человеком?  Так  и
тянет дать ему уйти и покончить со всем этим
   Уилсон    уже    оправился   достаточно,   чтобы    передвигаться
самостоятельно — Керанс оставил его и пустился бежать.
   —  Все  будет  в  порядке,  полковник. Я  попробую  поговорить  с
Хардманом, авось и сумею его убедить.
   Узкой  щелью  они вышли на маленькую площадь, окруженную  группой
преисполненных  достоинства административных  зданий  девятнадцатого
bej`,  взиравших  вниз, на украшенный скульптурной  группой  фонтан.
Дикие  орхидеи  и  магнолии переплетались  вокруг  серых  ионических
колонн  старого здания суда, — миниатюрного поддельного Парфенона  с
тяжеловесным портиком, — но в остальном площадь без потерь  пережила
все  штурмы последних пятидесяти лет, ее сохранившаяся мостовая  все
еще  изрядно возвышалась над уровнем воды. Поблизости от суда, рядом
с  той башней, часы на которой утратили стрелки, располагалась то ли
библиотека,  то  ли  музей — ряд колонн сверкал  на  солнце,  словно
выбеленные солнцем ребра ископаемого звероящера.
   Близился  полдень, и солнце заливало этот античный форум  резким,
жгучим   светом;  Хардман  остановился,  неуверенно   оглянулся   на
преследователей и, спотыкаясь, зашагал по ступенькам суда.  Призывно
махнув  рукой Керансу и Колдуэллу, сержант Макреди отступил и  занял
позицию позади фонтана.
   —  Не  стоит  рисковать понапрасну, доктор! Он  может  просто  не
узнать вас. Лучше подождем, пока спадет жара — отсюда ему никуда  не
деться
   Керанс  пропустил  его  слова мимо ушей. Он  медленно  прошел  по
растрескавшимся плитам, козырьком держа обе ладони  над  глазами,  и
неуверенно  поставил  ногу  на  первую  ступеньку.  Где-то  впереди,
потерявшись среди теней, тяжело дышал Хардман, с хрипом  втягивая  в
легкие раскаленный воздух.
   Заставляя  все  окружающее содрогаться от грохота,  низко  прошел
вертолет,  и  полковник с Уилсоном поспешно поднялись по ступенькам,
ведшим   ко  входу  в  музей,  глядя,  как  машина,  разворачиваясь,
снижается по сужающейся спирали. Общими усилиями шум и жара  тысячей
дубин  лупили Керанса по голове; вокруг вздымались тучи едкой  пыли.
Вертолет  резко пошел вниз и с мучительным воем нарастания  оборотов
двигателя   скользнул  к  самой  земле,  ненадолго  зависнув   перед
касанием,  —  пока  машина  судорожно маневрировала  над  самыми  их
головами,  Керанс и Макреди, скорчившись, укрылись за фонтаном.  При
очередном  развороте хвостовой ротор стегнул по портику  суда  —  во
взрыве  мраморных  осколков  вертолет  подпрыгнул,  а  потом  тяжело
плюхнулся  на булыжники; покореженный пропеллер вращался с  натужным
скрежетом. Двигатель смолк, а полуоглушенный ударом о землю  сержант
Дейли  откинулся  в  кресле,  беспомощно  пытаясь  освободиться   от
пристежных ремней.
   
   Поняв,   что  и  вторая  попытка  захватить  Хардмана  обернулась
onp`femhel,  они спрятались в тени под портиком музея,  ожидая  пока
спадет полуденная жара. Словно испускаемое какими-то фантастическими
прожекторами, всеобъемлющее и всепроникающее белое сияние  высветило
серые  камни  окружающих  площадь  строений  —  они  превратились  в
передержаную  фотографию, напомнив Керансу белые как  мел  колоннады
египетских некрополей.
   По  мере  того,  как  солнце  ползло  к  зениту,  вверх,  мерцая,
устремлялся  свет,  отраженный  камнями  мостовой.  Приглядывая   за
Уилсоном  и  время  от  времени  успокаивая  его  маленькими  дозами
морфина,  Керанс  не  упускал из виду остальных —  вяло  обмахиваясь
пилотками  и  фуражками, они наблюдали за зданием суда, стараясь  не
пропустить появления Хардмана.
   Минут  через  десять  —  как раз вскоре после  полудня  —  биолог
взглянул  на  площадь.  Почти  растворившиеся  в  разлитых   повсюду
сверкании  и блеске, противоположные здания и даже фонтан больше  не
были видны непрерывно — они показывались в воздухе временами, словно
дома  в  городе  призраков. А в центре плщади, подле  чаши  фонтана,
высилась  одинокая фигура — восходящие потоки температурной инверсии
заставляли  картину  колебаться и плясать в воздухе,  на  неуловимые
мгновения искажая и многократно увеличивая контуры. Черная щетина  и
выдубленная  солнцем  кожа  Хардмана  казались  теперь  алебастрово-
белыми;  его  одежда,  вся  в  засохших  пятнах  грязи,  сверкала  в
ослепительном солнечном сиянии подобно золотым доспехам.
   Керанс  привстал,  ожидая, что Макреди  вот-вот  кинется  вперед,
однако  скорчившиеся  у подножия соседней колонны  сержант  и  Риггс
безучастно  уставились в пол перед собой, будто уснули или  впали  в
транс.  Обогнув  фонтан,  Хардман медленно двинулся  через  площадь,
пересекая колышущиеся световые завесы. Он прошел в двадцати футах от
Керанс  а  —  скрытый  колонной, тот стоял на коленях,  успокаивающе
положив  руку  на  плечо  тихонько  постанывающего  Уилсона.  Обойдя
вертолет,  Хардман добрел до дальнего конца здания  суда  и  покинул
площадь,  упорно  шагая по узкому проходу к иловым отмелям,  которые
простирались вдоль берега в ста ярдах от него.
   И  едва  он  исчез,  как  солнечный свет,  словно  исполнив  свое
предназначение, чуть умерил свою слепящую ярость.
   —  Полковник!  —  Макреди ринулся со ступенек, защищая  глаза  от
света и стволом «томпсона» указывая на илистый берег.
   Риггс  последовал  за  ним, ссутулив узкие  плечи,  без  пилотки,
усталый  и удрученный. Он положил руку на локоть сержанта, одерживая
ecn.
   —  Пусть  уходит. Теперь нам его уже не поймать.  И  вообще,  по-
моему, это совершенно бессмысленно.
   Не  меньше чем в двухстах ярдах от них Хардман все так же  упорно
шел  вперед,  невзирая на жару, палящую, как в печи. Он  уже  достиг
первого гребня — фигура, очертания которой постепенно таяли в клубах
испарений,  встававших  над центром отмели. Перед  ним  простирались
бескрайние берега внутреннего моря, сливавшиеся по краям с  пылающим
небом,  —  Керансу казалось, будто через дюны из добела раскаленного
пепла человек уходит прямо в самую пасть солнца.
   
   Следующие  два  часа  Керанс спокойно просидел  в  музее,  ожидая
прибытия  вызванного  по радио катера и вполуха слушая  раздраженное
ворчание Риггса и неубедительные оправдания Дейли. Измученный жарой,
он  пытался  заснуть,  но раздававшиеся время  от  времени  ружейные
выстрелы  обрушивались на его избитый мозг, как  удары  подкованного
сапога. Привлеченная шумом вертолета, вокруг площади собралась  стая
игуан;  теснясь,  они протяжно кричали на людей,  обосновавшихся  на
ступенях  музея.  Их  резкие,  визгливые  голоса  наполнили  Керанса
смутным  страхом, который долго не оставлял его — даже на  катере  и
потом,  по  возвращении на базу. Сидя в относительной  прохладе  под
защитой  проволочной  сетки и наблюдая, как уплывают  назад  зеленые
берега канала, он все еще слышал их хриплый лай.
   На  базе  он устроил Уилсона в лазарете, а затем разыскал Бодкина
и  описал  события нынешнего утра, мимоходом упомянув и  про  голоса
игуан. Доктор слушал молча, кивая каким-то собственным невысказанным
мыслям, и лишь напоследок заметил:
   — Приготовьтесь, Роберт, быть может, вы услышите их опять.
   Бегства же Хардмана он никак не прокомментировал.
   Катамаран  все  еще  оставался  пришвартованным  на  той  стороне
лагуны,  у  дома Беатрис, и Керанс решил провести эту ночь  в  своей
каюте  на  биостанции. Здесь он тихо и спокойно  провел  всю  вторую
половину  дня,  валяясь  в  койке с  легким  приступом  лихорадки  и
размышляя о Хардмане и о странной силе, влекущей лейтенанта на юг, и
еще  об  илистых отмелях, сверкающих под полуденным солнцем,  словно
светящееся   золото,   одновременно  угрожающих   и   зовущих,   как
потерянные,  но всегда манящие и недостижимые берега внутриутробного
рая.
   
                Глава V. Погружение в бездну времени
   
   Позже,  ночью, когда Керанс спокойно лежал на койке в свой каюте,
а  за  бортом  биостанции  темные воды струились  через  затопленный
город, к нему пришел первый из снов.
   Он  вышел  на  палубу и остановился, глядя на черный,  сверкающий
диск  лагуны.  В  небе, в каких-нибудь нескольких сотнях  футов  над
головой, клубились плотные облака густых испарений — сквозь них едва
проступали  неясные, поблескивающие очертания гигантского солнечного
диска.  Оттуда,  из  бесконечной  дали,  он  посылал  тусклый  свет,
временами  высвечивавший на мгновение длинный  ряд  меловых  утесов,
которые  пришли  на  смену кольцу белых фасадов, окаймлявших  прежде
бескрайний разлив вод.
   Отражая    это   мерцание,   глубокая   чаша   воды    вспыхивала
расплывчатыми  молочными пятнами — свечением, испускаемым  мириадами
микроскопических фосфоресцирующих живых существ, которые сбивались в
плотные  скопления,  образующие вереницы погруженных  нимбов.  Между
ними,  вспарывая  гладь лагуны, извивались и сплетались  в  безумной
пляске тысячи змей и угрей.
   Когда исполинское солнце приблизилось, заполнив собою почти  весь
небосклон,   густые  заросли,  венчавшие  меловые  утесы,   внезапно
расступились,  открыв то черные, то каменно-серые головы  чудовищных
ящеров  триаса. Вальяжно выступив вперед, к краю скал, они принялись
хором  реветь на солнце — и чудовищный звук все нарастал и нарастал,
пока  не  стал  окончательно  неотличим  от  вулканического  грохота
пульсирующих  солнечных  вспышек. Ощущая этот  гул  как  собственный
пульс  и  подчиняясь  властной, гипнотическая  тяге  лающих  ящеров,
Керанс  погрузился  в лагуну, чьи воды казались теперь  продолжением
его  собственного кровотока. И по мере того, как неохватнее делалось
это  тупое, всепроникающее космическое биение, один за другим  таяли
барьеры, отделявшие клетки его тела от окружающей среды, а он плыл и
плыл  вперед, рассекая черную, пульсирующую воду, с каждым движением
все больше растворяясь и простираясь вовне
   Он   проснулся   в   душном  железном  ящике   каюты   —   голова
раскалывалась, как треснувшая мозговая кость; он был слишком измучен
—  даже для того, чтобы просто открыть глаза. И потом, когда он  уже
сел  и  ополоснул лицо теплой водой из кувшина, Керанс все еще видел
над  собой громадный, воспаленный диск призрачного солнца,  все  еще
qk{x`k страшный звук биения этого вселенского сердца. В конце концов
он  сообразил,  что бьется его собственное, но каким-то  невероятным
образом  звуки  усиливались так, что оказывались  на  верхней  грани
порога  слышимости  и  отражались от металлических  стен  и  потолка
шуршащим шепотом подводного течения о листы обшивки субмарины.
   Звуки продолжали преследовать Керанса и тогда, когда он вышел  из
каюты  и  узким  коридором направился на камбуз. Было  самое  начало
седьмого;  в  утренней тиши биостанция едва ощутимо покачивалась  на
волнах;  первые отблески зари освещали пыльные лабораторные столы  и
сложенные  в  коридоре  ящики. Несколько раз Керанс  останавливался,
пытаясь  изгнать  из  себя эхо, настойчиво звучавшее  в  ушах,  и  с
тревогой  размышляя об истинной природе своего нынешнего  состояния.
Его   подсознание  на  глазах  превращалось  в  пантеон,  населенный
множеством  охранительных фобий и навязчивых идей, из  глубин  седой
древности  возвращающихся в его и так перегруженную психику.  Раньше
или позже и сами архетипы, возмутившись, вступят в единоборство друг
с другом — подсознание против личности, «Я» против «Оно»43...
   Затем  он  вспомнил, что Беатрис видела такие же сны, и, наконец,
взял  себя  в руки. Выйдя на палубу, Керанс облокотился  на  перила,
глядя на далекий противоположный берег лагуны, на вырастающие там из
темной  воды  дома,  и раздумывая, не воспользоваться  ли  одной  из
пришвартованных  к причалу лодок, чтобы навестить  девушку.  Теперь,
пережив  один  из  этих  кошмаров,  он  понял,  сколько  мужества  и
самообладания проявляла она, отклоняя малейший намек на сочувствие с
его  стороны. Впрочем, в глубине души Керанс отдавал себе отчет, что
выказывать  Беатрис подлинного сочувствия ему вовсе не хотелось,  он
всегда старался как можно меньше расспрашивать ее о навязчивых  снах
и ни разу не предлагал девушке никаких лекарств или процедур. В свою
очередь, он и сам игнорировал любые намеки и скрытые советы  Бодкина
и  Риггса  —  так,  словно  был заранее уверен,  что  вскорости  сам
познакомится  с  призрачными видениями и  начнет  принимать  их  как
неизбежную  составляющую существования или как тот образ собственной
   qleprh, что вечно носит каждый из нас в каком-нибудь из потаенных
уголков  сердца.  (Логично,  ибо что имеет  более  мрачный  прогноз,
нежели  человеческая  жизнь? Вместо пожеланий доброго  утра  ближним
ежедневно следует говорить: «Я скорблю о вашей неизбежной смерти»  —
как  всякому,  страдающему неизлечимым заболеванием; и  не  этим  ли
пренебрежением   к   самому   минимальному   проявлению   сочувствия
объяснялось всеобщее нежелание обсуждать сны?)
   На  камбузе  сидел  за столом Бодкин; когда  Керанс  вошел  туда,
доктор  мирно попивал кофе, сваренный на плите в большой кастрюле  с
потрескавшейся   и   местами  облупившейся  эмалью.   Его   быстрые,
проницательные  глаза  неотрывно наблюдали  за  Керансом,  пока  тот
усаживался, дрожащей рукой потирая лоб.
   —  Вот  вы и вошли в число сновидцев, Роберт. Вам предстала  fata
Morgana44 последней лагуны. Выглядите вы усталым. Скажите,  это  был
глубокий сон?
   Керанс выжал из себя унылую усмешку.
   —  Пытаетесь  запугать  меня, Алан? Точно  сказать  не  могу,  но
ощущался  он достаточно глубоким. Господи, и зачем только я  остался
ночевать  здесь!  В  «Ритце»  кошмаров не  бывает,  —  он  рассеянно
отхлебнул горячий кофе. — Вот, значит, о чем говорил Риггс И  многие
в отряде видят такое?
   —  Сам  Риггс  —  нет; а из остальных — по крайней  мере,  каждый
второй.  И,  конечно, мисс Даль. Мне они являются  уже  месяца  три,
причем  в  основе  всегда лежит один и тот же повторяющийся  сон,  —
Бодкин  говорил  неторопливо, в манере заметно более мягкой,  нежели
его обычный достаточно резкий и язвительный тон — так, словно Керанс
приобщился  отныне к узкому кругу избранных. — Вы  долго  держались,
Роберт,    что    свидетельствует    о    силе    фильтров    вашего
предсознательного. Мы все заждались, когда же это придет и к вам,  —
он  улыбнулся. — В переносном смысле, конечно. Я никогда и ни с  кем
не  обсуждал  снов.  Кроме  Хардмана —  бедняга,  им  они  завладели
окончательно, — доктор помолчал и прибавил, будто эта  мысль  только
что  пришла  ему  в  голову:  — Вы заметили,  что  пульсация  солнца
совпадает  по частоте с биением вашего сердца? Пластинка, которую  я
проигрывал  Хардману,  представляла собой запись  его  собственного,
лишь   многократно  усиленного  пульса.  Таким  образом  я  надеялся
   sqjnphr| наступление кризиса. Только не подумайте, будто я намеренно
послал его в джунгли.
   Керанс  кивнул  и  бросил  взгляд в окно  —  на  округлый  корпус
пришвартованной  по соседству базы. На верхней палубе,  уставясь  на
прохладную  утреннюю воду, неподвижно замер у перил  сержант  Дейли.
Возможно,  и  он  только  что пробудился от того  же  самого  общего
кошмара,  и  теперь насыщал глаза многооттеночной зеленью  лагуны  в
тщетной  надежде  стереть  пылающий образ  грозного  солнца  триаса.
Повернувшись, Керанс взглянул вниз, в темные тени, сгустившиеся  под
столом,  но  его  внутреннему взору вновь  предстал  слабый  отблеск
фосфоресцирующих  лагун,  а в ушах снова загремел  барабан  стоящего
низко  над  водами  солнца. Однако теперь, слегка оправившись  после
первого  приступа страхов, он почувствовал в этом звуке  даже  нечто
успокаивающее, почти ободряющее, словно в ровном стуке  собственного
сердца. Но вот гигантские ящеры Ящеры были ужасны.
   Он  вспомнил крики и суету игуан на ступенях музея. Точно так же,
как  потеряло  значение различие между скрытым и  явным  содержанием
снов, перестала быть существенной и всякая граница между реальным  и
сверхреальным  во  внешнем  мире. Фантомы  незаметно  перетекали  из
кошмаров  в  реальность  и обратно, земные и  психические  ландшафты
становились  неразличимыми, как были они неразличимы  в  Хиросиме  и
Освенциме, на Голгофе и в Гоморре.
   —   Одолжите-ка  мне  будильник  Хардмана,  Алан,  —  преодолевая
собственный  скепсис,  сказал он. — Или, еще  лучше,  напомните  мне
вечерком принять фенобарбитал.
   —  Не  стоит,  — уверенно предостерег тот, — если  только  вы  не
хотите  удвоить  силу  воздействия.  Сознательный  контроль  —   вот
единственное, что может не позволить плотине рухнуть, — он застегнул
куртку. — Это ведь не просто сон, Роберт, — это древняя органическая
память,  возрастом в несколько геологических эпох, — он  показал  на
край  солнца, поднимающийся над рощами гигантских плаунов, хвощей  и
древовидных   папоротников.   —  Пробуждены   спусковые   механизмы,
заложенные  в  вашу  цитоплазму  сотни  миллионов  лет  назад.  Рост
солнечной  активности и повышение температуры гонят вас назад,  вниз
по  уровням  спинного мозга — в затонувшие моря, погруженные  глубже
самых  нижних  слоев подсознания, в совершенно новую зону  нейронной
психики.   Это   поясничное   перемещение,   полное   биопсихическое
возвращение. Мы действительно вспоминаем эти болота и лагуны. Какими
бы  ужасающими  ни  казались они поначалу, по прошествии  нескольких
mnwei  кошмары  перестанут вас страшить. Вот  почему  Риггс  получил
приказ о возвращении.
   — Пеликозавр? — догадался Керанс.
   Бодкин кивнул.
   —  Шутку мы сыграли славную, да только над собой. Знаете,  почему
там, в Кэмп-Бэрде, рапорта не приняли всерьез? Он не был первым.
   
   По  трапу,  а затем по металлической палубе простучали энергичные
шаги.  В  дверях  возник Риггс, свежевыбритый  и,  похоже,  успевший
позавтракать.  Он дружелюбно отсалютовал тростью подчиненным,  уютно
расположившимся в окружении груды немытой посуды.
   —  Боже,  что  за  свинарник! Доброе утро. Завтра  нам  предстоит
тяжелый  день,  а  потому  давайте-ка  засучим  рукава.  Я  назначил
отплытие  на  двенадцать ноль-ноль. Перед тем —  ровно  в  десять  —
последнее  построение. Я не хочу расходовать топлива зря,  а  потому
повыбрасывайте  за  борт  все, что только можно.  Как  самочувствие,
Роберт?
   — Превосходно, — выпрямляясь, решительно ответил Керанс.
   —  Рад  слышать. Выглядите вы не ахти. Ну да ладно.  Если  хотите
взять катер, чтобы привезти что-нибудь из «Ритца»
   Керанс  слушал вполуха, глядя в окно на величественно всплывающее
солнце.  Между  ним  и полковником воздвиглась теперь  непреодолимая
стена,  потому  что  Риггс не видел снов, не ощущал  их  невероятной
галлюцинаторной мощи. Он все еще повиновался разуму и логике,  жужжа
вокруг  своего  уменьшавшегося, несущественного мирка,  и  со  всеми
своими  инструкциями напоминая собирающуюся вернуться в улей рабочую
пчелу.  Через несколько минут Керанс уже совсем не воспринимал  слов
полковника,  вслушиваясь  лишь  в  гулкий,  приходящий   из   глубин
подсознания   барабанный  бой,  полуприкрыв  глаза  так,   чтобы   в
затемненном пространстве под столом видеть пятнистую, поблескивающую
поверхность триасовой лагуны.
   Сидевший   напротив  Бодкин,  казалось,  глубокомысленно   внимал
полковнику, сложив руки на животе, однако в действительности, скорее
всего,  тоже ощущал внутри себя мезозойский зной. Интересно, сколько
раз, разговаривая с Керансом, он, как сейчас, внутренне пребывал  за
много миль?
   Провожая Риггса до дверей, Керанс заверил:
   —  Не беспокойтесь, полковник, все будет готово вовремя. Спасибо,
что заглянули.
   Когда  катер отвалил, он вернулся к столу. Несколько  минут  двое
биологов  безмолвно изучали друг друга; снаружи плясали в воздухе  и
отскакивали  от  проволочной сетки насекомые; в  небе  величественно
начинал  путь  к  зениту  солнечный  диск.  Наконец  Керанс  прервал
молчание:
   — Алан, я не уверен, что не останусь.
   Не   отвечая,  Бодкин  достал  сигареты.  Прикурив,   он   уселся
поудобнее.
   —  Знаете  ли вы, где мы находимся? — спросил он после  паузы.  —
Что  это  за город? — и, когда Керанс покачал головой, продолжил:  —
Когда-то  часть его называлась Лондоном, хотя это не так  уж  важно.
Любопытно  другое:  я  здесь  родился.  Вчера  я  плавал  к  старому
университетскому кварталу — там теперь множество мелких речушек —  и
отыскал  лабораторию, которой руководил мой отец. Мы уехали  отсюда,
когда  мне  только-только исполнилось шесть, но я хорошо помню,  как
однажды   меня  туда  водили.  В  нескольких  сотнях  ярдов   оттуда
располагался планетарий, я еще успел в нем побывать — как раз  перед
тем, как им пришлось перенастраивать проектор. Большой купол уцелел,
только теперь он в двадцати футах под водой и весь оброс водорослями
—  точь-в-точь Ракушечный Дворец из «Водянят»45. И знаете, глядя  на
него сверху, я почувствовал, что детство Нет, не вернулось, конечно,
но стало вдруг значительно ближе. Сказать по правде, я его более или
менее забыл — в моем возрасте все богатства сводятся к воспоминаниям
о   воспоминаниях.  Уехав  отсюда,  мы  потом  всегда  вели  кочевое
существование, и потому в каком-то смысле этот город —  единственный
дом,  какой  я когда-либо знал... — Бодкин резко смолк, и  лицо  его
вдруг показалось Керансу осунувшимся и бесконечно усталым.
   — Продолжайте, — ровно сказал он.
   
                    Глава VI. Затопленный ковчег
   
   Два  человека  скользнули  по палубе,  мягкие  подошвы  беззвучно
ступали  по  металлическим  листам. Над темной  поверхностью  лагуны
нависло  белесое  полуночное  небо, в нем,  словно  спящие  галеоны,
медленно дрейфовали кучевые облака. Над водой плыли негромкие  звуки
ночных  джунглей — то принималась тараторить мартышка, то  доносился
приглушенный  расстоянием  визг  игуан,  устроившихся  на  ночлег  в
затопленных   зданиях.   Вдоль  береговой  линии   роились   мириады
насекомых, которых то и дело тревожили волны, накатывавшие на базу и
глухо шлепавшие по округлым бортам понтона.
   Керанс  принялся  один  за  одним  отдавать  швартовы,  пользуясь
качкой,   чтобы  снимать  огоны  с  заржавелых  кнехтов  в   моменты
наименьшего   натяжения   троса.  Когда  станция   начала   медленно
поворачиваться, он с беспокойством взглянул вверх, на темный  корпус
базы.   Сначала  над  ее  верхней  палубой  показались  три  лопасти
вертолетного  винта,  затем  увенчанный  ротором  изломанный  хвост.
Прежде  чем  сбросить  последний конец, Керанс  остановился,  ожидая
сигнала от стоящего на правом крыле мостика Бодкина.
   Натяжение   троса  возросло,  и  Керансу  понадобилось  несколько
минут, чтобы снять огон с тумбы, — хотя временами волны и давали ему
несколько  дюймов  слабины, однако уже в  следующий  миг  база  чуть
заметно  накренялась на противоположный борт, и трос  превращался  в
натянутую  над  водой струну. Сверху до него доносился  нетерпеливый
шепот   Бодкина  —  станция  уже  полностью  развернулась  в   узком
пространстве  и теперь стояла носом к лагуне, готовая  двинуться  во
тьму,  сквозь  которую  путеводными  звездами  светили  вдали   окна
пентхауза Беатрис. Наконец Керансу удалось снять огон, и он тихонько
опустил тяжелую петлю в колеблющуюся тремя футами ниже палубы воду.
   Освобожденный от дополнительного груза, громадный барабан,  центр
тяжести  которого был поднят стоящим на крыше вертолетом, накренился
на добрых пять градусов, затем постепенно восстановил равновесие.  В
одной  из кают зажегся, но через несколько секунд снова погас  свет.
Керанс  взял  в руки лежавший на палубе рядом багор и несколько  раз
осторожно оттолкнулся. Промежуток открытой воды расширился — вот  он
достиг  двадцати  ярдов,  затем тридцати Слабое  течение,  постоянно
струившееся  сквозь  лагуны, должно было  вдоль  берега  отнести  их
обратно — туда, где биостанция стояла несколько дней назад.
   С  помощью багра удерживая судно на расстоянии от зданий, которые
они  огибали,  время от времени давя мягкие древовидные папоротники,
menqrnpnfmn  высунувшие  побеги из какого-нибудь  окна,  они  вскоре
преодолели   около   двухсот  ярдов.  Затем  движение   замедлилось,
поскольку   за  мыском,  который  они  миновали,  течение  несколько
слабело; некоторое время спустя они, наконец, приткнулись к берегу в
маленькой узкой бухточке.
   Керанс  перегнулся  через фальшборт, глядя  вниз,  сквозь  темную
воду,   на  маленький  кинотеатр,  лежащий  в  двадцати  футах   под
поверхностью,   с  плоской  крышей,  к  счастью,  не  загроможденной
выступами  лифтов или пожарных лестниц. Помахав Бодкину,  он,  минуя
ряды  аквариумов  и  банок с образцами, прошел через  лабораторию  к
трапу, ведущему в трюм.
   В  основание  понтона был встроен днищевой приемный  кингстон,  и
когда Керанс повернул маховик, мощная струя холодной, пенящейся воды
хлынула  на  ноги. Вернувшись на нижнюю палубу, чтобы последний  раз
осмотреть лабораторию, он увидел, что вода, поступая через  шпигаты,
уже  поднялась  до щиколоток, плещась между мойками  и  столами.  Он
быстро  освободил  из импровизированной клетки мартышку  и  выпихнул
хвостатого родича в окно. Станция оседала, словно лифт, и он  побрел
—  уже  по  пояс в воде — к трапу и поднялся на главную палубу,  где
Бодкин  с  нескрываемым удовольствием наблюдал,  как  плавно  уходят
вверх окна соседнего здания.
   Когда  станция легла на грунт, вода не доходила до уровня главной
палубы  фута  на три; судно оставалось на ровном киле, а  с  правого
крыла  мостика  можно  было  легко  перебраться  в  разверстое  окно
высящейся  над ним каменной громады. Снизу слабо слышалось бульканье
воздуха, выходившего из колб и реторт, а из ушедшего под воду  окна,
расположенного близ стола с реактивами, расползалось пенистое пятно.
   Наблюдая, как бледнеют и растворяются индиговые пузырьки,  Керанс
представлял  себе  там,  внизу, под водой, увешанную  диаграммами  и
графиками  стену — превосходный эпилог к описанию тех  биофизических
механизмов,   которые   они  тщились  изучить,   почти   водевильный
комментарий, который, быть может, символизирует ту неопределенность,
что открывается впереди теперь, когда они с Бодкином уже не могут не
остаться  здесь.  Отныне  они входили в  aqua  incognita46  и  могли
руководствоваться лишь интуицией.
   Керанс  извлек  из  пишущей  машинки  в  каюте  лист  и  накрепко
пришпилил  его к дверям камбуза. Бодкин украсил послание размашистой
   ondohq|~, после чего оба вновь вышли на палубу и спустили на воду
катамаран.
   Не  запуская  подвесного  мотора,  они  неторопливыми  движениями
весел   погнали  маленькое  суденышко  по  черной  воде   и   вскоре
растворились в темно-синих тенях, скрадывающих берега лагуны.
   
   Вертолет  с  оглушительным ревом кружил над пентхаузом,  ныряя  и
подпрыгивая  в поисках места для посадки; поднятый его винтом  ветер
неистово   метался  над  плавательным  бассейном,  пытаясь   порвать
натянутый над патио полосатый тент. Наблюдая за этими эволюциями  из
окна  гостиной, Керанс улыбался, пребывая в уверенности, что  шаткая
куча  бочек из-под керосина, которую они с Бодкином нагромоздили  на
крыше,  наверняка  отпугнет  пилота. Пара  бочек  упала  в  патио  и
плюхнулась  в  бассейн, потом вертолет отвернул  в  сторону,  однако
вскоре вернулся и завис.
   Сержант Дейли развернул машину так, чтобы люк оказался обращен  к
окнам  гостиной; в проеме показалась фигура Риггса —  полковник  был
без   пилотки,  двое  солдат  страховали  его,  пока  тот   орал   в
радиомегафон.
   Зажимая  уши,  со своего наблюдательного пункта в  дальнем  конце
гостиной к Керансу подбежала Беатрис:
   — Роберт, он пытается что-то нам сказать!
   Керанс  кивнул, однако голос полковника совершенно растворялся  в
реве  двигателя. Риггс смолк, и вертолет увалился в сторону, а потом
полетел через лагуну, унося с собою вибрацию и шум.
   Керанс  обнял девушку за плечи, ощутив под пальцами  ее  гладкую,
нежную кожу.
   —  Что  ж,  по-моему, мы достаточно хорошо представляем,  что  он
может сказать.
   Они  вышли  в  патио и помахали Бодкину, поправлявшему  на  крыше
баррикаду из бочек. Далеко внизу, на противоположном берегу  лагуны,
выступали из воды верхняя палуба и мостик затопленной биостанции; от
нее,   крутясь  в  струях  медлительного  течения,  отплывали  сотни
исписанных блокнотных страниц. Стоя у перил, Керанс указал на черно-
желтый  корпус базы, пришвартованной сейчас у «Ритца», в дальней  из
трех центральных лагун.
   После  тщетной попытки поднять затопленную биостанцию,  Риггс,  в
полном  соответствии с первоначальным намерением, отбыл  в  полдень,
напоследок  послав катер к дому, где, как он предполагал,  прятались
db` биолога. Найдя лифт бездействующим, его люди решили воздержаться
от  подъема пешком на двадцатый этаж, тем более, что несколько игуан
уже  успели  обжить нижние площадки лестницы; тогда-то  полковник  и
предпринял попытку добраться до беглецов на вертолете. Не  преуспев,
он вламывался теперь в «Ритц».
   —  Слава  Богу, что он уехал! — пылко воскликнула Беатрис.  —  Он
изрядно действовал мне на нервы.
   —  И  вы  отнюдь не делали из этого секрета. Удивительно, что  он
еще  не попытался пристрелить вас — в результате несчастного случая,
разумеется.
   —   Но,  дорогой  мой,  он  был  совершенно  невыносим!  Все  эти
несгибаемая  воля  и  переодевание  к  обеду  в  джунглях  —  полное
отсутствие приспособляемости.
   —  Вообще-то  Риггс  молодчина,  —  спокойно  заметил  Керанс.  —
Надеюсь, ему повезет.
   Теперь,  когда  Риггса не стало рядом, он понял, как  сильно  все
зависело от неизменных оптимизма и выдержки полковника. Без  него  и
дисциплина,  и моральный дух в отряде мгновенно рухнули  бы,  словно
карточный  домик. Теперь предстояло выяснить, сможет ли  он  внушить
спутникам  такие  же  уверенность  и  целеустремленность.   Лидером,
конечно  же,  надлежит  быть ему: Бодкин  слишком  стар,  а  Беатрис
слишком погружена в себя.
   Керанс  посмотрел  на  термометр,  который  постоянно  носил   на
запястье  рядом с часами: уже перевалило за половину  четвертого,  а
температура  все еще держалась на ста десяти; солнечные лучи  лупили
по  коже,  как  тяжелые  кулаки. С крыши  спустился  Бодкин,  и  они
отправились в гостиную.
   Возобновляя  совещание, прерванное появлением  вертолета,  Керанс
сказал:
   —В  резервуаре у вас на крыше, Беа, еще около тысячи  галлонов  —
этого хватит месяца на три; в худшем случае, на два — можно ожидать,
что  погода  станет  намного  жарче. Я  советую  вам  закрыть  часть
квартиры и поселиться здесь. Окна гостиной выходят на север, а выход
шахты  лифта послужит защитой от ливней, когда южные штормы принесут
их  сюда. Десять против одного, что ни ставни, ни воздушные занавеси
спальни перед ними не устоят. А что у нас с провизией, Алан? Надолго
хватит запасов в морозильнике?
   Бодкин состроил гримасу отвращения.
   —  Ну  Поскольку  заливное из телячьих языков  почти  съедено,  а
nqr`k|m{e припасы состоят, главным образом, из говяжьей тушенки,  то
можете сказать: «до бесконечности». Однако если вы и впрямь намерены
питаться  этим  веществом  — на полгода. Но  лично  я  предпочел  бы
игуану.
   —   А   игуана,   без  сомнения,  предпочтет  вас.  Кстати,   это
представляется  мне  достаточно  справедливым.  Итак,   Алан   будет
оставаться  на  биостанции — до тех пор, пока его не выгонит  подъем
воды. Ну а я — я по-прежнему в «Ритце». Что-нибудь еще?
   —   Да,   дорогой,  —  проворковала  Беатрис,  в   обход   дивана
направляясь  к  бару. — Заткнитесь. Вы начинаете напоминать  Риггса.
Только вам командирские замашки не к лицу.
   Керанс шутливо козырнул ей и подошел к картине Эрнста, висящей  в
дальнем конце гостиной; Бодкин любовался джунглями, стоя у окна. Два
этих пейзажа с каждым днем обретали все большие черты сходства  и  —
оба — все больше напоминали третий, ночной пейзаж, который каждый из
присутствующих носил в себе. Они никогда не обсуждали  этих  снов  —
общей  сумеречной  зоны,  где  они странствовали  по  ночам,  словно
призраки с полотна Дельво.
   Беатрис  опустилась на диван, спиной к нему,  и  Керанс  подумал,
что  нынешнее  единство группы продержится недолго.  Беатрис  права:
командирские замашки ему не к лицу — для этого он слишком  пассивен,
слишком  интровертен, слишком эгоцентричен. Однако куда существеннее
было   другое:   для  них  начиналась  новая  жизнь,   где   прежние
привязанности и обязательства теряли смысл. С момента, когда решение
было  принято, связывающие их узы начали мало-помалу слабеть; вот  и
жить  по  отдельности  они договорились не  только  ради  сохранения
привычных  удобств.  Как  бы ни нуждался он в  Беатрис,  присутствие
девушки могло ограничить ту абсолютную свободу, которой он для  себя
искал.  Отныне каждому из них предстоит собственным путем  следовать
сквозь  джунгли  времени,  отмечая собственные  точки,  возврата  за
которыми  уже нет. Пусть иногда им и случится увидеть друг друга,  —
издали,  через  лагуну,  или встретясь на биостанции,  —  но  местом
подлинных встреч станут впредь только сны.
   
                   Глава VII. Карнавал аллигаторов
   
   Повисшая   над  лагуной  безмятежная  предутренняя  тишина   была
внезапно   взорвана  могучим  трубным  ревом.  С  усилием   заставив
qnopnrhbk~yeeq  тело  покинуть постель,  Керанс  заспотыкался  среди
разбросанных по полу книг. Сетчатую балконную дверь он  толкнул  как
раз  вовремя,  чтобы увидеть громадный белый гидроплан,  описывающий
циркуляцию по зеркалу лагуны — два его длинных, обтекаемых  поплавка
вырезали  безупречные  ломти  водяной  пыли.  Когда  тяжелая   волна
шлепнула  по  стене отеля, смывая колонии водяных пауков  и  тревожа
гнездившихся в гниющих бревнах летучих мышей, он мельком  заметил  в
пилотской   кабине   высокого,  широкоплечего   человека   в   белом
тропическом  шлеме  и  белой  же  куртке,  стоявшего  перед  пультом
управления.
   Он  вел  гидроплан  с  изящной легкостью, беспечно,  даже  как-то
развязно,  прибавляя  оборотов двум мощным турбинам,  когда  самолет
ударял  в широкие покатые валы, катившиеся поперек лагуны —  вздымая
фонтаны  радужных брызг, поплавки врезались в воду и ныряли,  словно
моторные  лодки,  прорывающиеся  сквозь  океанский  прибой.  В  такт
движениям  самолета  человек  покачивался  на  пружинящих  ногах   —
колесничий, в совершенстве владеющий квадригой горячих коней.
   Скрытый каламитами47, которые теперь буйно разрослись на балконе,
—  усилия,  необходимые,  чтобы постригать их,  давно  уже  казались
Керансу   напрасными,   —  он  наблюдал  за  пришельцем,   оставаясь
незамеченным.  Когда самолет, вздымая белую пену,  пошел  на  второй
круг,   перед  Керансом  на  мгновение  мелькнули  хищный   профиль,
блестящие глаза и зубы, победное выражение на веселом лице  и  блеск
серебряных заклепок обвившего талию патронташа.
   Когда  гидроплан  достиг дальнего края лагуны,  прозвучала  серия
сухих,  коротких  взрывов, и над водой лохматыми красными  зонтиками
повисли  сигнальные ракеты, разбрасывавшие по берегу искры и тлеющие
гильзы.
   Наконец,  надсадно воя двигателями, самолет свернул в  протоку  и
ринулся вниз, в следующую лагуну; разведенная им волна несколько раз
хлестнула  по  склоненной  к  воде листве.  Вцепившись  в  балконные
перила,  Керанс  наблюдал, как медленно успокаиваются  воды  лагуны,
тогда    как   прибрежные   заросли   гигантских   папоротников    и
лепидодендронов48, продолжают мотаться и гнуться, раскачанные ветром,
   onpnfdemm{l   винтами  исчезнувшего  гидроплана.  Тонкая   пелена
красноватой   дымки   тянулась  на  север,  постепенно   бледнея   и
растворяясь  по  мере  того,  как  таял  в  отдалении  гул  моторов.
Неистовое вторжение чужеродных энергии и шума, а также явление  этой
странной  фигуры  в белом костюме привели Керанса в  замешательство,
грубо вырвав биолога из многодневных апатии и оцепенения.
   Все  шесть  недель, минувших со дня ухода Риггсова отряда,  он  в
полном  одиночестве  жил в пентхаузе «Ритца», все  глубже  и  глубже
погружаясь  в безмолвный мир окружающих джунглей. После десяти  утра
продолжающееся  повышение  температуры  —  в  полдень  термометр  на
балконе  уже отмечал больше ста тридцати — и расслабляющая влажность
делали  выход из отеля практически невозможным; окружающие лагуны  и
джунгли буквально плавились от жары до четырех часов дня, а  к  тому
времени  Керанс,  как  правило, бывал  уже  слишком  утомлен,  чтобы
предпринять какое-либо действие, кроме возвращения в постель.
   Весь  день  он  проводил у затененных частыми жалюзи  окон  своих
апартаментов, прислушиваясь в полутьме, как поскрипывает, расширяясь
и  сокращаясь от перепадов температуры, противомоскитная проволочная
сетка.   Бльшую  часть  прибрежных  зданий  уже  поглотили  джунгли;
гигантские  плауны  и каламиты скрыли белые прямоугольники  фасадов,
затеняя логова ящериц, поселившихся в провалах окон.
   Необъятные илистые наносы за лагуной стали сливаться в  огромные,
сверкающие  на солнце отмели, местами уже возвышавшиеся  над  линией
берега,  рождая в сознании туманные ассоциации с золотыми  приисками
давних  дней. Солнечные лучи проникали в самый мозг Керанса,  омывая
все  уровни  подсознания и увлекая его вниз,  в  теплые,  прозрачные
глубины,  где  любые реальности пространства и времени  окончательно
теряли смысл и переставали существовать. Ведомый собственными снами,
он  отступал  сквозь пласты всплывающего навстречу прошлого,  сквозь
бесконечную  череду все белее диковинных прилагунных  ландшафтов,  и
каждый из них — в соответствии с теорией Бодкина — воплощал какой-то
из  уровней  спинного  мозга.  Иной раз зеркало  вод  представлялось
прозрачным и трепещущим, в другой — стоячим и темным; берега то были
сложены  глинистыми  сланцами, серыми,  словно  тусклая,  отливающая
металлом  шкура  исполинского  ящера,  то  зовуще  источали   мягкое
карминовое сияние; небо становилось нежным и прозрачным, пустынность
песчаных  пространств — полной и абсолютной; и все это полнило  душу
Керанса тонкой и сладкой мукой.
   В  этом  погружении в бездну археопсихического времени  он  всеми
qhk`lh  стремился достичь дна, усилием воли заставляя  себя  забыть,
что оказавшись там, станет окончательно чуждым внешнему миру, а тот,
в свою очередь, совершенно невыносимым для него.
   Иногда — в минутном приливе энергии — Керанс торопливо заносил  в
дневник  беглые  наблюдения  за новыми растительными  формами,  а  в
первые  две-три  недели  несколько раз навещал  Бодкина  и  Беатрис.
Однако оба они все чаще предавались собственным погружениям в  толщи
абсолютного  времени.  Доктор пребывал  в  мире  грез,  скитаясь  на
плоскодонке  по  речушкам  и  протокам в  поисках  затонувшего  мира
собственного детства. Как-то раз Керанс наткнулся на него — с шестом
в руках старик замер на корме своего крохотного железного суденышка,
пустыми  глазами  взирая на окружающие здания.  Глядя  прямо  сквозь
Керанса, он так и не услышал оклика. Впрочем, с Беатрис, несмотря на
внешнее отчуждение, сохранялся прежний тайный, подсознательный союз,
основанный   на   молчаливом   признании   уготованных   им    обоим
символических ролей.
   
   Сигнальные  ракеты  начали взвиваться над  дальней  лагуной,  где
находились  биостанция и дом Беатрис, — когда  яркие  огненные  шары
усеяли небо, Керанс вынужден был на мгновение заслонить глаза рукой.
Несколькими минутами позже и несколькими милями дальше  —  а  районе
южных  илистых отмелей — прозвучала серия ответных выстрелов, легкие
дымки которых вскоре рассеялись в воздухе.
   Итак,  незнакомец на гидроплане был не один. Поняв, что вторжения
не  избежать,  Керанс  взял  себя  в руки.  Расстояния,  разделявшие
ответные сигналы, были достаточно велики — значит, пришельцы разбиты
на несколько групп, а гидроплан, очевидно, занимается разведкой.
   Плотно  закрыв  за  собой  сетчатую  дверь,  Керанс  вернулся   в
комнату,  по  дороге подхватив со спинки стула и  накинув  на  плечи
куртку.  По  привычке  он прошел в ванную и  встал  перед  зеркалом,
рассеянно  ощупывая поросшее недельной щетиной лицо — выгоревшие  до
жемчужной белизны волосы в сочетании с эбеновым загаром и ушедшим  в
себя  взглядом глубоко запавших глаз придавали ему вид  законченного
многоопытного   бродяги.  Из  сломанного   дистиллятора   на   крыше
нацедилось  около  ведра  грязной воды;  зачерпнув  немного,  биолог
сполоснул   лицо  —  символическое  омовение,  ритуал,   исполняемый
исключительно в силу привычки.
   Отогнав  лодочным  багром  двух юных  игуан,  бездельничавших  на
причале, он столкнул на воду катамаран, и маленький подвесной  мотор
sbepemmn  погнал суденышко по маслянисто-медлительным водам.  Внизу,
под  их  поверхностью, лениво шевелились клубки водорослей и плавали
тяжеловесные водяные жуки, а стремительные водомерки легко оставляли
лодку  за  флагом.  Едва минуло семь, и температура  еще  не  успела
подняться  выше  восьмидесяти, что с полным  основанием  можно  было
назвать  «приятной прохладой»; в прозрачном воздухе  еще  не  гудели
комариные  тучи — лишь полуденная жара заставит кровососов  покинуть
уютные гнезда.
   Когда  катамаран шел короткой — ярдов сто, не больше —  протокой,
которая  вела в южную лагуну, в небе опять начали вспыхивать ракеты;
над  головой  несколько  раз пронесся гидроплан  —  на  миг  взгляду
Керанса  вновь  предстала фигура облаченного в во все белое  пилота.
Оказавшись  в  лагуне, биолог заглушил двигатель и дальше  пошел  на
веслах,  укрываясь под нависающими листьями папоротников и бдительно
выискивая взглядом потревоженных волнами водяных змей.
   Наконец   он   загнал  катамаран  в  купу  хвощей,   превративших
односкатную  крышу магазина в отстоящий на двадцать  пять  ярдов  от
берега  зеленый островок, и по отлогому бетонному косогору побрел  к
пожарной   лестнице,   проходящей  по  стене  примыкающего   здания.
Преодолев пять этажей, он выбрался на плоскую кровлю и лег за низким
парапетом,   глядя   вверх,  на  возносящийся   неподалеку   массив,
увенчанный пентхаузом Беатрис.
   Гидроплан  с ревом кружил над заливом, вдающимся в дальний  берег
лагуны;  пилот бросал его взад и вперед, словно всадник,  укрощающий
не  в  меру горячего скакуна. В небе продолжали вспыхивать ракеты  —
некоторые  всего в четверти мили. Потом ухо Керанса уловило  низкий,
нарастающий  рев  —  резкий,  явно животного  происхождения,  чем-то
неуловимо  напоминающий  вопли игуан. Он приближался,  смешиваясь  с
воем  двигателей и треском сокрушаемых и сминаемых растений;  Керанс
увидел,  как  один  за другим валятся вдоль русла протоки  громадные
древовидные  папоротники  и  каламиты — падают,  взмахивая  ветвями,
словно повергаемыми к стопам победителя знаменами. Вспоротые джунгли
извергали  целые  тучи  летучих мышей,  которые  неистово  бросались
врассыпную,  улепетывая  через лагуну; их  пронзительные  крики  без
следа  растворялись  в реве набирающих обороты турбин  гидроплана  и
сухом треске ракетниц.
   Внезапно  вода  в устье протоки поднялась на несколько  футов,  и
то,  что  прежде представлялось взгляду затором из бревен,  рухнуло,
покатилось,  сминая все пути, и вырвалось в лагуну. Затем,  движимая
d`bkemhel  пробивающей себе путь нагонной волны, хлынула миниатюрная
пенная  Ниагара,  на  гребне которой скользили прямоугольные  черные
суденышки  —  судя  по  всему, того же происхождения,  что  и  катер
Риггса; краска с намалеванных на их носах гигантских драконьих  глаз
и  зубастых пастей местами облупилась. На каждом виднелось по дюжине
то  ли  дочерна загорелых, то ли чернокожих молодых людей, одетых  в
белые  футболки  и  шорты. Катера мчались к  центру  лагуны,  чтобы,
скучившись  там,  заглушить моторы и лечь в  дрейф;  среди  всеобщих
возбуждения  и  mкlйe49  с  их палуб продолжали  взлетать  последние
ракеты.
   И  тем  не  менее, внимание полуоглушенного всей  этой  суматохой
Керанса  сосредоточилось  на  другом — на  множестве  длинных  буро-
коричневых  тел,  мощно  вспарывавших бурлящую  воду,  вспенивая  ее
движениями могучих хвостов. Аллигаторы — таких огромных ему  еще  не
случалось  видеть, многие из них достигали двадцати пяти футов;  они
яростно расталкивали и теснили друг друга, прокладывая себе  путь  к
чистой  воде, и огромной стаей сбивались вокруг неподвижного  теперь
гидроплана.  Распахнув  дверцу, пилот с торжеством  взирал  на  этот
выводок рептилий. Он небрежно махнул экипажам катеров, а затем обвел
лагуну  широким, круговым жестом, показывая, что на якорь они станут
именно здесь.
   Пока  его  помощники-негры снова запускали двигатели  и  медленно
подводили суда к берегу, он критическим взором осматривал окружающие
здания; на волевом его лице застыла самодовольная улыбка. Аллигаторы
собрались подле самолета, словно собаки вокруг хозяина; над  ними  с
криками  вились  плотные  стаи птиц —  нильских  зуйков  и  каменных
кроншнепов,  извечных  спутников крокодилов.  Все  больше  и  больше
рептилий  сбивалось  в стаю — они плыли плечом к плечу,  сужающимися
кругами двигаясь по часовой стрелке; и так продолжалось до тех  пор,
пока  их  не  собралось  не  меньше двух тысяч  —  концентрированное
воплощение злобы пресмыкающихся.
   
   Выкрикнув  что-то, — две тысячи морд высунулись из воды,  узнавая
знакомый  голос,  —  пилот вернулся в кабину.  Пропеллеры  ожили,  и
гидроплан  сорвался  с  места,  острыми  килями  поплавков  рассекая
оказавшихся на дороге незадачливых аллигаторов; самолет направился к
протоке,  ведущей  в  следующую лагуну, а вся  стая  рептилий  разом
   phmsk`q|  за  ним.  Лишь немногие отделились и  парами  принялись
патрулировать  берега  лагуны, заглядывая в полузатопленные  окна  и
выгоняя  оттуда  любопытствующих игуан. Несколько других,  скользнув
между зданиями, заняли позиции на едва покрытых водой крышах. Позади
них, в центре лагуны, вода продолжала кипеть, по временам выбрасывая
на   поверхность  снежно-белое  брюхо  какого-нибудь  нерасторопного
аллигатора, не успевшего увернуться от смертоносного поплавка.
   Когда  бльшая часть этой фантастической армады рептилий втянулась
в  протоку, Керанс оставил свой наблюдательный пункт и, спустившись,
пошлепал  по влажному бетонному откосу туда, где оставил  катамаран.
Однако   поднятая   гидропланом  волна  оказалась   проворнее:   она
подхватила  суденышко,  отнесла и в  —  обратном  своем  движении  —
повлекла   его   прямо  навстречу  крокодильему  арьергарду.   Через
несколько   секунд   катамаран  был  уже  перевернут   аллигаторами,
рвавшимися скорее попасть в речку, и мгновенно разодран на куски  их
щелкающими челюстями.
   Плывший  замыкающим крупный кайман заметил среди хвощей  стоящего
по  пояс  в  воде Керанса и повернул к нему, не спуская  с  человека
непроницаемых  черных глаз. Его грубая, чешуйчатая спина  и  гребень
вдоль  хвоста  плавно изгибались, мощно посылая тело вперед.  Биолог
быстро отступил вверх по склону, по дороге поскользнувшись и ухнув в
воду до плеч, и начал взбираться по пожарной лестнице как раз в  тот
момент,  когда  кайман, выбравшись из воды и тяжело передвигаясь  на
своих  коротких, кривых лапах, попытался схватить ноги  ускользающей
добычи.
   С  трудом  переводя дыхание после стремительного подъема,  Керанс
перегнулся   через   парапет,  глядя   вниз,   прямо   в   холодные,
бесстрастные, немигающие глаза рептилии.
   — Ты славный сторожевой пес, — беззлобно сказал он.
   Затем,  высвободив  из  кладки стены расшатанный  кирпич,  Керанс
обеими  руками  поднял его над головой и с размаху швырнул  прямо  в
шишку  па конце кайманьей морды, удовлетворенно усмехнувшись,  когда
тот  взревел  и  попятился, раздраженно щелкая  зубами  на  хвощи  и
разметанные по поверхности останки катамарана.
   
   После  получаса ходьбы и нескольких мелких стычек с  отступавшими
игуанами  он  преодолел-таки  две  сотни  ярдов  береговой  линии  и
добрался  до дома Беатрис. Девушка встретила Керанса у лифта,  в  ее
широко раскрытых глазах застыла тревога.
   —  Что  происходит, Роберт? — она вскинула руки ему  на  плечи  и
прижалась лицом к мокрой рубашке на груди. — аллигаторов видели?  Их
тысячи!
   —  Видел?  Да  один  из них чуть было не сожрал  меня  у  вас  на
пороге.
   Керанс   высвободился  и,  подойдя  к  окну,  распахнул   ставни.
Гидроплан стремительно кружил по центральной лагуне — стая  рептилий
следовала   за   ним   по   пятам;  отстающие   сворачивали,   чтобы
расположиться  на  берегу.  В  здешней  лагуне  крокодилов  осталось
десятка   три-четыре,   и  они,  разбившись   попарно,   неторопливо
патрулировали  завоеванные  воды, изредка  кидаясь  на  неосторожных
игуан.
   —  Должно быть, этих чертовы твари служат вместо сторожевых псов,
—   рассудил  Керанс.  —  Этакие  дрессированные  тарантулы.   Ловко
придумано, ничего не скажешь.
   Беатрис  стояла  рядом, нервно теребя воротник  желтовато-зеленой
шелковой  блузки, накинутой поверх черного купальника. Хотя гостиная
с течением времени приобретала все более запущенный вид, собственную
внешность   девушка  продолжала  лелеять  с  прежней   самозабвенной
целеустремленностью.  Нанося  редкие  визиты,  Керанс   всякий   раз
заставал Беатрис сидящей в патио или перед в спальне, перед трюмо, и
с  отработанным автоматизмом накладывающей на лицо бесконечные  слои
всяческих  кремов  и  макияжа — так слепой  художник  день  за  днем
поправляет  на ощупь давным-давно написанный портрет, опасаясь,  что
прервав  это  занятие,  окончательно забудет  собственное  творение.
Волосы девушки всегда были безупречно убраны, глаза и губы изысканно
подведены,  однако ушедший в себя, отстраненный взгляд  придавал  ее
красоте что-то от восковой фигуры, glacй50 неодушевленного манекена.
Однако теперь она пробудилась.
   —  Кто  они, Роберт? И этот человек в гидроплане он меня  пугает.
Был бы здесь полковник Риггс
   —  Сейчас  он за тысячу миль отсюда, если вообще не достиг  Кэмп-
Бэрда.  Но не беспокойтесь, Беа. Похоже, это мародеры, да  только  у
нас им нечем поживиться.
   
   Большой  трехпалубный пароход с кормовым гребным колесом вошел  в
лагуну и теперь медленно приближался к трем катерам, приткнувшимся к
   aepecs  как раз там, где раньше была пришвартована база  Риггсова
отряда.   Судно  было  заметно  перегружено  —  под  весом  огромных
парусиновых  тюков и каких-то укутанных брезентом механизмов  корпус
осел  так,  что  вода  всего на шесть дюймов  не  достигала  главной
палубы.
   Керанс  догадался,  что  это был плавучий  склад  пришельцев,  их
база,  и  что  подобно  большинству  других  авантюристов,  все  еще
скитающихся по экваториальным лагунам и архипелагам, они  занимались
грабежом    затопленных   городов,   извлекая   из   воды    тяжелое
специализированное     оборудование,     такое,     как      силовые
электрогенераторы или трансформаторы, в силу необходимости брошенные
при  эвакуации.  Формально  такое мародерство  строго  наказывалось,
однако  в действительности власти были только рады платить  —  пусть
даже втридорога — за любые спасенные ценности.
   — Смотрите!
   Схватив  Керанса за локоть, Беатрис указала вниз, на  биостанцию,
на  мостике  которой размахивал руками взъерошенный  доктор  Бодкин.
Один из стоявших на верхней палубе парохода — полуголый негр в белых
брюках  и белой пилотке — поднял мегафон и прокричал что-то в ответ.
Керанс пожал плечами.
   —  Алан прав. Показавшись, мы можем только выиграть. Если  мы  им
поможем, они вскоре уйдут и оставят нас в покое.
   Беатрис  колебалась,  и Керанс успокаивающее  взял  ее  за  руку.
Гидроплан,   на  этот  раз  без  сопровождения  крокодильей   свиты,
пересекал центральную лагуну, чуть подскакивая на волнах и  оставляя
за собой белопенный бурунный след.
   —  Пошли.  Если мы вовремя спустимся на причал, он,  может  быть,
нас подбросит.
   
              Глава VIII. Человек с обаятельной улыбкой
   
   В   прохладной  тени  кормового  тента  Стрейнджмен  рассматривал
гостей,  откинувшись  на  высокую  спинку  трона  в  стиле  Высокого
Возрождения,  выловленного,  по  всей  вероятности,  в  какой-нибудь
венецианской  или флорентийской лагуне. Он уже успел  переодеться  в
свежий  белый костюм, блестящая шелковистая ткань которого,  отражая
позолоту,  наделяла  эту странную личность почти  магической  аурой;
красивое,   мрачное   лицо   отражало   смесь   подозрительности   и
m`qlexkhbncn презрения.
   —  Ваши  побуждения представляются столь сложными,  доктор,  что,
боюсь,  вы  и  сами отказались от надежды их понять,  —  заметил  он
Керансу. — Ладно, назовем это синдромом тотального тунеядства  и  на
том покончим.
   Стрейнджмен   щелкнул  пальцами  стоявшему  за  спиной   стюарду;
мгновенно появился поднос с закусками, и он двумя пальцами  подцепил
маслину.  Беатрис, Керанс и Бодкин полукругом сидели  перед  ним  на
низких  кушетках,  попеременно  подмерзая  или  поджариваясь   —   в
зависимости  от  того,  как менял над ними  направление  вентилятор,
который   превращал  рожденный  кондиционером  холодный   воздух   в
освежающе-прохладный ветерок. Время близилось к  полудню,  и  лагуна
являла  собой  пылающую чашу; отраженный свет почти скрывал  высокое
здание отеля на противоположном берегу. Джунгли бездвижно замерли  в
немыслимой  жаре;  даже  аллигаторы  попрятались,  используя  всякий
клочок тени, какой только смогли отыскать.
   Несмотря  на  зной,  несколько человек  из  команды  Стрейнджмена
лениво  ковырялись  на одном из водолазных ботов,  под  руководством
громадного,  горбатого  мулата  в  зеленых  хлопчатобумажных  шортах
извлекая   из  трюма  тяжелое  снаряжение.  Гротескная  пародия   на
человеческое  существо, мулат время от времени поправлял  скрывающую
глаз  повязку  и  принимался орать на подчиненных  —  в  прокаленном
воздухе  повисала неразборчивая смесь проклятий, команд  и  ответной
воркотни.
   —  Но  скажите  мне,  доктор,  — нажимал  явно  неудовлетворенный
ответами  биолога  Стрейнджмен,  —  когда  вы  все-таки  собираетесь
окончательно покинуть здешние места?
   Керанс  колебался, прикидывая, следует ли изобрести  какую-нибудь
конкретную   дату.  Когда  —  после  битого  часа   ожидания,   пока
Стрейнджмен  соизволит  переодеться, и последовавшего  затем  обмена
приличествующими  приветствиями  —  между  ними  начался,   наконец,
разговор, он уже пытался объяснить, почему они до сих пор оставались
тут.  Однако  предводитель  мародеров  оказался  неспособен  принять
объяснений  всерьез,  и  насмешливое удивление  наивностью  странной
троицы  то  и  дело резко сменялось у него острой подозрительностью.
Керанс   внимательно  наблюдал  за  ним,  стараясь  избежать  любого
неверного слова или движения. Трудно сказать, кем в действительности
являлся  Стрейнджмен, но уж никак не заурядным  мародером.  Странное
пугающее впечатление производили это судно, его экипаж и его хозяин.
Ophwel  главная опасность исходила именно от хозяина — с  его  белым
лицом,  но  котором  обаятельная  улыбка  остро  контрастировала   с
жестокими чертами.
   —  В общем-то мы этого всерьез не обсуждали, — ответил Керанс.  —
Однако, полагаю, каждый из нас рассчитывает остаться здесь навсегда.
Правда, с продовольствием и горючим у нас туго.
   —  Но,  дорогой  мой, — возразил Стрейнджмен, — ведь  температура
вскоре дойдет чуть ли не двухсот. Вся планета стремительно катится в
мезозой.
   —  Совершенно  верно,  —  вмешался доктор  Бодкин,  на  мгновение
всплыв  из  глубин собственного внутреннего мира, — и  поскольку  мы
тоже  принадлежим  к  этой планете, являемся  частью  целого,  то  и
движемся  в том же направлении. Здесь наша зона перехода,  здесь  мы
заново  осваиваем собственное биологическое прошлое. Вот  почему  мы
решили  остаться.  Так  что,  мистер  Стрейнджмен,  никаких  скрытых
побуждений искать не стоит.
   —  Я  и  не  ищу,  доктор,  я целиком и полностью  доверяю  вашей
искренности,  —  выражение  лица Стрейнджмена  непрерывно  менялось,
отчего   он   по   очереди  выглядел  раздражительным,  дружелюбным,
утомленным  или  отсутствующим; прислушавшись  к  работе  воздушного
насоса  на  водолазном боте, он поинтересовался: — Вы  действительно
провели  детство  в  Лондоне, доктор? Наверное,  у  вас  сохранилось
немало  воспоминаний  о  здешних дворцах  и  музеях?  —и,  помолчав,
язвительно  прибавил:  —  Или  все ваши воспоминания  ограничивается
внутриутробными?
   Керанс   взглянул   на  него,  пораженный  легкостью,   с   какой
Стрейнджмен   освоил   бодкинский  жаргон.   Биолог   заметил,   что
предводитель  мародеров не только ждет ответа, но и  внимательнейшим
образом наблюдает за реакцией Беатрис и за ним самим.
   —  Увы,  боюсь,  что  ничего такого не  помню,  —  Бодкин  сделал
неопределенный жест. — Непосредственное прошлое не представляет  для
меня интереса.
   —  Какая жалость, — лукаво заметил Стрейнджмен. — Вся беда в том,
что  живете вы за добрых тридцать миллионов лет отсюда, а  потому  и
открывающиеся  вам  перспективы изначально ложны. Сколько  прелестей
быстротечной   жизни  вы  теряете!  А  вот  я  прямо-таки   очарован
непосредственным прошлым — для сокровищ триаса сравнение  с  кладами
последних лет второго тысячелетия чрезвычайно невыгодно.
   Опершись  на  подлокотник, он улыбнулся Беатрис, которая  сидела,
qjpnlmn  укрывая  руками  голые колени,  словно  мышка,  наблюдающая
редкой красоты кота.
   —  Ну  а вы, мисс Даль? Выглядите вы немного меланхолично. В  чем
дело? Приступ временнй лихорадки? Или опасаетесь хроноклазма? — и он
рассмеялся, довольный собственным остроумием.
   —   Мы  здесь  быстро  устаем,  мистер  Стрейнджмен,  —  спокойно
проговорила Беатрис. — Кроме того, мне не по душе ваши аллигаторы.
   —  Они  вас  не тронут, — Стрейнджмен откинулся назад  и  обозрел
троицу.  —  Все  это очень странно — он бросил через плечо  короткий
приказ стюарду и, хмурясь, замолчал.
   Керанса вдруг осенило, что белизна стрейнджменовских лица  и  рук
неестественна,  она  свидетельствует  о  полном  отсутствии   кожных
пигментов. Густой загар самого биолога — как, впрочем, и Бодкина,  и
Беатрис    —    делал   их   почти   неотличимыми   от   чернокожего
стрейнджменовского экипажа; да и вообще, нынешнее солнце  давно  уже
стерло  тонкие  различия  между неграми,  мулатами,  квартеронами  и
самбо.  И  только Стрейнджмен сохранил природную бледность,  которую
сознательно подчеркивал белизной одеяний.
   Показался негр — в форменной фуражке, но с обнаженным торсом;  по
его  мощным  мышцам ручейками стекал пот. Ростом он  достигал  шести
футов, однако из-за необъятной ширины плеч казался почти коренастым.
Со  Стрейнджменом  он разговаривал в высшей степени  почтительно,  и
Керанс   только  диву  давался,  каким  образом  альбиносу   удается
поддерживать  власть над экипажем, и почему люди  безропотно  сносят
его резкие манеры и грубый тон.
   —  Это Адмирал, — лаконично представил Стрейнджмен. — Мой старший
помощник.   Если  в  мое  отсутствие  вам  что-нибудь   понадобится,
обращайтесь к нему, — он встал, и спустился с возвышения, где  стоял
трон.  —  Но прежде чем попрощаться, позвольте показать мой  корабль
сокровищ.
   Хищно  сверкнув  глазами,  он галантно  подал  Беатрис  руку,  на
которую та робко оперлась.
   
   Керанс  пришел  к  выводу,  что некогда пароход  служил  плавучим
игорным   домом,   стоявшим  на  якоре  за   пределами   пятимильных
территориальных вод51 где-нибудь у Мессины или Бейрута, или укрытым в
   sqr|e какой-нибудь реки текущей под более мягкими, более терпимыми
небесами  к  югу  от экватора. Когда они покидали палубу,  несколько
человек  опускали на берег древний, разукрашенный трап — его  резные
перила  были  покрыты  облупившейся  позолотой,  а  сверху  все  это
сооружение,  скрипевшее на блоках, словно хворый фуникулер,  защищал
от  солнца белый парусиновый тент, обшитый по краям золотой бахромой
и  тяжелыми  кистями.  Внутренние помещения являли  собой  торжество
такого   же   лабазного  барокко.  Расположенный  в  носовой   части
прогулочной палубы бар, теперь закрытый и темный, напоминал кормовой
«змок»   испанского  галиона;  портик  его  поддерживали  обнаженные
золоченые кариатиды. Полуколонны из поддельного мрамора образовывали
маленькие  лоджии,  которые вели к отдельным кабинетам  и  обеденным
залам,  в  то время, как разделенная центральная лестница напоминала
безвкусные  декорации к голливудскому фильму о  Версале:  парящий  в
воздухе  разгул  пыльных купидонов, множество канделябров,  грязная,
покрытая плесенью и зеленой окисью медь.
   Зато  прежние столы для рулетки и chemin de fer52 исчезли; вместо
них  изборожденный  глубокими шрамами паркетный  пол  был  заставлен
массой корзин и картонок, так нагроможденных у затянутых проволочной
сеткой  окон, что внутрь просачивался лишь намек на бушующий снаружи
свет. Все было тщательно упаковано и запечатано, и только в одном из
углов,  на  старинном, красного дерева столе Керанс увидел скопление
бронзовых  и  мраморных рук, ног, торсов и мелких  осколков  статуй,
ожидавших сортировки и реставрации.
   У  подножия  лестницы Стрейнджмен остановился, сколупывая  ногтем
чешуйку темперы на одной из фресок.
   —  Все  разваливается. Едва ли это соответствует уровню  «Ритца»,
доктор. Завидую вашему здравому смыслу.
   Керанс пожал плечами.
   — Теперь это район с низкой квартплатой.
   Он  подождал,  пока  Стрейнджмен отопрет дверь,  и  они  вошли  в
главный трюм — темную, душную пещеру, с усыпанным опилками полом, на
котором    громоздились   штабеля   больших    деревянных    ящиков.
Кондиционеров  здесь не было, и потому Адмирал с одним  из  матросов
следовали за ними попятам, беспрестанно обдавая их ледяным  воздухом
из  шланга,  подсоединенного к вентилю в стене. Стрейнджмен  щелкнул
   o`k|v`lh, и Адмирал принялся быстро стаскивать брезент, которым было
укрыто пространство между ящиками.
   В  слабом свете Керанс с трудом различил поблескивавшие в дальнем
конце  трюма  очертания  громадного алтаря, украшенного  затейливыми
завитками;   высокие  канделябры,  выполненные  в  виде   дельфинов;
наконец,  украшающий стену над ними неоклассический  просцениумом53,
под  которым  мог  бы разместиться небольшой коттедж.  Рядом  стояла
дюжина статуй — по большей части, эпохи Позднего Возрождения; к  ним
были  прислонены  штабеля тяжелых золоченых  рам.  Дальше  виднелись
несколько   меньших   алтарей   и   триптихов54;   обшитая   золотом
неповрежденная кафедра; три больших конных статуи (в гривах  лошадей
еще сохранились высохшие остатки запутавшихся водорослей); несколько
двустворчатых  соборных дверей, выложенных  золотом  и  серебром;  а
также   большой  многоярусный  мраморный  фонтан.  На  металлических
стеллажах  по стенам трюма теснился антиквариат помельче:  обрядовые
урны, кубки, щиты, подносы, части декоративного вооружения, парадные
письменные приборы и тому подобное.
   Все  еще  держа  Беатрис  под  руку, Стрейнджмен  широким  жестом
указал   на  пространство  перед  собой,  и  до  Керанса  донеслось:
«Сикстинская  капелла» и «Усыпальница Медичи»,  —  но  тут  стоявший
рядом Бодкин пробормотал:
   —   С   эстетической  точки  зрения  здесь,  в  основном,   хлам,
подобранный  только  ради  золота. Но его  не  так  уж  много.  Чего
добивается этот человек?
   Керанс   кивнул,   глядя  на  странную  пару  —   облаченного   в
белоснежный  костюм Стрейнджмена и голоногую Беатрис;  внезапно  ему
вспомнилась  картина  Дельво,  с ее  скелетами  в  смокингах:  узкое
мраморно-белое лицо Стрейнджмена напоминало череп, и было в нем что-
то  от изящества пляшущего скелета. Он понял, что испытывает к этому
человеку беспочвенное и беспричинное отвращение, враждебность скорее
отвлеченную, чем личную.
   —  А  вы,  Керанс,  что вы обо всем этом думаете?  —  Стрейнджмен
остановился  в  конце прохода и повернул обратно,  коротко  приказав
   @dlhp`ks снова закрыть «сокровища». — Впечатляет, доктор?
   Керанс сумел отвести взгляд от лица Стрейнджмена и посмотреть  на
похищенные реликвии.
   — Они словно кости, — твердо сказал он.
   —  Кости? — вскинулся возмущенный Стрейнджмен. — О чем это вы? Вы
с ума сошли, Керанс! Великий Боже, кости!
   Он  испустил  стон  мученика, но тут  Адмирал  подхватил  рефрен,
сначала  произнося  слово  тихо, почти про себя,  словно  дегустируя
незнакомое яство, затем повторяя его все громче и быстрее, с  каким-
то  странным облегчением; широкое лицо его содрогалось от  смеха.  К
нему  не  замедлил присоединиться второй моряк, и они хором  запели,
извиваясь над воздушным шлангом, как танцоры со змеей:
   — Кости! Черт бы взял их, кости! Кости, кости, черт возьми!
   Стрейнджмен  сердито наблюдал за ними; тугие желваки  ходили  под
белой  кожей лица, смыкаясь и размыкаясь, как наручники. Возмущенный
этой  демонстрацией плохого настроения и дурного воспитания,  Керанс
повернулся,  чтобы уйти. Альбинос кинулся следом и ладонью  в  спину
буквально протолкнул его вдоль прохода, прочь из трюма.
   Пять  минут  спустя, когда на борту одного из ботов они  отвалили
от  парохода,  Адмирал  —  а  с  ним еще  с  полдюжины  мародеров  —
выстроились  вдоль  лееров, продолжая напевать и  пританцовывать.  К
Стрейнджмену тем временем вернулось хорошее настроение; он  спокойно
стоял,  выделяясь  среди окружающих ослепительно-белым  костюмом,  и
посылал вслед гостям ироническую улыбку.
   
                     Глава IX. Заводь Танатоса55
   
   На  протяжении  ближайших двух недель, пока южный горизонт  мало-
помалу наливался темными грозовыми тучами, Керанс видел Стрейнджмена
регулярно — чаще всего, когда тот носился на своем гидроплане вокруг
лагун или же, сменив белую пиджачную пару на комбинезон, наблюдал за
работой   трофейных   команд.  В  каждой  лагуне   обосновалось   по
   bndnk`gmnls боту, укомплектованному шестью ныряльщиками,  которые
методически обшаривали затопленные здания. Временами мерное шарканье
нагнетающих  воздух ручных помп прерывалась ружейной пальбой,  когда
приходилось   прикончить  отважившегося  сунуться   слишком   близко
аллигатора.
   Сидя   в   полумраке   апартаментов  «Ритца»,  Керанс   внутренне
оставался  совершенно  чужд  всей этой  деятельности  —  пусть  себе
Стрейнджмен  добывает  какие  угодно  сокровища,  лишь  бы  убирался
поскорее.  Сны  стали  все  чаще и все  глубже  вторгаться  в  жизнь
биолога, а его иссушенное сознание все больше замыкалось в себе.  Та
единственная  плоскость  времени, в  которой  существовали  зловещий
альбинос  и  его  мародеры, казалась столь тонкой и прозрачной,  что
едва  ли могла претендовать на право называться реальностью. Правда,
время  от  времени, когда Стрейнджмен наносил ему  очередной  визит,
Керансу  приходилось  ненадолго всплывать на эту  тонкую  плоскость,
однако подлинный центр его сознания пребывал далеко отсюда.
   Любопытно,  что первоначальное раздражение Керансом  сменилось  у
предводителя мародеров необъяснимой симпатией. Спокойный, методичный
и  даже  несколько  чопорный  склад  мышления  биолога  являл  собою
превосходную мишень для едкого стрейнджменовского юмора.  Случалось,
он  поддразнивал Керанса — мог, например, посреди разговора с  самым
серьезным  видом  взять  его под руку и, отведя  в  сторону,  елейно
проговорить что-нибудь вроде:
   —  По-моему, доктор, наш исход из моря двести миллионов лет  тому
назад  явился  столь  глубокой психологической травмой,  что  мы  не
оправились до сих пор
   В  другой  раз он на тузике послал двух матросов через лагуну,  и
на   самом   высоком  здании  противоположного  берега  те  написали
тридцатифутовыми буквами:
                         Заповедник ВРЕМЕНИ
   Керанс  относился  к  этим подначкам спокойно,  а  когда  неудачи
ныряльщиков  делали  шуточки альбиноса куда  менее  добродушными,  —
попросту  игнорировал их. Погружаясь в прошлое,  он  терпеливо  ждал
прихода дождей.
   
   Лишь  после организованного Стрейнджменом «водного праздника»  он
постиг подлинную природу своего страха перед этим человеком.
   Действо  было  затеяно  под  благовидным  предлогом  гуманитарной
миссии,  имеющей  целью  свести  троих  отшельников.  Суть,  однако,
g`jk~w`k`q|   в   ином:   со  свойственными  ему   напористостью   и
бесцеремонностью  Стрейнджмен принялся осаждать  Беатрис,  используя
Керанса в качестве безотказной отмычки ко дверям ее дома. Поняв, что
члены   трио   встречаются  исключительно  редко,   альбинос   решил
испробовать другой путь, искушая Керанса и Бодкина соблазнами  своих
изысканной   кухни  и  богатого  винного  погреба.  Однако   Беатрис
неизменно  отказывалась от этих приглашений на  обеды  и  полуночные
трапезы,  —  и  сам  Стрейнджмен,  и  его  свита  из  аллигаторов  и
одноглазых  мулатов  по-прежнему  пугали  ее,  —  и  потому   приемы
неизменно отменялись.
   Впрочем,  подлинная причина организации «празднества»  была  куда
прагматичнее. Стрейнджмену случилось несколько раз заметить  доктора
Бодкина  в  то  время,  как  тот,  отталкиваясь  шестом,  вел   свою
плоскодонку по речушкам бывшего университетского квартала, —  с  тех
пор  старика,  к  немалой его забаве, неизменно выслеживал  один  из
ботов  с  намалеванными  на борту драконьими глазами,  ведомый  либо
Адмиралом,   либо   горбатым  Большим  Цезарем   и   замаскированный
папоротниковыми  листьями,  словно потерявшийся  карнавальный  плот.
приписывая  другим  собственные побуждения,  предводитель  мародеров
решил, будто Бодкин разыскивает какое-то погребенное сокровище, и  в
конце концов его подозрения сконцентрировались на планетарии — одном
из  тех  затопленных зданий, доступ к которым не представлял особого
труда.  Стрейнджмен даже учредил на озерце, лежавшем в  каких-нибудь
двухстах  ярдах  к  югу от центральной лагуны, постоянный  пост,  но
когда  выяснилось, что Бодкин не спешит появиться там ночью в ластах
и  акваланге,  альбинос потерял терпение и решил взять инициативу  в
собственные руки.
   —  Мы  захватим вас завтра, в семь утра, — объявил он Керансу.  —
Шампанское, коктейли, холодные закуски. А на десерт выясним, что  же
прячет там старина Бодкин.
   —  Это я могу сказать и так. Только свои утраченные воспоминания.
Но для него они дороже всех сокровищ мира.
   Однако  Стрейнджмен лишь разразился саркастическим  хохотом  и  с
ревом   умчался  на  своем  гидроплане,  оставив  Керанса   неуклюже
балансировать  на дощатом настиле причала, раскачивающегося,  словно
вагончик на американских горах.
   На  следующее  утро  ровно в семь за ним прибыл  Адмирал.  Забрав
Беатрис  и  Бодкина, они вернулись на пароход, где  Стрейнджмен  уже
заканчивал  последние приготовления к экспедиции. Пришвартованный  к
anprs  водолазный  бот был завален снаряжением —  акваланги,  ласты,
маски, скафандры, помпы На шлюпбалках висела клетка безопасности, но
Стрейнджмен уверил их, что озерко свободно от игуан и аллигаторов, и
потому оставаться под водой в клетке нет ни малейшей нужды.
   Керанс  отнесся  к этому утверждению скептически,  однако  вскоре
выяснилось, что на сей раз Стрейнджмен совершенно прав:  водоем  был
очищен  полностью.  Все ведущие из него и в него  водные  пути  были
перекрыты  массивными  металлическими решетками;  на  венчающих  эти
сооружения деревянных брусьях сидели верхом охранники с гарпунами  и
дробовиками в руках. Когда пароход причалил к балкону на восточном —
в  утренние  часы  теневом — берегу, в воду была  брошена  последняя
связка  гранат,  и  глухой взрыв выбросил на  поверхность  множество
оглушенных  угрей,  креветок  и  прочей  живности,  которую   быстро
отгребли в сторону.
   Мало-помалу  вспененная и замутненная взрывом вода  вновь  обрела
прозрачность,   и,   перегнувшись  через   фальшборт,   можно   было
рассмотреть  внизу  широкий  купол  планетария,  украшенный  прядями
водорослей  и  действительно  напоминавший  —  прав  был  Бодкин!  —
Ракушечный Дворец из детской сказки. Круглое окно на вершине  купола
было   забрано  раздвижной  металлической  диафрагмой,  и   мародеры
попытались  было удалить один из ее сегментов, однако, к превеликому
огорчению  Стрейнджмена, вся конструкция проржавела  настолько,  что
срослась  в единое целое. Главный вход в планетарий располагался  на
уровне  улицы  — слишком глубоко, чтобы быть видимым с  поверхности;
впрочем предварительная разведка установила, что проникнуть  в  него
не составит труда.
   Когда  почти  горизонтальные рассветные лучи  побежали  по  воде,
Керанс пристально смотрел вниз, в зеленые, прозрачные глубины, —  на
теплый  внутриутробный студень, сквозь который столько раз плавал  в
своих  снах.  Невзирая  на  невероятное  изобилие  воды  вокруг,  за
последний десяток лет он ни разу даже не окунулся, и теперь мысленно
повторял  плавные движения медленного брасса, несшие его по ласковой
воде ночных грез.
   На  глубине  трех футов проплыл небольшой питон-альбинос,  ищущий
выхода  из запруженной заводи. Наблюдая за резкими движениями  змеи,
извивавшейся  и  метавшейся, уклоняясь от  гарпунов,  Керанс  ощутил
мгновенный  прилив нежелания доверяться глубине. На  противоположном
берегу  озерца,  за  одной  из  стальных  решеток,  крупный  морской
крокодил боролся с группой моряков, старавшихся его отогнать.  Зажав
mnc`lh  верхний брус ограждения, Большой Цезарь свирепо бил амфибию,
которая щелкала челюстями и пыталась ухватить зубами багор. Рептилии
перевалило  за  девяносто, длиной она достигала  тридцати  футов,  а
шириной  груди — шести или семи. Ее снежно-белое подбрюшье напомнило
Керансу,  что  с  момента  появления  мародеров  он  стал  встречать
удивительно много змей и ящериц-альбиносов, — впору подумать,  будто
присутствие  Стрейнджмена  привлекало  их.  Ему  повстречалось  даже
несколько   альбиносов-игуан;  одна   из   таких   неподвижно,   как
алебастровое  изваяние,  сидела прошлым утром  на  причале  «Ритца»,
наблюдая  за ним — Керанс невольно подумал, уж не явилась ли  она  с
посланием от Стрейнджмена.
   Керанс  взглянул на предводителя мародеров, который в  неизменном
белом  костюме  стоял  на  носу  бота  и  выжидательно  наблюдал  за
единоборством  огромного пресмыкающегося и гиганта-мулата.  Симпатии
альбиноса целиком находились на стороне крокодила — причем отнюдь не
из  спортивного  желания предоставить каждому из  участников  равные
шансы   и   не  из  стремления  увидеть  одного  из  главных   своих
сподвижников израненным и убитым.
   В  конце  концов после взрыва громогласной брани Большому  Цезарю
был передан дробовик, и он разрядил оба ствола в несчастную рептилию
—  взревев  от  боли,  та  попятилась на отмель;  исполинский  хвост
оглушительно шлепал по воде.
   Беатрис  и  Керанс отвернулись, ожидая нанесения coup de  grce56,
тогда  как  Стрейнджмен перед ними суетился у  фальшборта,  стараясь
выбрать наилучшую позицию для наблюдения.
   —  Когда  они попадают в ловушку или гибнут, то шлепают по  воде,
подавая сигнал тревоги собратьям, — указательным пальцем он коснулся
щеки  Беатрис, как бы стараясь повернуть ее к зрелищу. — Не смотрите
с  таким  отвращением,  Керанс! Черт возьми,  выкажите  же  побольше
сочувствия  зверюге.  Они  появились сто миллионов  лет  назад,  это
древнейшие создания на планете.
   И  даже  после  того, как рептилия была убита, он  в  приподнятом
настроении  продолжал  стоять у перил,  временами  приподнимаясь  на
цыпочки  и словно надеясь, что чудовище оживет и продолжит  схватку.
Лишь  когда  отрубленная голова вознеслась на  острие  багра,  он  с
раздражением вернулся к подготовке предстоящей операции.
   
   Под  присмотром Адмирала двое ныряльщиков в аквалангах  произвели
рекогносцировочное погружение. Спустившись по металлическому  трапу,
они  скользнули  по  направлению  к уходящему  вниз  изгибу  купола,
осмотрели  круглое  окно,  а затем проверили  прочность  полукруглых
ребер  жесткости,  выискивая трещины, которые могли  открыть  дорогу
внутрь. По их возвращении был спущен водолаз в скафандре — он тяжело
и  медлительно  прошагал по едва различимой в облаках  ила  мостовой
Постепенно разматывая шланг, телефонный провод и сигнальный линь, он
приблизился  ко  главному  входу и исчез из  виду  —  его  сообщения
глубоким,   мелодичным  баритоном  доводил  до  всеобщего   сведения
Адмирал:
   —  Он в кассе Теперь в главном вестибюле Джомо говорит, сиденья в
церкви на месте, капитан Стрейндж, но алтарь кто-то уже прихомутал
   Все  склонились  над  планширем, ожидая появления  Джомо;  только
пребывавший  в  дурном  расположении духа  Стрейнджмен  на  кормовой
палубе резко откинулся на спинку кресла и закрыл лицо рукой.
   —  Церковь! — презрительно фыркнул он. — Боже! Пошлите вниз кого-
нибудь другого. Этот Джомо — круглый идиот!
   — Есть, капитан!
   Еще  несколько  водолазов ушли под воду, а  тем  временем  стюард
разнес  по  первому бокалу шампанского. Намереваясь вскоре совершить
погружение, Керанс только пригубил пьянящую шипучку.
   —  Собираетесь  спуститься,  Роберт?  —  тронула  его  за  локоть
Беатрис.
   Керанс улыбнулся.
   —  И  даже  на  первый  этаж. Не беспокойтесь,  в  скафандре  это
совершенно безопасно.
   — Я думала не об этом.
   Она   посмотрела   вверх,  на  вырастающий  над  крышей   краешек
гигантского  солнечного эллипса. Просачиваясь сквозь тяжелые  листья
папоротников,  его  свет  становился  оливково-зеленым,  и   тяжелые
испарения,  словно  пар  из  котла  поднимающиеся  над  поверхностью
озерка,   отливали  в  нем  желтизной.  Только  что  вода   казалась
прохладной  и  манящей,  но  теперь стала  чуждой  и  враждебной,  а
поверхность  ее  представлялась  теперь  границей,  разделяющей  два
несоединимых  мира. Под воду спустили клетку безопасности  —  ржавые
прутья  сооружения  поблескивали  осевшими  на  металле  мельчайшими
пузырьками   воздуха;  по  мере  погружения  очертания   мало-помалу
искажались  и расплывались. Даже фигуры людей, плававших  под  самой
onbepumnqr|~, преображались водой — плавно движущиеся тела  обретали
черты светящихся химер, словно явившихся из чащи нейронных джунглей.
   Купол  планетария, колеблющийся в желтом свете глубоко под  ними,
напомнил  Керансу космический корабль, покинутый на  Земле  миллионы
лет  назад  и теперь обнаруженный на дне моря. За спиной Беатрис  он
наклонился к Бодкину и тихонько сказал:
   —  Между  прочим,  Стрейнджмен разыскивает сокровища,  спрятанные
вами, Алан.
   Старик бегло улыбнулся:
   —  Дай  Бог  ему  удачи, — мягко проговорил он. —  Все  сокровища
подсознательного ждут его, если он сумеет их отыскать.
   Альбинос  стоял  на  носу,  расспрашивая  одного  из  поднявшихся
водолазов, которому тем временем помогали освободиться от скафандра;
с  медного  наплечья струйками стекала на палубу вода.  Краем  глаза
заметив,  что Бодкин и Керанс о чем-то перешептываются,  он,  насупя
брови,  направился  к  ним и бочком подобрался сзади  —  точь-в-точь
охранник,   присматривающий   за   троицей   потенциально    опасных
заключенных. Поднимая бокал с шампанским, Керанс шутливо признался:
   —  Я  как  раз  спрашивал доктора Бодкина, где  он  спрятал  свои
сокровища.
   Беатрис  неуверенно  засмеялась, пряча лицо в отвороты  воротника
пляжной  рубашки,  а Стрейнджмен вперил в биолога  холодный  взгляд;
лицо его напоминало белый кремень.
   —  Не беспокойтесь, — отрывисто сказал он, положив руки на спинку
плетеного кресла Керанса. — Я знаю, где они, и не нуждаюсь  в  вашей
помощи,  чтобы их найти, — он повернулся к Бодкину: — Не правда  ли,
доктор?
   —  Вероятно, знаете, — пробормотал тот и подвинул кресло назад, в
сокращающуюся тень. — А когда начинается праздник?
   —   Праздник?  —  Стрейнджмен  раздраженно  оглянулся,   позабыв,
очевидно,  что сам же и ввел в обиход этот термин. —  Здесь  вам  не
аквапарк  с  красотками,  доктор. Хотя Подождите  минутку,  было  бы
верхом  невежливости забыть о прекрасной мисс Даль, —  он  склонился
над  ней  с  елейной  улыбкой. — Пойдемте,  дорогая,  я  сделаю  вас
королевой  водного  праздника со свитой из  пятидесяти  божественных
крокодилов.
   Беатриса отвернулась, избегая взгляда его блестящих глаз.
   — Спасибо, не стоит. Море пугает меня.
   —  Но  это  же  совершенно необходимо! И Керанс, и доктор  Бодкин
fdsr  не  дождутся вашего погружения. Да и я, признаться,  тоже.  Вы
станете Венерой, уходящей в море, а по возвращении сделаетесь  вдвое
прекраснее, — он протянул руку, но Беатрис отдернул свою,  испытывая
отвращение при виде самодовольной, маслянистой улыбки альбиноса.
   Керанс  повернулся  на  стуле и успокаивающе  положил  ладонь  на
плечо девушки.
   —  Не  думаю,  что  день — самое подходящее  время  для  Беатрис,
Стрейнджмен.  Мы  плаваем только по ночам,  при  полной  луне.  Это,
знаете ли, вопрос привычки. Ели хотите, традиции.
   Он  улыбнулся  Стрейнджмену, но тот,  с  белым,  как  у  вампира,
лицом,  не  отходил от Беатрис; казалось, его раздражение  превзошло
уже всякую меру. Керанс встал.
   —  Вот  что,  вместо  Беатрис пойду я.  Согласны?  Мне  любопытно
взглянуть  на  планетарий  вблизи, — он жестом  остановил  тревожное
движение  девушки.  —  Не волнуйтесь, Беа, Стрейнджмен  с  Адмиралом
позаботятся обо мне.
   —  Конечно, доктор, — к предводителю мародеров внезапно вернулось
хорошее настроение, теперь он буквально истекал доброжелательностью,
и  только в глубине глаз мелькнул почти неуловимый намек на радость,
испытываемую при мысли, что жизнь Керанса окажется у него в руках. —
Мы  облачим  вас в лучший скафандр и будем поддерживать  непрерывную
связь  по  телефону. Успокойтесь, мисс Даль, никакой опасности  нет.
Адмирал! Скафандр для доктора Керанса! Живее! Живее!
   Поймав   предостерегающий  взгляд  Бодкина,  в  котором  читалось
удивление  готовности, с какой биолог согласился  на  эту  эскападу,
Керанс молча отвел глаза. Он испытывал странное головокружение, хотя
едва дотронулся до своего бокала.
   —  Не  задерживайтесь там слишком долго, Роберт,  —  напутствовал
его  доктор, — температура воды вряд ли ниже девяноста пяти,  а  это
очень расслабляет.
   Керанс   кивнул   и   за   стремительно  шагающим   Стрейнджменом
последовал  на  носовую  палубу. Здесь  двое  матросов,  поливая  из
шланга, мыли скафандр и шлем, в то время как Адмирал, Большой Цезарь
и  двое  матросов  у  воздушной помпы с плохо  скрытым  любопытством
наблюдали за его приближением.
   —  Попробуйте пробраться в лекционный зал, — говорил тем временем
Стрейнджмен, — один из моих парней сумел проделать в дверях щель, но
приржавело  там  все  намертво,  — он  критическим  взглядом  окинул
Керанса,  ожидавшего,  пока  ему наденут шлем;  предназначенный  для
p`anr{  только  на  первых  пяти  фатомах57,  он  представлял  собой
обеспечивающую максимальный обзор плексигласовую сферу,  укрепленную
двумя  ребрами  жесткости по бокам. — Между прочим,  эта  штука  вам
здорово  к  лицу,  Керанс, вы смахиваете в ней на  космонавта,  —  в
улыбке  его  опять  проглянуло  нечто  сардоническое.  —  Только  не
пробуйте  достигнуть уровня подсознания, доктор,  помните,  что  это
снаряжение не позволяет опускаться так глубоко.
   
   Медленно  прошагав к трапу, — матросы волокли за  ним  шланги,  —
Керанс  остановился,  чтобы  неуклюже  помахать  Беатрис  и  доктору
Бодкину, а затем ступил на узкую лесенку и медленно спустился  вниз,
к стоячей зеленой воде. Было самое начало девятого, и солнечные лучи
били  по  виниловой  оболочке, в которую  он  был  заключен,  отчего
внутренняя  ее  поверхность,  мгновенно  став  влажной  и   клейкой,
прилипала  к  ногам  и груди, заставляя кожу с радостно  предвкушать
погружение  в  освежающую  прохладу вод.  Поверхность  озерца  стала
теперь  совершенно  непрозрачной. Клубки  из  листьев  и  водорослей
медленно  плавали  неподалеку,  по  временам  тревожимые  пузырьками
воздуха, вырывавшимися из-под купола.
   Сейчас  он  еще мог видеть над планширем лица Бодкина и  Беатрис,
выжидательно  наблюдавших  за  ним,  а  над  головой,  на   мостике,
возвышалась  поджарая, мрачная фигура Стрейнджмена  —  полы  пиджака
откинуты  назад, руки уперты в бока, мраморно-белые  волосы  шевелит
легкий  бриз. Альбинос тихо улыбался, а когда ноги Керанса коснулись
воды,  прокричал  несколько слов, но в наушниках  прозвучало  только
нечто  неразборчивое. Немедленно шипение воздуха во впускном клапане
шлема усилилось, и ожил встроенный микрофон.
   Вода  оказалась  теплее,  чем  ожидал  Керанс.  Вместо  бодрящей,
прохладной ванны он спускался в бассейн, наполненный теплым, клейким
желе,  которое льнуло к икрам и бедрам, как зловонное объятие какой-
то  чудовищной амебы. Он быстро погрузился до плеч, затем шагнул  со
ступеньки  и  под  собственней тяжестью стал медленно  опускаться  в
светящуюся зеленым глубину, перебирая руками по боковинам  трапа,  и
остановился, достигнув отметки, обозначающей два фатома.
   Вода  здесь  была прохладнее, и пока глаза привыкали  к  бледному
свету, Керанс с удовольствием несколько раз согнул и разогнул руки и
ноги.  Мимо  проплыло несколько рыбок-ангелов, их  тела  серебряными
   gbegd`lh   блестели   на   фоне   расплывчатого   синего   пятна,
простиравшегося от поверхности до глубины пяти футов,  —  «неба»  из
света,  отраженного миллионами частиц пыли и пыльцы. Футах в сорока,
словно  корма  затонувшего старинного лайнера, неясно  вырисовывался
обесцвеченный  глубиной  округлый  контур  планетария,   значительно
больший и более таинственный, чем он казался с поверхности. Когда-то
полированная, его алюминиевая крыша теперь потускнела;  моллюски  во
множестве  цеплялись  за  узкие выступы,  образованные  поперечинами
свода.  Еще  ниже — там, где основание купола вырастало  из  плоской
квадратной  крыши  главного  корпуса, —  поднимался  лес  гигантских
фукусов, изящно колеблющихся над своим пьедесталом; некоторые листья
достигали   десятифутовой  длины  —  изысканные  морские   призраки,
трепещущие, словно духи священной рощи Нептуна.
   Футах  в двадцати ото дна трап кончился, однако Керанс, чье  тело
обладало  теперь  почти нулевой плавучестью, позволил  ему  медленно
опускаться  —  до  тех  пор,  пока не повис,  держась  за  последнюю
ступеньку  одними  пальцами вытянутых над головой  рук,  —  а  затем
отпустил  ее и скользнул вниз, на дно; двойная антенна из воздушного
шланга  и  телефонного кабеля, извиваясь, уходила вверх — по  узкому
колодцу   света,  отраженного  взволнованной  серебристой   изнанкой
поверхности, и терялась в темном прямоугольнике днища парохода. Вода
отрезала  Керанса  ото всех звуков, кроме шума воздушного  насоса  и
собственного дыхания — их слитный ритм отдавался в ушах, нарастая по
мере  подъема давления. Казалось, сама оливково-зеленая вода гремела
вокруг,  выстукивая  тот всепроникающий пульс  прилива,  который  он
столько раз слышал в своих снах.
   —  Керанс, говорит Стрейнджмен, — заскрежетал в наушниках  голос.
— Как там наша любимая общая праматерь?
   —   Чувствую  себя  как  дома.  Уже  почти  достиг  дна.   Клетка
безопасности висит над самым входом.
   Он  опустился  коленями  на  мягкую  глину,  устилавшую  дно,   и
прислонился  боком  к  обросшему ракушками фонарному  столбу.  Потом
осторожно  выпрямился  и медленно, свободными и  длинными  «лунными»
шагами  двинулся  через глубокую тину, которая  поднималась  от  его
следов,  словно  облачка потревоженного газа. Справа темнели  крылья
здания,  вытянувшиеся  вдоль боковых дорожек;  мягкие  илистые  дюны
громоздились  до окон первого этажа. В разрыве между флигелями  валы
достигали почти двадцатифутовой высоты, и решетки ограды между  ними
напоминали гигантские порткулисы58. Бльшая часть окон была заколочена
   W половицами, обломками мебели и металлических стеллажей, опутанными
теперь многочисленными водорослями.
   Клетка безопасности плавно покачивалась на тросе в пяти футах  от
мостовой,  к  ее днищу был привязан набор ножовок и гаечных  ключей.
Керанс  подошел  ко  входу в планетарий, волоча  за  собой  шланг  и
кабель, которые, натягиваясь, временами приподнимали его надо дном.
   Белая  громада  здания  возносилась над ним,  словно  исполинский
подводный   храм,  слабо  освещенный  проникавшими   с   поверхности
солнечными лучами. Баррикады из стальных листов, некогда возведенные
передо   входом  в  попытке  защититься  от  потопа,  были  частично
разобраны  предыдущими  ныряльщиками, и  створки  дверей  под  аркой
главного входа стояли распахнутыми. Керанс включил нашлемный  фонарь
и  вошел  в  фойе.  Настороженно вглядываясь  в  тень,  лежащую  меж
колоннами  и  в  альковах,  он продвигался  к  лестнице,  ведшей  на
антресоль.  Металлические  перила и хромированные  панели  облицовки
заржавели,  но в целом внутренность планетария, укрытого баррикадами
от   растительной  и  животной  жизни  лагун,  казалась   совершенно
нетронутой,  такой же чистой и не потускневшей, как  в  день,  когда
рухнули последние дамбы.
   Миновав  будку билетера, Керанс стал медленно продвигаться  вдоль
антресоли и остановился у перил, чтобы прочесть надписи над  дверьми
гардеробов  —  катафотное покрытие букв вспыхивало  в  луче  фонаря.
Лекционный зал был опоясан коридором — в слабой надежде,  что  дамбы
когда-нибудь  будут  отремонтированы, администрация  устроила  здесь
второе,   внутреннее  кольцо  ограждений,  укрепленное   поперечными
перекладинами;  поржавев, сооружение это превратилось  в  монолитную
стену. Правый верхний ее угол был отогнут ломиком, чтобы заглянуть в
зал.  Слишком утомленный давлением воды и потому неспособный  сейчас
предпринимать  каких-либо действий, Керанс  удовлетворился  зрелищем
нескольких пятнышек света, пробивавшегося сквозь щели купола.
   Возвращаясь  за инструментами, оставшимися в клетке безопасности,
он заметил позади будки билетера короткую боковую лесенку, ведшую  к
маленькой  двери наверху — за нею могли находиться или операторская,
или  директорский кабинет. Подтягиваясь на перилах, он  вскарабкался
по  ступеням  — тяжелые металлические подошвы ботинок  скользили  по
ковру  устилавшей  их  слизи. Дверь была заперта,  но  Керанс  нажал
плечом,  замок  без сопротивления поддался, и створка  замедленно  и
плавно повернулась, словно парус, переложенный на другой галс.
   Остановившись,  чтобы  распутать  шланги,  Керанс  прислушался  к
melnkwmnls  стуку  в  ушах. Ритм заметно  отличался  от  прежнего  —
очевидно,  на  помпе сменились операторы. Новые работали  медленнее,
может   быть,  не  имея  навыков  подачи  воздуха  под  максимальным
давлением,  и  Керанс  почему-то ощутил  легкую  тревогу.  Прекрасно
представляя  себе  злобный  характер и  непредсказуемость  поступков
Стрейнджмена, он был, тем не менее, уверен, что альбинос не  решится
избавиться от неугодного человека столь непродуманным способом,  как
прекращение  подачи воздуха. Рядом находились Бодкин  и  Беатрис;  и
хотя  отряд Риггса плыл сейчас где-то за тысячу миль, однако  всегда
оставался шанс, что какое-нибудь правительственное спецподразделение
может нанести в лагуны мимолетный визит. Если, конечно, он заодно не
убьет  и  Бодкина с Беатрис, что было крайне маловероятно по  многим
причинам (и прежде всего, из-за подозрений, будто они знают о городе
много  больше, чем говорят). Следовательно, гибель Керанса обернется
для   предводителя  мародеров  скорее  ненужными  осложнениями,  чем
выгодами.
   Когда  нагнетаемый воздух успокаивающе зашипел в  прежнем  ритме,
Керанс двинулся вперед, пересекая комнату. На стене висело несколько
полок,  в  углу  виднелся картотечный шкаф. И вдруг  в  каком-нибудь
десятке  футов перед собой биолог с ужасом увидел стоявшего лицом  к
нему  человека в громадном, раздутом космическом скафандре  —  белые
пузырьки  струились  от  его  лягушачьей  головы,  руки  подняты   в
угрожающем жесте, фонарь шлема пылал вперед яркий луч.
   — Стрейнджмен! — невольно вскрикнул он.
   —  Что  случилось? — голос мародера-альбиноса, куда более  ясный,
чем  неразборчивый  шепот  собственного сознания,  мгновенно  пресек
приступ паники. — Керанс, что за дурацкие
   —  Виноват, —взяв себя в руки, биолог медленно двинулся навстречу
приближавшейся  фигуре. — Просто увидел себя в зеркале.  Я  нахожусь
наверху,  в  кабинете директора или операторской, точно не  знаю.  С
антресоли сюда ведет боковая лесенка. И, может быть, отсюда найдется
ход в зал.
   —  Молодчина. А теперь посмотрите, не сможете ли найти  сейф.  Он
должен быть за картиной, прямо над письменным столом.
   Пропустив  то ли просьбу, то ли приказ мимо ушей, Керанс  положил
руки на стеклянную поверхность и резко покачал головой. Он находился
в  нависающей над зрительным залом операторской — зеркалом послужила
звуконепроницаемая перегородка. Рядом стоял стол, на котором  когда-
то  была установлена панель управления проектором; оборудование было
qmrn,  и  теперь вращающееся кресло оператора смотрело в  лекционный
зал,    словно   изолированный   от   окружающего   трон   какого-то
свихнувшегося на страхе перед микробами государя. Вконец  измученный
давлением воды, Керанс сел.
   В  тусклом  свете  фонаря перед ним смутно  вырисовывался  темный
свод;  обросшие  илистым  пушком стены превращали  огромное  круглое
помещение     в     драпированное    бархатом    чрево     какого-то
сюрреалистического  кошмара.  Черная,  непрозрачная  вода   казалась
сплошным  занавесом, который делал почти невидимым  возвышающийся  в
центре  зала  цоколь  проектора  — так,  словно  скрывал  от  взоров
непосвященных главную святыню глубин. Концентрические  круги  кресел
не  разрушали, а лишь усиливали образ чрева, и Керанс, прислушиваясь
к   шуму   в  ушах,  уже  не  был  уверен,  что  звучит  не  смутный
подсознательный  реквием  его  снов. Отсоединив  телефонный  кабель,
чтобы  избавиться  от  навязчиво бубнящего голоса  Стрейнджмена,  он
отворил маленькую дверь, которая вела в зал.
   Застланные  ковровой  дорожкой ступеньки  покрывал  тонкий  налет
ила.  Благодаря какому-то капризу конвекции, вода в лекционном  зале
была  на  добрых  двадцать градусов теплее, чем  в  операторской,  и
Керанс  окунулся в нее, словно в горячий бальзам. Проектора не  было
уже давным-давно, однако дыры в металлическом куполе посверкивали  в
вышине галактиками далеких вселенных, и Керанс смотрел и смотрел  на
эти  незнакомые  созвездия  — Кортес морских  глубин,  всплывший  из
бездн, чтобы взглянуть на беспредельны океан открытого неба.
   Поднявшись на кафедру, он обвел взглядом обращенные к  нему  ряды
пустых  кресел, не зная, какой внутриутробный ритуал  исполнить  для
невидимой  публики, казалось, наблюдавшей за ним. С  момента,  когда
люди  наверху  птеряли с ним телефонный контакт,  давление  в  шлеме
резко   возросло.  Клапаны  по  сторонам  шлема  гудели,  серебряные
пузырьки срывались и возносились ввысь, как обезумевшие привидения.
   Медлительно   текли   минуты,  и  постепенно   сохранение   этого
звездного неба — может быть, тех самых созвездий, что осеняли  землю
в  триасе, — начинало представляться Керансу главным делом жизни. Он
сошел  с  кафедры  и, волоча за собой воздушный  шланг,  пустился  в
обратный  путь. Добравшись до двери, Керанс почувствовал, как  шланг
выскальзывает  из  рук,  точно  извивающаяся  змея,   и   в   порыве
раздражения  обернул его вокруг дверной ручки, оставив  себе  радиус
передвижения  в  дюжину  футов. Затем снова спустился  на  несколько
ступенек  и  остановился,  запрокинув голову,  решив  запечатлеть  в
o`lrh  расположение  созвездий  — их очертания  уже  казались  более
знакомыми,   чем   привычный  Зодиакальный  круг:   в   бесконечном,
стремительном   отступлении  равноденствий   возродились   миллиарды
астрономических  дней  и  вернули островкам туманностей  и  галактик
первоначальный порядок.
   Острая  боль уколола евстахиевы трубы, заставив Керанса судорожно
сглотнуть.  Внезапно он понял, что впускной воздушный  клапан  шлема
больше  не  работает.  Хотя тихое шипение и  продолжало  раздаваться
каждые   десять   секунд,  но  давление  резко  упало.   Преодолевая
головокружение,  он  заспотыкался вверх по  ступенькам  и  попытался
высвободить  воздушный  шланг, снять его  с  дверной  ручки,  будучи
теперь   совершенно   уверен,  что  Стрейнджмен  ухватился-таки   за
возможность   инсценировать   несчастный   случай.   Задыхаясь,   он
споткнулся о ступеньку и неуклюже упал навзничь поперек кресел.
   Когда  луч  фонаря скользнул по сводчатому потолку,  в  последний
раз  осветив громадное пустое чрево, Керанс почувствовал,  как  к  в
нем,  постепенно  переполняя все существо, ширится  нечто  теплое  и
тошнотворное.  Он  расслабленно откинулся  —  лишь  рука  продолжала
оцепенело  сжимать  обвитую  вокруг  дверной  ручки  петлю   шланга;
давление воды на скафандр странно успокаивало, как будто рухнули все
барьеры  между  его  собственным, индивидуальным  кровообращением  и
кровообращением  этой гигантской оболочки зародыша. Глубокая  иловая
колыбель  приняла его в ласковые объятия, словно громадная плацента,
несравненно  более мягкая, чем самая нежная постель.  Пока  сознание
угасало, Керанс еще различал в вышине над собой древние туманности и
галактики, светившие во внутриутробной ночи, но постепенно  свет  их
тускнел,  и  лишь в глубочайших тайниках разума еле видными  искрами
продолжали  мерцать мельчайшие осколки личности. Он двинулся  на  их
свет,  медленно всплывая к центру купола и понимая, что этот  слабый
маяк  отступает  во мрак гораздо быстрее, чем сам он приближается  к
нему. Но и когда путеводный свет угас окончательно, Керанс продолжал
протискиваться сквозь тьму — как одинокая слепая рыба в  бесконечном
море  забвения,  гонимая побуждением, природы  которого  никогда  не
сможет постичь
   
   Проплывали   эпохи.   Гигантские   волны   бесконечно    медленно
накатывали на бессолнечные берега моря времени, разбивались,  падали
и  отступали, перекатывая его беспомощное тело по отмелям. Его несло
из  одного лимана в другой; в преддверии вечности тысячи его образов
nrp`f`khq|  в  опрокинутом зеркале поверхности. Внутри  его  легких,
казалось,  плескались бескрайние, рвущиеся на волю воды — и  грудная
клетка   растягивалась,  словно  у  кита,  чтобы  удержать  в   себе
первозданный океан.
   
   — Керанс
   Он  увидел  залитую светом палубу, сверкающие блики на полотняном
тенте   над   головой,  полное  ожидания  эбеновое  лицо   Адмирала,
оседлавшего  его  ноги и делавшего искусственное дыхание,  огромными
руками ритмично нажимая на грудь.
   — Стрейнджмен, он
   Захлебнувшись хлынувшей горлом водой, Керанс снова уронил  голову
на  горячую  палубу; солнечный свет нестерпимо жег  глаза.  Со  всех
сторон  наплывали на него внимательные лица: Беатрис —  с  тревожным
ожиданием в расширенных глазах; Бодкин — серьезный и нахмуренный;  и
множество  других  — незнакомых, дочерна смуглых, увенчанных  белыми
фуражками. Внезапно их вытеснило из поля зрения единственное белое —
ехидно  ухмыляясь, оно взирало на Керанса, словно  лик  непристойной
статуи.
   — Стрейнджмен, вы...
   Ухмылка перетекла в обаятельную улыбку.
   —  Я  тут ни при чем, Керанс. Даже не пытайтесь обвинять меня,  —
он   погрозил   пальцем.   —  Доктор  Бодкин  засвидетельствует:   я
предупреждал вас, как опасно погружаться слишком глубоко.
   Адмирал распрямился, явно удовлетворенный тем, что биолог  пришел
в себя. Раскаленная палуба жгла спину, и Керанс, опираясь на локоть,
с  трудом  сел  посреди  лужи натекшей из него  и  с  него  воды.  В
нескольких футах валялся у фальшборта смятый скафандр — точно  труп,
из  которого  выпустили  весь воздух. Рядом опустилась  на  корточки
Беатрис.
   — Расслабьтесь, Роберт, постарайтесь ни о чем сейчас не думать.
   девушка  обняла  его за плечи, при этом лицо ее было  обращено  к
Стрейнджмену,  и глаза пристально изучали предводителя  мародеров  —
уперев  руки  в  бока,  тот  стоял позади  Керанса  и  удовлетворено
улыбался.
   —  Шланг  зацепился — Керанс с трудом поднял голову;  в  груди  у
него вместо легких были два нежных цветка, только что побывавших под
сапогом,  и  он старался дышать как можно размереннее  и  медленнее,
успокаивая  их прохладным воздухом. — Он тянул кверху. Разве  вы  не
oepeqr`kh?..
   Бодкин выступил вперед и накинул на плечи Керансу куртку.
   —   Успокойтесь,  Роберт,  сейчас  это  не  имеет   значения.   Я
действительно  убежден, что вины Стрейнджмена здесь нет,  когда  это
случилось, он разговаривал со мной и с Беатрис. Ваш шланг за  что-то
зацепился, это просто несчастный случай.
   —  Да нет, доктор, все было вовсе не так, — вмешался Стрейнджмен.
—  Не мифотворствуйте, Керанс будет куда признательнее за правду. Он
собственноручно и намеренно зацепил шланг. Зачем? — тут  Стрейнджмен
сделал  величественный  жест. — Да потому, что  хотел  стать  частью
затопленного  мира,  —  и покуда Керанс с трудом  ковылял  к  своему
креслу, альбинос заливался смехом, весело хлопая себя по бедрам. — А
соль  в  том,  что  он не знает, прав я или нет. Понимаете,  Бодкин?
Взгляните-ка  на  него, он ведь в самом деле ни  в  чем  не  уверен!
Господи, что за восхитительная ирония!
   —  Стрейнджмен!  —  преодолевая страх  перед  мародером,  сердито
крикнула  Беатрис.  —  Не  смейте так говорить!  Это  могло  быть  и
случайностью.
   Тот лишь театрально пожал плечами.
   —  Могло,  —  с  нажимом повторил он. — Допустим. Но  это  делает
происшедшее еще загадочнее — особенно для Керанса. «Пытался  или  не
пытался   я   покончить   с  собой?»  —   вот   один   из   немногих
экзистенциалистских  вопросов,  и гораздо  более  существенный,  чем
пресловутое:  «Быть  или  не  быть?». Он  выявляет  неопределенность
самоубийства,  а  не  вечную двойственность сознания  жертвы,  —  он
покровительственно  улыбнулся Керансу  пока  тот,  спокойно  сидя  в
кресле,  цедил шампанское, поданное Беатрис. — От души вам  завидую,
Керанс!   Решение   подобной   задачи  может   доставить   подлинное
наслаждение. Если, конечно, вы сумеете ее решить.
   —  Спасибо,  Стрейнджмен. Как только отыщу  ответ,  непременно  с
вами поделюсь. — выдавил из себя слабую улыбку Керанс; судя по тому,
как  быстро  возвращались силы, отделался  он,  в  сущности,  легким
испугом.
   Тем  временем, потеряв к нему всякий интерес, члены экипажа  один
за другим разошлись по своим делам.
   
   На  обратном  пути  в «Ритц» Керанс молча сидел  на  корме  бота,
размышляя  о  великом  чреве планетария и о  многослойном  покрывале
собственных ассоциаций, пытаясь изгнать из сознания страшное «или  —
hkh;,  которое  так точно сформулировал Стрейнджмен. Что  это  было:
пережал   ли   он  собственный  воздушный  шланг  в  подсознательном
стремлении  к смерти? или в самом деле несчастный случай?  или  все-
таки покушение? Если бы те два ныряльщика не спасли его (и не на  их
ли  появление  он  неосознанно  рассчитывал,  отсоединяя  телефонный
кабель?),  Керанс,  несомненно, уже знал бы ответ.  И,  кстати,  что
вообще  побудило его к погружению? В какой-то мере —  продиктованный
любопытством  позыв  отдать  себя  на  милость  Стрейнджмена,   мало
отличимый от подготовки самоубийства.
   На  протяжении  нескольких последующих  дней  загадка  оставалась
нерешенной.  Может  быть,  и само затопление  мира,  и  таинственное
стремление  на  юг,  которым был одержим Хардман,  являли  собою  не
более,  чем  стремление к самоуничтожению, подсознательное  принятие
логики  регресса, завершающегося достижением археопсихического  нуля
бодкинской  нейроники?  Предпочитая  скорее  ужиться  с  еще   одной
загадкой,  чем  испытывать все больший страх  перед  ролью,  которую
играет в его сознании Стрейнджмен, Керанс систематически подавлял  в
себе воспоминания о случившемся. Бодкин и Беатрис также старались не
упоминать  о происшествии, как бы молчаливо согласившись, что  ответ
на  сформулированный Стрейнджменом вопрос и для них разрешит  немало
загадок,  а  тем самым и лишит спасительных иллюзий,  расставание  с
которыми — как и со всеми неопределенностями самопознания — приносит
нестерпимую боль.
   
                     Глава X. Прием с сюрпризом
   
   Разбуженный   низким  ревом  заходящего  на  посадку  гидроплана,
Керанс   с  раздражением  зашевелился,  елозя  головой  по  несвежей
наволочке. Он сфокусировал взгляд на ярких зеленых параллелограммах,
пятнавших  потолок  над  жалюзи.  Еще  некоторое  время  он   лежал,
прислушиваясь  к вою реверсирующих двигателей, а потом,  сделав  над
собой  усилие,  все-таки вылез из постели. Было уже больше  половины
восьмого,  — на час позже, чем просыпался он еще месяц  назад,  —  и
яркий  солнечный свет, отражавшийся от лагуны, хищно запускал пальцы
в затемненную комнату, как некое золотое чудовище.
   С   легкой  досадой  Керанс  заметил,  что  ложась  спать,  забыл
выключить  стоящий  возле кровати вентилятор. В последнее  время  он
начал  засыпать в самые непредсказуемые моменты — иногда едва  успев
ophqeqr| на постель и даже не расшнуровав до конца ботинок. Стремясь
сберечь  горючее,  он закрыл спальню и перетащил оттуда  в  гостиную
раззолоченную  двуспальную кровать; но от самого ее присутствия  так
клонило  в сон, что вскоре он был вынужден выдворить массивное  ложе
обратно.
   —  Керанс! — голос Стрейнджмена эхом отдавался в коридорах нижних
этажей.
   Прислушиваясь   к  этим  гулким  перекатам  звука,   предваряющим
появление визитера, биолог медленно захромал в ванную и ко  времени,
когда  альбинос вошел апартаменты, успел ополоснуть лицо.  Небрежным
жестом  швырнув на пол шлем, гость выставил на стол термос  горячего
черного  кофе  и  головку  позеленевшей от  времени  горгонцолы59  в
герметической упаковке.
   —  От  нашего стола — вашему столу, — он заглянул в тусклые глаза
Керанса  и  озабоченно нахмурился. — Как дела  в  глубинах  времени,
доктор?
   Керанс  присел  на  краешек  кровати,  ожидая,  пока  утихнет   в
сознании гул призрачных джунглей — остатки снов бескрайними отмелями
простирались под зыбкой поверхностью окружающей реальности.
   — Что вас привело? — резче, чем собирался, спросил он.
   Лицо Стрейнджмена выразило глубокую обиду.
   —  Просто  вы  симпатичны мне, пусть даже умудряетесь  все  время
забывать   об   этом,   —  под  разговор  он  передвинул   регулятор
кондиционера  на  несколько  делений ниже;  его  дружелюбная  улыбка
казалась Керансу извращенной кривой усмешкой. — Однако есть и другая
причина: я хочу пригласить вас отобедать со мной нынче вечером. И не
качайте  головой  — я столько раз приходил сюда,  что  пора  бы  уже
ответить гостеприимством на гостеприимство. Беатрис и старик  Бодкин
тоже приглашены; все должно быть очень шикарно: фейерверк, барабаны-
бонго60 и сюрприз.
   — А именно?
   —  Увидите.  Нечто  и  впрямь  поразительное,  поверьте.  Я  ведь
терпеть  не  могу делать что-нибудь наполовину. Если  захочу,  то  и
своих  аллигаторов  заставлю  плясать  на  кончиках  хвостов,  —  он
самодовольно  улыбнулся. — Ручаюсь, Керанс, вы  будете  поражены.  А
   jpnle того, надеюсь, это, принесет вам и некоторую психологическую
пользу  —  кто  знает, вдруг да и остановит вашу сумасшедшую  машину
времени,   —   тут   его  настроение  мгновенно   изменилось,   став
философически-отстраненным. — Впрочем, я не должен  подшучивать  над
вами,  Керанс,  ведь сам я не смог бы вынести и  десятой  доли  того
бремени,  которое  взваливаете вы на себя. Чего стоит  хотя  бы  это
трагическое  одиночество призрачных триасовых  болот  —  он  взял  с
кондиционера томик поэм Донна и сымпровизировал: «Мир внутри мира, и
каждый суть остров в себе, плывущий по морям средь архипелагов»61
   —  Ну а как ваши поиски? — поинтересовался Керанс, уверенный, что
его все-таки дурачат.
   —  Откровенно говоря, не больно здорово. Город слишком  северный,
чтобы   в   нем  осталось  что-нибудь  путное.  Впрочем,   несколько
любопытных вещиц мы все-таки нашли. Да вы сами вечером увидите.
   Керанс  заколебался,  сомневаясь, что ему  достанет  энергии  для
светских  бесед с Бодкином и Беатрис — никого из них он не видел  со
времени  неудачной  подводной вылазки,  хотя  Стрейнджмен  на  своем
гидроплане   ежевечерне   посещал   девушку   (Керанс   мог   только
догадываться, сколь успешно, однако комментарии вроде: «Женщины  как
пауки, они сидят, наблюдают за вами, да знай плетут свою сеть»  или:
«Она  продолжает  твердить  о вас, Роберт,  черт  бы  ее  подрал»  —
указывали на отрицательный результат).
   Как   бы   то  ни  было,  но  что-то  в  интонациях  и  поведении
Стрейнджмена подсказывало: присутствие Керанса является обязательным
и   никакие  отговорки  в  расчет  приниматься  не  будут.   Мародер
внимательно наблюдал за ним, ожидая ответа.
   — Признаться, ваше приглашение несколько неожиданно
   —  Простите, Керанс, но поскольку мы знаем друг друга так хорошо,
я  не  сомневался,  что  вы  не  придадите  этому  слишком  большого
значения.  Вините  во  всем  мою маниакально-депрессивную  личность.
Экстравагантность и сумасбродство — вот вам и весь я.
   Керанс  нашел  две  позолоченные  фарфоровые  кофейные  чашки   и
наполнил  их из термоса. «Знаем друг друга так хорошо, —  с  иронией
   onbrnphk  он  про себя. — Будь я проклят, если вообще  знаю  вас,
Стрейнджмен!»  Носящийся по лагунам, словно  злой  дух  затопленного
города,  средоточие  и  символ  всех  его  бесцельных  жестокости  и
насилия,  альбинос  был наполовину буканьером, наполовину  дьяволом.
Однако была у него и другая, нейронная роль, в которой он, казалось,
оказывал   почти   благотворное  влияние,   держа   перед   Керансом
предостерегающее  зеркало  и  косвенно предупреждая  об  опасностях,
которыми  чревато будущее, избранное для себя биологом.  Именно  эта
связь  удерживала  их  вместе, ибо в ином случае  Керанс  давно  уже
покинул бы лагуны и подался на юг.
   —  Полагаю, это прощальный праздник? — спросил он Стрейнджмена. —
Очевидно, вы нас покидаете?
   —  Нет,  разумеется,  —  возразил тот. —  Мы  ведь  только-только
прибыли.  Кроме того, — добавил он глубокомысленно,  —  куда  бы  мы
отправились? Осталось уже совсем немного подходящих мест Признаться,
временами  я  чувствую  себя  этаким  Флебом-финикийцем.  Хотя   по-
настоящему это ведь ваше амплуа, не так ли?
                             Течение у дна
                   Глодало его молча. Пока
                   Не вошел он, минуя старость
                   И юность, в водоворот.62
   Так  он  продолжал изводить Керанса до тех пор,  пока  биолог  не
принял   приглашения,  после  чего  торжествующе  удалился.   Керанс
прикончил кофе из термоса и, начав приходить в себя, поднял жалюзи и
впустил в комнату яркий солнечный свет.
   Снаружи, на балконе, расположился в кресле белый варан и  смотрел
на него каменными глазами, ожидая, пока что-нибудь произойдет.
   
   Вечером, направляясь через лагуну к пароходу, Керанс размышлял  о
возможной  природе стрейнджменовского «сюрприза», от  души  надеясь,
что  это  не  окажется  каким-нибудь изощренным розыгрышем.  Усилия,
потребовавшееся для бритья и переодевания к обеду, утомили его.
   По   всей   лагуне   были  явственно  заметны   приготовления   к
   opedqrnyels действу. Пароход стоял на якоре в полусотне ярдов  от
берега,   украшенный  флагами  расцвечивания  и  гирляндами  цветных
лампочек,  а  два  бота  систематически курсировали  вдоль  берегов,
отгоняя аллигаторов в центральную лагуну.
   Керанс   показал  на  большого  каймана,  метавшегося   в   кругу
шлюпочных багров, и поинтересовался у Большого Цезаря:
   — Что у нас сегодня в меню — жареный аллигатор?
   Стоя  у  штурвала  бота, гигантский горбатый  мулат  с  нарочитой
неопределенностью пожал плечами:
   —  Стрейндж  сегодня  подготовил  большое  шоу,  миста63  Керанс,
настоящее большое шоу. Вы увидите.
   Керанс встал со своего кресла и прислонился к рубке.
   — Как давно вы знаете капитана, Большой Цезарь?
   — Давно, миста Керанс. Десять лет, может быть, двадцать.
   —  Странный  он человек, — продолжал Керанс, — у него так  быстро
меняются настроения Да вы и сами не могли не заметить. Порой он меня
пугает.
   Одноглазый мулат загадочно улыбнулся.
   —  Тут вы правы, миста Керанс, — ответил он с усмешкой. — Тут  вы
точно правы.
   Но  прежде,  чем  Керанс смог продолжить,  их  прервал  усиленный
мегафоном невнятный голос, донесшийся с мостика парохода.
   Каждого  из  гостей Стрейнджмен встречал у трапа. Он  пребывал  в
отменном  расположении духа и сумел создать и распространить  вокруг
атмосферу  очарования  и веселья. Приветствуя Беатрис,  он  отпустил
витиеватый комплимент ее внешности — на девушке было длинное бальное
платье  из голубой парчи, а бирюзовые тени вокруг глаз придавали  ей
вид  какой-то  экзотической  райской птицы.  Даже  Бодкин  ухитрился
подровнять  бороду и достать приличный льняной пиджак, а  повязанный
на   шее   кусок   старого  крепа  являл  собой  неохотную   уступку
непременности  черного галстука. Однако, подобно  Керансу,  оба  они
выглядели   застывшими  и  далекими  и  лишь  в  силу  выработанного
автоматизма поддерживали застольный разговор.
   Впрочем, Стрейнджмен не замечал этого, а если и замечал,  то  был
слишком  занят и возбужден, чтобы обратить внимание.  Каковы  бы  ни
были его побуждения, но явно он затратил немало труда, дабы достойно
преподнести  свой «сюрприз». Над верхней палубой был  натянут  новый
   o`psqhmnb{i тент, края которого загибались вверх, образуя подобие
опрокинутого  шатра  и  обеспечивая  прекрасный  вид  на  лагуну   и
простирающееся  над  ней  небо. Близ  перил  стоял  большой  круглый
обеденный   стол,   вокруг  которого  расположились   низенькие,   в
египетском  стиле, диваны с позолотой и со спиральными  валиками  из
слоновой кости. Стол был уставлен разномастными — но оттого не менее
роскошными  — золотыми и серебряными приборами, в большинстве  своем
исполинских размеров: золоченой бронзы полоскательницы для  омовения
пальцев, например, размерами напоминали скорее крестильные купели.
   В    припадке    расточительности   Стрейнджмен   обшарил    свою
сокровищницу — позади стола красовались, держа подносы с фруктами  и
орхидеями,  несколько  статуй черненой  бронзы,  а  надо  всем  этим
царило,  нависая,  словно  фреска,  прислоненное  к  дымовым  трубам
громадное   полотно  кисти  какого-то  художника  школы  Тинторетто.
Называлось  оно «Свадьба Есфири и царя Ксеркса»64, однако  языческая
трактовка,  не  говоря  уже о венецианской лагуне  и  дворцах  вдоль
Большого  Канала на заднем плане, вкупе с декорациями и костюмами  в
духе  чинквеченто65 делали его похожим скорее на «Свадьбу Нептуна  и
Минервы»66  —  сходство, смысл которого Стрейнджмен,  без  сомнения,
намеревался  подчеркнуть.  Царь Ксеркс — коварный  пожилой  дож  или
венецианский  Великий Адмирал с крючковатым носом —  был,  казалось,
уже  полностью  укрощен  застенчивой черноволосой  Есфирью,  которая
имела  легкое,  но тем не менее заметное сходство с Беатрис.  Бросив
взгляд  на  полотно,  где толпились сотни свадебных  гостей,  Керанс
внезапно увидел еще один знакомый профиль — лицо Стрейнджмена  среди
твердых  и жестоких улыбок членов Совета десяти; впрочем,  когда  он
подошел поближе, сходство исчезло.
   Свадебная    церемония    происходила    на    борту     галиона,
пришвартованного  у  Палаццо  дожей, и  его  изысканная  оснастка  и
отделка  в  стиле рококо67, казалось, непосредственно  переходила  в
   qr`k|mni   такелаж  парохода.  Не  говоря  о  родственном   фоне,
подчеркнутом  двумя  лагунами и встающими  из  воды  зданиями,  весь
пестрый экипаж Стрейнджмена и сам мог бы сойти прямо с полотна  —  с
его   рабами,  украшенными  драгоценностями,  и  мавром,   капитаном
гондольеров.
   —  Узнаете  там  себя, Беа? — потягивая коктейль, поинтересовался
Керанс. — Похоже, Стрейнджмен надеется, что вы покорите воды  потопа
с тем же уменьем, с каким Есфирь смирила царя.
   —   Правильно,   Керанс!  —  Стрейнджмен  сошел   с   мостика   и
присоединился  к  ним.  —  Вы  определили  совершенно  точно,  —  он
поклонился Беатрис. — Надеюсь, вы принимаете комплимент, дорогая?
   —  Я, конечно, польщена, Стрейнджмен — Беатрис подошла к картине,
рассматривая  свою  копию,  затем повернулась  в  кружении  парчи  и
остановилась  у перил, глядя поверх воды, — однако не  уверена,  что
хотела бы оказаться в этой роли.
   —  И тем не менее, это неизбежно, мисс Даль, — Стрейнджмен указал
стюарду  на  Бодкина, который сидел в спокойной задумчивости,  затем
хлопнул  Керанса  по  плечу.  — Поверьте,  доктор,  очень  скоро  вы
убедитесь сами
   — Хорошо бы, а то мое терпение уже на исходе.
   —  Как,  после тридцати миллионов лет вы не в состоянии подождать
пяти минут? Ведь я возвращаю вас к настоящему.
   На    протяжении    всего   обеда   Стрейнджмен    наблюдал    за
последовательностью подачи вин, пользуясь своими отлучками от  стола
для  кратких  совещаний  с  Адмиралом. Когда,  наконец,  перед  ними
появилось  бренди,  Стрейнджмен  уселся,  —  по  всей  видимости,  в
последний раз, — открыто подмигивая Керансу. За это время  два  бота
незаметно   переместились  к  протоке,   впадающей   в   лагуну   на
противоположном берегу, а затем исчезли в ее устье, тогда как третий
занял  позицию  в  центре,  и  вскоре с  его  палубы  взметнулись  и
рассыпались в небе фонтаны разноцветного огня.
   Последние  лучи  солнца  еще играли на воде,  но  уже  достаточно
побледнели,  и яркие огненные колеса и букеты сверкали и  ослепляли,
их  резкие  краски  четко  вырисовывались  на  подцвеченном  закатом
сумеречном небе. Улыбка на лице Стрейнджмена становилась все шире  и
шире,  пока он, наконец, не откинулся на диване, буквально  заходясь
внутренним  смехом, однако красные и зеленые вспышки  высвечивали  в
его лице мрачные черты.
   Керанс  подался  вперед,  собираясь полюбопытствовать,  когда  же
l`reph`khgserq обещанный «сюрприз», но альбинос опередил его.
   —  Ну,  как,  ничего не заметили? — он оглядел  сотрапезников.  —
Беатрис?  Доктор  Бодкин?  Как  вы  все,  однако,  заторможены!   Да
всплывите же хоть на минутку из глубин времени!
   Над  пароходом  повисло  странное  молчание,  и  Керанс  невольно
ухватился  за перила — на тот случай, если Стрейнджмену  вздумается,
например,  устроить подводный взрыв. Взглянув на нижнюю  палубу,  он
неожиданно   увидел   двадцать  или  тридцать  членов   экипажа,   в
неподвижности  смотрящих на лагуну, — эбеновые лица и белые  фуфайки
мерцали   в  призрачном  свете,  превращая  их  в  команду   корабля
привидений.
   Озадаченный,   Керанс  обвел  глазами  лагуну  и  небо.   Сумерки
наступили  скорее, чем он ожидал, и стены зданий на  противоположном
берегу  уже  погрузились в тень. Но в то же  время  небо  оставалось
чистым  и  прозрачным,  как при закате,  а  кроны  джунглей  —  ярко
окрашенными.
   Откуда-то  издали доносился низкий барабанный гул — его  издавали
пневматические  насосы, которые работали уже  давно,  но  прежде  их
заглушали шум застолья и грохот пиротехники. Вода вокруг судна стала
странно  вялой  и  безжизненной, привычные низкие  волны  совершенно
сгладились. Керанс посмотрел вниз, на поверхность, любопытствуя,  не
предполагается  ли показ синхронного плавания труппой дрессированных
аллигаторов. Рептилий он не заметил, но
   —  Алан!  Бога  ради, смотрите! Беатрис, разве вы  не  видите?  —
оттолкнув  кресло, биолог метнулся к перилам, в изумлении  показывая
на воду. — Уровень понижается!
   Сразу  же  под  темной, прозрачной поверхностью маячили  смутные,
прямоугольные   очертания  погруженных  зданий;  их  открытые   окна
казались  пустыми  глазницами  невиданных  потонувших  черепов.  Они
приближались  и приближались, всплывая из глубин, словно  необъятная
воскресающая  Атлантида.  Сперва  показалась  дюжина,   затем   пара
десятков  зданий;  их  карнизы и пожарные  лестницы  были  отчетливо
различимы  сквозь неуклонно утончавшееся покрывало вод.  Большинство
из  них  насчитывало всего четыре или пять этажей — здесь был  район
мелких   магазинчиков  и  учреждений,  окруженный   более   высокими
зданиями, обрамляющими границы лагуны.
   В  полусотне  ярдов  от  них показалась над  поверхностью  первая
крыша  — скошенный прямоугольник, густо поросший водорослями,  среди
которых  отчаянно  бились несколько крупных  рыб.  Немедленно  рядом
bngmhjkn с полдюжины других домов, уже намечая контуры узкой улочки.
Затем   показалась  верхняя  линия  окон  —  вода   низвергалась   с
подоконников,   оливково-бурые   водоросли   свисали   с    путаницы
прогибавшихся над мостовой проводов.
   Лагуна  уже исчезла. Медленно опускаясь, чтобы угнездиться  среди
того,  что  представлялось взгляду большой, открытой  площадью,  они
смотрели теперь на мешанину крыш, над которыми выступали здесь и там
полуразрушенные  дымовые трубы и шпили; плоское зеркало  поверхности
на  глазах  преображалось в кубистские джунгли зданий, по краям,  на
более высоких местах, сливающиеся с зелеными джунглями. Остатки воды
образовывали  каналы  — темные и мрачные, водоворотами  уходящие  на
перекрестках  в  узкие  переулки.  Вуали  пены  свисали  с  путаницы
телеграфных  проводов  и  покосившихся неоновых  вывесок,  а  фасады
зданий  покрывала тонкая пленка ила, превращавшая еще совсем недавно
столь  прозрачную  красоту подводного города  в  осушенную,  гниющую
сточную канаву.
   — Роберт! Остановите это! Это омерзительно!
   Беатрис  схватила  его за руку; длинные, покрытые  голубым  лаком
ногти впивались в кожу даже сквозь ткань смокинга. На возникающий из
вод  город  она  смотрела с ужасом на застывшем лице; острые,  едкие
запахи   обнажившихся   водяных  растений  и   водорослей,   мокрые,
искаженные  очертания  ржавеющего хлама вызывали  у  нее  физическое
отвращение.
   Керансу  потребовалось совершить усилие над собой, чтобы осознать
это  всеобщее  выворачивание наизнанку его нормального и  привычного
мира;  он был не в состоянии принять логики происходящего перед  ним
возрождения.  Поначалу  он подумал было, уж не  произошел  ли  некий
климатический  поворот  «все вдруг», катаклизм,  который  на  глазах
сокращал  теперь  расширявшиеся доселе  моря  и  осушал  затопленные
города.  Если  так, придется либо приспосабливаться к  этому  новому
настоящему,  либо же оказаться покинутым за миллионы лет  на  берегу
какой-нибудь  затерянной  триасовой  лагуны.  Но  громадное   солнце
продолжало  тяжело  биться в глубине его  разума  —  пульсировать  с
неослабной силой, а рядом он услышал бормотание Бодкина:
   —  На  редкость мощные насосы. Вода опускается на добрых  два-три
фута в минуту. Мы уже недалеко ото дна. Фантастика, да и только!
   И   вдруг   в  вечерней  тишине  зазвучал  неудержимый  хохот   —
покатываясь   на  диване,  Стрейнджмен  промокал  салфеткой   глаза.
Сделавший  свое  дело  режиссер грандиозного  спектакля,  он  теперь
khjnb`k при виде ошеломленных лиц троих людей, застывших у перил.  А
с высоты мостика весело взирал на происходящее Адмирал — в угасающем
свете  его  голая грудь отблескивала, словно медный гонг. На  нижней
палубе двое или трое матросов работали со швартовыми концами, следя,
чтобы пароход занимал над площадью правильное положение.
   Два  бота,  которые на время фейерверка уходили в устье  протоки,
теперь  плавали  по  ту  сторону массивной  дамбы;  из  труб  мощных
насосов, установленных на их палубах, изливалась пенная масса  воды.
Затем  вырастающие крыши заслонили этот вид, и теперь глазам стоящих
на   палубе  представали  только  обесцвеченные  фасады  обрамляющих
площадь   домов,   да   третий  бот,  осторожно  пробиравшийся   под
нависавшими проводами по одной из боковых улиц в какой-нибудь  сотне
ярдов от них. Воды оставалось всего пятнадцать или двадцать футов.
   Отсмеявшись, Стрейнджмен подошел к перилам.
   —  Действительно превосходно, доктор Бодкин, не правда ли?  Какая
шутка,   какой  поистине  великолепный  спектакль!  Ну  же,  доктор,
перестаньте дуться и поздравьте меня! Организовать все это  было  не
так-то просто.
   Бодкин кивнул и с оглушенным видом отступил от перил.
   —  Но  как  вам удалось перекрыть периметр? — удивился Керанс.  —
Ведь сплошной стены вокруг лагуны нет!
   —  Теперь  есть,  доктор. А я-то думал, будто  вы  специалист  по
морской  биологии  Грибы,  растущие там,  снаружи,  в  грязи  болот,
скрепили  и превратили в монолит всю массу ила; неделю назад  в  ней
оставался  уже один-единственный проход, и нам хватило  каких-нибудь
пяти  минут, чтобы его заткнуть, — он с удовлетворением  смотрел  на
возникающие  в  смутном  свете  улицы  сгорбленные  спины  машин   и
автобусов.  В  лужах  бились гигантские анемоны  и  морские  звезды,
изнемогавшие ламинарии в беспорядке свисали из окон.
   — Лестер-сквер, —оцепенело проговорил Бодкин
   Стрейнджмен обернулся к нему, через плечо доктора жадно глядя  на
обрамленные мертвыми неоновыми рекламами портики танцевальных  залов
и театров.
   —  Так  вы  все-таки знаете эти места, доктор! Жаль,  что  вы  не
смогли  помочь нам раньше, когда мы понятия не имели, куда сунуться,
—  он  с  ругательством хлопнул по перилам, задев локоть Керанса.  —
Зато, клянусь Богом, теперь у нас есть настоящее дело!
   И  он  с  рычанием ринулся прочь, оттолкнув обеденный стол  и  на
ходу выкрикивая какие-то распоряжения Адмиралу.
   
   Прижимая  тонкую руку к горлу, Беатрис с тревогой  проводила  его
взглядом.
   —Он безумен, Роберт. Что нам делать? Он же осушит все лагуны!
   Керанс  кивнул, думая о происшедшей со Стрейнджменом метаморфозе,
свидетелями   которой  они  только  что  стали.  С   появлением   на
поверхности затопленных улиц и зданий его манеры разом переменились:
все  следы  едва  ли  не  изысканной утонченности  и  меткого  юмора
исчезли; он стал злобен и откровенно груб, будто вернувшийся на свет
город  снова  вселил в него дух уличного хулигана.  Можно  подумать,
воды  потопа  некогда захлестнули и подавили его истинный  характер,
оставив на виду только переменчивость настроений, да внешние обаяние
и лоск.
   На  палубу  легла  тень  соседнего дома  —  граница  ее  наискось
пересекала прислоненное к трубам громадное полотно. Однако несколько
фигур  все  еще  оставались  видны —  Есфирь,  и  мавр-гондольер,  и
белолицый   безбородый   член  Совета  десяти.   Как   и   предрекал
Стрейнджмен,  Беатрис  исполнила свою символическую  роль  —  Нептун
отступился и ушел.
   Керанс посмотрел на круглый корпус биостанции, лежавший на  крыше
кинотеатра,  точно огромный валун на краю утеса. Обрамлявшие  лагуну
каменные  громады,  каждая  из которых без  малого  на  сотню  футов
возвышалась над здешними домами, закрыли теперь половину небосклона,
и пароход оказался запертым на дне сумрачного каньона.
   —  Вряд  ли  это  осуществимо, —Керанс поддержал  девушку,  когда
пароход   коснулся  дна  и  чуть  покачнулся,  раздавив   при   этом
оказавшуюся под правым бортом микролитражку. — Они уйдут, как только
закончат  потрошить  склады и музеи. И не забывайте,  через  неделю-
другую придут шторма и дожди.
   Беатрис  передернуло от омерзения, когда среди  крыш  замелькали,
кидаясь с одного сочащегося навеса на другой, первые летучие мыши.
   — Но все это так безобразно! Не могу поверить, будто здесь когда-
нибудь кто-нибудь жил. Какой-то вымышленный адский город Роберт, мне
нужна лагуна!
   —  Что ж, мы можем уйти, двинуться через илистые отмели на юг.  А
вы, Алан, что вы об этом думаете?
   Бодкин медленно покачал головой, по-прежнему безучастно глядя  на
потемневшие здания вокруг площади.
   — Вы идите, а я должен остаться здесь.
   Керанс колебался.
   —  Алан,  —  мягко предостерег он. — Стрейнджмен добился  своего.
Отныне  мы  стали  для  него бесполезны.  А  скоро  окажемся  просто
нежеланными гостями, а то и вовсе нежелательными свидетелями.
   Но  Бодкин  пропустил его слова мимо ушей. Он  смотрел  вниз,  на
улицы,  сжимая  руками  перила, словно старик у  прилавка  какого-то
громадного магазина, покупающий воспоминания собственного детства.
   Вода  с  улиц уже почти совсем ушла. Приближавшийся  бот  сел  на
мель  на тротуаре, был снят с нее, но затем окончательно застрял  на
островке  безопасности.  Три человека с  Большим  Цезарем  во  главе
спрыгнули на мостовую и шумно побрели к пароходу, возбужденно  плеща
доходившей им до пояса водой в разверстые витрины магазинов.
   С   легким  толчком  судно  окончательно  легло  на  дно  —   под
приветственные крики Стрейнджмена и его подчиненных, которые баграми
отбрасывали  концы лопнувших проводов. На воду была  спущена  легкая
плоскодонка  и,  под  аккомпанемент  барабанной  дроби,   выбиваемой
кулаками  по  планширям, Адмирал через мелеющий  пруд  повез  своего
командира  к  высящемуся в центре площади фонтану.  Там  Стрейнджмен
вылез,  вытащил из-за пояса ракетницу и с ликующими криками принялся
одну за другой пускать в небо разноцветные ракеты.
   
                  Глава XI. «Баллада о мисте Кости»
   
   Получасом  позже  Беатрис,  Керанс и доктор  Бодкин  тоже  смогли
спуститься на улицы. Повсюду расплескались громадные лужи,  питаемые
ручьями,  вытекавшими из окон и дверей, но все они  были  не  глубже
двух  или трех футов. Попадались и сухие участки, — иногда по  сотне
ярдов  и  больше  —  а  кое-где мостовые высохли  уже  окончательно.
Умирающие рыбы и водные растения испускали дух посреди дороги,  а  в
сточных  желобах и на тротуарах громоздились завалы черной  тины;  к
счастью, отступающая вода прорезала сквозь них длинные тропинки.
   Возглавляемой  Стрейнджменом ревущей  оравой  экипаж  ринулся  во
тьму   улиц:  сам  он  в  белом  вечернем  костюме  мчался  впереди,
беспрестанно  куда  ни  попадя паля ракетами,  а  за  ним  поспешали
присные  —  передние несли на воздетых руках бочонок рома, остальные
размахивали  бутылками,  мачете  и гитарами.  Когда  Керанс  помогал
Беатрис   спуститься  по  трапу,  раздалось  несколько   насмешливых
возгласов: «Миста Кости!» — но вскоре они стихли, и троицу  оставили
b покое возле громады севшего на мель безмолвного парохода.
   Неуверенно  глянув  вверх, на высокие кроны отдаленных  джунглей,
маячивших  в темноте, словно края кратера потухшего вулкана,  Керанс
повел  спутников  к  ближайшему зданию. Через  несколько  минут  они
оказались  возле открытых дверей крупного кинотеатра — на  мозаичном
полу  вестибюля слабо мерцали морские ежи и огурцы, из оконца  кассы
свисали водоросли.
   Беатриса  подобрала рукой подол платья, и они медленно  двинулись
вдоль  линии  кинотеатров, кафе, танцзалов и ресторанов,  посещаемых
теперь только рыбами да моллюсками. На первом же углу они свернули в
сторону,  стремясь уйти подальше от звуков разгула,  доносившихся  с
другой  стороны  площади,  и зашагали на  запад  по  дну  туманного,
сочащегося  влагой  каньона.  Над  головами  то  и  дело  продолжали
вспыхивать ракеты, и нежные стеклянные губки в дверных проемах мягко
светились, отражая сполохи то красного, то синего огня. Керанс читал
ржавые   настенные  таблички:  «Ковентри-стрит»  «Хеймаркет»   Когда
Стрейнджмен  и его стая ринулись обратно — через площадь,  в  блеске
шума  и света, круша тяжелыми клинками мачете гнилые доски, которыми
были  заколочены витрины магазинов, — все трое поспешили  юркнуть  в
первую попавшуюся дверь.
   —  Будем надеяться, они найдут что-нибудь, что их удовлетворит, —
пробормотал  Бодкин;  он  смотрел  по  сторонам,  как  бы  отыскивая
взглядом  глубокую, черную воду, которая еще так  недавно  покрывала
здания.
   
   Несколько  часов  они  —  заблудившиеся привидения  в  элегантных
вечерних туалетах — бродили по узким улицам, изредка встречая одного
из  бесчинствующих мародеров, когда тот ковылял по середине улицы  с
каким-нибудь  трофеем  в одной руке и мачете в  другой.  Кое-где  на
перекрестках  были разведены костры, топливом для которых  послужили
какие-то  трухлявые  доски, и группы по два-три человека  грелись  у
огня.
   Избегая  их,  Керанс боковыми улочками повел спутников  к  южному
берегу  того,  что совсем недавно было лагуной — там  возносился  во
тьму дом Беатрис, а пентхауз на его крыше терялся среди звезд.
   —  Первые  десять этажей придется топать пешком, — биолог  указал
на  мощный  илистый нанос, сырым вогнутым склоном  достигавший  окон
пятого этажа — часть того массива коагулированной глины, который,  в
полном  соответствии со словами Стрейнджмена, окружал теперь лагуну,
bk  собой  непреодолимую  преграду на  пути  наступающего  моря.  На
боковых  улицах  взгляду представали необъятные  языки  все  той  же
тягучей и текучей массы, поднимающейся над крышами и просачивающейся
сквозь выпотрошенные дома, которые потом помогали ей затвердевать.
   Местами,  сталкиваясь более неприступным препятствием, — церковью
или  каким-нибудь государственным учреждением, — эта полуживая дамба
делала извив, отклоняясь от опоясывающего лагуну пути. Один из таких
участков  следовал направлению, которым продвигались  они  во  время
подводной экспедиции, и на подходе к планетарию Керанс непроизвольно
ускорил   шаг.   Он   нетерпеливо   поджидал   спутников,   которые,
задержавшись перед пустыми витринами старого универмага, глазели  на
поток  черной грязи, медленно стекавшей по эскалаторам и  образующей
поперек улицы вязкие лужи.
   Даже  самые маленькие из домов были забаррикадированы перед  тем,
как  быть  брошенными,  а  теперь стальные щиты  и  решетки  рухнули
поперек входов, закрывая собой все, что могло находиться внутри. Все
кругом покрывала тонкая оболочка ила и тины, стиравшая былые красоту
и неповторимость улиц, так что весь город казался Керансу восставшим
из  собственной канализации. Возможно, в Судный День армии мертвецов
поднимутся облаченными в такие же грязные саваны.
   —  Роберт  —  Бодкин  протянул руку, указывая  жестом  на  что-то
впереди.
   В  пятидесяти  ярдах  слабо вырисовывался  на  фоне  неба  купол,
временами  металлически  поблескивавший,  отражая  вспышки   далеких
сигнальных ракет, а под ним, задрапированный тенями, высился  корпус
планетария.   Керанс  остановился,  с  трудом  узнавая  расположение
близлежащих   проездов,  тротуаров  и  уличных  фонарей,   а   затем
неуверенно зашагал вперед, осторожно выбирая дорогу меж обрамлявшими
улицу  наносами грязи, непреодолимым любопытством влекомый  к  этому
пантеону собственных загадок и страхов.
   Поперек  входа  вяло поникли губки и бурые ламинарии;  встававшие
над  куполом заросли фукуса теперь бессильно повисли над портиком  —
их  длинные,  быстро высыхающие листья хлопали надо  входом,  словно
разорванные  в  клочья маркизы. Керанс дотянулся  и  отбросил  их  в
сторону,  а  потом осторожно заглянул в темное фойе.  Густая  черная
грязь,  еле слышно шипя (бесчисленная водная живность умирала здесь,
медленно   выпуская  воздух  из  воздушных  мешков  и   плавательных
пузырей), лежала повсюду — на кассе и на будке билетера, на ступенях
ведущей  на  антресоль  лестницы, на стенах и  на  створках  дверей.
Ndm`jn  бархатная мантия — роскошные драпировки, представшие ему  во
время  погружения — теперь являла собой лишь жалкие обрывки  одеяния
из   гниющих   органических  останков,  более  всего   напоминавшего
погребальные  покровы. На смену прекрасному преддверию чрева  пришел
выход на помойку.
   Керанс  двинулся  вперед, пересекая фойе,  —  в  памяти  вставали
глубокие  сумерки зала и странные созвездия в подкупольных  небесах.
Ноги хлюпали в темной жиже, словно вытекающей из вен и убитого кита.
Подхватив  под  руку Беатрис, он поспешно вывел  девушку  на  улицу,
стараясь ступать по собственным следам.
   —  Боюсь,  вся  магия  иссякла, — заметил с натужным  смешком.  —
Наверное,   Стрейнджмен  сказал  бы,  что   самоубийца   не   должен
возвращаться на место преступления.
   
   Пытаясь  сократить путь, они забрели в извилистый  тупик  и  едва
успели  вовремя  отступить,  когда из мелкой  лужи  на  них  кинулся
небольшой  кайман.  Мечась между ржавыми остовами  автомобилей,  они
выбрались  на  широкую  улицу  и  остановились,  с  трудом  переводя
дыхание.  Преследующая по пятам рептилия замерла у фонарного  столба
на  краю  тротуара,  медленно  поводя  хвостом,  сжимая  и  разжимая
челюсти,  и  Керанс  снова потянул Беатрис за собой.  Они  пустились
бежать,  но  через каких-нибудь десять ярдов Бодкин поскользнулся  и
тяжело рухнул в ил.
   — Алан! Быстрее!
   Керанс  бросился назад; голова каймана поворачивалась,  следя  за
ним.  Похоже, ошеломленный внезапным изменением обстановки  крокодил
был разъярен и готов набрасываться на все подряд.
   Внезапно  совсем близко рявкнули ружья, — вылетавшее  из  стволов
пламя рассекло тьму, — а в следующее мгновение из-за угла показалась
группа  людей,  двое  или трое из них держали над  головами  горящие
факелы.  Первым размашисто шагал Стрейнджмен, за ним  с  дробовиками
наизготовку следовали Большой Цезарь и Адмирал.
   Глаза  Стрейнджмена сверкали в мечущемся свете факелов. Он  отдал
легкий  поклон  Беатрис, потом приветственно махнул  рукой  Керансу.
Кайман  с  перебитым  спинным  хребтом  бессильно  бился  в  канаве,
показывая  желтое брюхо, и Большой Цезарь, вытащив мачете,  принялся
отрубать ему голову.
   Стрейнджмен наблюдал за происходящим со злобным удовольствием.
   —  Отвратительная скотина, — прокомментировал он,  затем  вытащил
hg  кармана  и  протянул  девушке  громадное  перевитое  водорослями
ожерелье  из фальшивых бриллиантов. — Для вас, дорогая  —  он  ловко
накинул  нити  ей на шею, с удовлетворением рассматривая  результат;
водоросли, вкрапленные между сверкающими камнями на фоне белой кожи,
придавали  Беатрис  вид наяды, явившейся из  глубин.  —  как  и  все
остальные драгоценности этого мертвого моря.
   Со  взмахом руки он снова исчез — тьма поглотила факелы  и  крики
его   людей,   оставив  троицу  отшельников  в  обществе  поддельных
драгоценностей и обезглавленного каймана.
   
   На  протяжении  последующих дней жизнь становилась все  безумнее.
По  ночам  Керанс  в  одиночку бродил по темным  улицам,  —  днем  в
лабиринте  переулков было невыносимо жарко, — неспособный  отвлечься
от  воспоминаний о старой лагуне и в тоже время накрепко прикованный
к пустынным улицам и выпотрошенным домам.
   Первоначальное  удивление  при виде  осушенной  лагуны  сменилось
тупой  апатией, которую он тщетно пытался стряхнуть.  Керанс  смутно
понимал,   что  лагуна  являла  собой  комплекс  насущных  нейронных
потребностей,  удовлетворить которые чем-либо иным было  невозможно.
Эта  отупляющая летаргия все углублялась, — разогнать ее оказывалось
не  в  силах  даже царящее кругом насилие, — и он все больше  ощущал
себя  человеком,  затерянным в море времени, стиснутым  смещающимися
пластами диссонантных реальностей, разделенных миллионами лет.
   Могучее  солнце, пульсировавшее в мозгу Керанса, почти  заглушало
звуки  грабежа  и  разгула, грохот взрывчатки и  лай  дробовиков.  В
покрытом  пятнами  грязи белом смокинге он как  слепой  блуждал  под
старыми аркадами — мародеры смелись над ним и, пробегая мимо, всякий
раз  норовили  задеть  плечом. В полночный час он  потерянно  бродил
между  пьяными певцами по площади или, будучи приглашен на очередной
стрейнджменовский «прием», сидел рядом с альбиносом, из густой  тени
парохода  наблюдая  за танцами и прислушиваясь к ритму  барабанов  и
гитар,   звуки   которых   едва  достигали   сознания,   заглушаемые
настойчивым биением черного солнца.
   Он  отказался ото всякой попытки вернуться в «Ритц» — вход в реку
был  загражден  насосными  ботами, а  лагуна  на  всем  пути  кишела
аллигаторами  —  и  потому  днем или спал  на  софе  в  апартаментах
Беатрис,  или  оцепенело  сидел под тентом  на  палубе  парохода.  В
ожидании  прихода сумерек мародеры по большинству либо  спали  среди
ящиков,  либо  спорили  из-за добычи,  и  потому  Керанса  никто  не
aeqonjnhk.  По  законам действующей здесь извращенной логики  теперь
стало безопаснее находиться поблизости от Стрейнджмена, нежели вести
прежнее  отшельническое существование. Бодкин предпринял было  такую
попытку:  не  в  силах  справиться с  потрясением,  он  удалился  на
биостанцию, — до нее теперь можно было добираться по крутой и ветхой
пожарной  лестнице, — однако во время одной из полночных вылазок  на
улицы  университетского квартала был неподалеку от планетария  избит
группой пьяных мародеров. Примкнув к свите Стрейнджмена, Керанс  тем
самым признал абсолютную власть альбиноса над лагунами.
   Однажды  он  все-таки заставил себя проведать  Бодкина  и  застал
того лежащим в постели, овеваемой прохладой самодельного вентилятора
и работающего на последнем издыхании кондиционера. Как и сам Керанс,
доктор,  казалось, пребывал в полной изоляции на крохотном  островке
реальности посреди моря времени.
   —  Роберт,  — пробормотал он разбитыми губами, — уходите  отсюда,
Роберт. Заберите ее девушку — он силился вспоминать имя, — Беатрис и
найдите себе другую лагуну.
   Керанс   кивнул,   блаженствуя  в  конусе  прохладного   воздуха,
выбрасываемого кондиционером.
   —  Я  знаю,  Алан, Стрейнджмен безумен и опасен, но  почему-то  я
пока  не  могу  уйти. Что-то непонятное удерживает меня  здесь.  Эти
обнажившиеся улицы — запутавшись, он сдался. — Что это? Мной владеет
какой-то кошмар. И прежде всего мне надо от него избавиться.
   Бодкин с трудом сумел сесть.
   —  Послушайтесь меня, Роберт. Забирайте ее и уходите. Сегодня  же
вечером. Здесь наше время вышло.
   Внизу,  в  лаборатории, все было покрыто бледной желто-коричневой
грязью  —графики на стене, лабораторные столы, вытяжные шкафы Керанс
предпринял  нерешительную  попытку  собрать  рассыпавшиеся  по  полу
бумаги,  но  тут  же  бросил это занятие  и  следующий  час  провел,
отстирывая  свой  белый  смокинг в воде, сохранившейся  в  одной  из
раковин.
   Не   исключено,  что  из  желания  подразнить  его   кое-кто   из
стрейнджменовской команды также разгуливал теперь в смокингах и  при
галстуках:  в  одном  из  складов  был  обнаружен  водонепроницаемый
контейнер, полный вечерних костюмов. Подстрекаемые Стрейнджменом,  с
полдюжины мародеров приоделись, повязав черные галстуки вокруг голых
шей, и теперь, ликуя, гоголем расхаживали по улицам с развевающимися
фалдами  фраков, высоко задирая колени — труппа официантов-лунатиков
m` карнавале дервишей.
   После  первых  дней всеобщей разнузданности грабеж  принял  более
целенаправленный   характер.   По   каким-то   своим    соображениям
Стрейнджмен  интересовался  исключительно  objets  dart68,  и  после
тщательной  разведки  отыскал один из крупнейших  городских  музеев.
Однако,  к  великой  досаде альбиноса, здание было  уже  практически
опустошено,  и  единственной достойной добычей оказалась  украшавшая
вестибюль  большая  мозаика, которую его люди по частям  выносили  и
словно гигантскую головоломку складывали на верхней палубе парохода.
   Это  побудило  Керанса предостеречь Бодкина: биолог понимал,  что
разочарованный  Стрейнджмен  может  попытаться  сорвать   злобу   на
старике; однако, когда вечером следующего дня он снова взобрался  на
биостанцию,   доктора  там  не  оказалось.  Горючее  для   питавшего
кондиционер движка иссякло, а Бодкин — по всей видимости,  умышленно
—  еще  и  распахнул перед уходом окна, так что во  всех  помещениях
парило, словно у кипящего котла.
   Как   ни  странно,  исчезновение  доктора  не  слишком  озаботило
Керанса.   Погруженный  в  себя,  он  попросту  решил,  что   старик
последовал собственному совету и отправился к одной из южных лагун.
   Однако  Беатрис  по-прежнему оставалась здесь.  Подобно  Керансу,
девушка  полностью ушла в собственные грезы. Днем она  запиралась  в
спальне,  и  Керанс редко ее видел, но в полночь, когда  становилось
прохладнее,  Беатрис  всегда спускалась  из  своего  вознесенного  к
звездам пентхауза и присоединялась к Стрейнджмену. На «приемах»  она
бесчувственно  сидела рядом с предводителем мародеров  —  в  голубом
вечернем  платье,  с  волосами, украшены  тремя,  а  то  и  четырьмя
диадемами,    похищенными   Стрейнджменом   в   старых    хранилищах
драгоценностей,  грудь  ее была сдавлена массой  сверкающих  золотом
цепей и ожерелий, как у безумной королевы в драме ужасов.
   По  отношению к ней Стрейнджмен проявлял странную почтительность,
не  лишенную, впрочем, оттенка вежливой враждебности,  —  почти  как
если  бы  она была племенным тотемом или богиней, чья сила неизменно
посылает удачу, но власть тем не менее тяготит и уж во всяком случае
не способна порождать любви. Керанс пытался держаться поближе к ней,
словно  беглец,  ищущий убежища во храме, цепляясь  за  спасительный
алтарь  или роги жертвенника. Вечером после исчезновения Бодкина  он
перегнулся через подушки, чтобы сказать:
   —  Алан  исчез, Беа. Добрый, старый Бодкин Повидал он  вас  перед
тем, как уйти?
   Но  девушка  безучастно смотрела поверх горевших в сквере  огней,
ее занимало совсем другое.
   —  Прислушайтесь к барабанам, Роберт. Как вы думаете, сколько там
солнц?
   Выглядевший   более   необузданным  и  диким,   чем   когда-либо,
Стрейнджмен  отплясывал  то подле одного, то  близ  другого  костра,
временами  принуждая Керанса присоединяться к нему и  раз  за  разом
побуждая  барабанщиков бонго ускорять ритм. Затем,  изможденный,  он
валился  на  диван;  его  тонкое, белое, словно  голубой  мел,  лицо
блестело  от пота. В один из таких моментов он, опираясь на  локоть,
мрачно взглянул на сидевшего рядом Керанса:
   —  Знаете, почему они боятся меня? Адмирал, Большой Цезарь и  все
остальные? Открою вам секрет, — он перешел на шепот: — Они  уверены,
будто я мертвец, — заливаясь хохотом, альбинос откинулся на подушки.
—  О  Боже,  Керанс! Да что с вами обоими? Выходите  же  наконец  из
своего  транса!  —  он  перевел взгляд на  приближающегося  Большого
Цезаря; горбатый мулат откинул высушенную крокодилью голову, которую
носил  как капюшон. — Да, в чем дело? Специальная песня для  доктора
Керанса?  Превосходно!  Слышали,  доктор?  Итак,  «Баллада  о  мисте
Кости»!
   Прочистив   горло,   огромный  негр  запел  глубоким,   гортанным
голосом,  сопровождая слова выразительными телодвижениями и обильной
жестикуляцией.
            Миста Кости засушенных любит людей,
            Трех пророков зазвал, и мулаточку знойную с ними —
            Заиграла его, утопила в змеином вине.
            
            Птицы, птицы кричат на болоте, и как же их много,
            Старый босс-аллигатор такого вовек не слыхал!
            
            Вот пошел наловить черепов миста Кости — чудак, вот
       чудак же! —
            Вниз по Ангельской речке, где уйма сушеных людей,
            С черепаховым камнем в руках подождал он церковный
       ковчежец —
            Три пророка — и все.
                           Мисте Кости опять не свезло.
            
            Но дождался чудак, и мулаточку все-таки встретил —
            Два банана купил, черепаховый камень отдав.
            Ай да девочка — жар! И стройнее, и слаще, чем мангры,
            А пророки глядят.
                        И не видно сушеных людей.
            
            Миста Кости — чудак! — перед нею пускался он в пляски,
            И построил банановый дом для любимой кроватки ее
   Неожиданно  Стрейнджмен  с  воплем  сорвался  с  дивана  и   мимо
Большого  Цезаря  ринулся на середину площади, указывая  на  гребень
окружающей  лагуну стены. На фоне вечернего неба там  вырисовывалась
маленькая,  приземистая  фигура доктора  Бодкина,  пробиравшегося  к
бревенчатой  запруде, которая сдерживала воды реки.  Не  подозревая,
что  виден  снизу,  он неспешно продвигался к  цели,  неся  в  руках
кубический ящик, за которым волочился дымящийся шнур.
   —  Адмирал! Большой Цезарь! — орал Стрейнджмен. —Хватайте его!  У
него бомба!
   Мародеры  рассыпались  кто  куда, и только  Беатрис  и  Керанс  с
отрешенным спокойствием оставались на месте. Слева и справа рявкнули
дробовики,  и  Бодкин остановился в нерешительности; запальный  шнур
рассыпал  искры подле его ног. Потом он повернулся и,  держась  края
илистой дамбы, двинулся в обратную сторону.
   Керанс  вскочил на ноги и помчался за остальными. Когда он достиг
стены,   в  воздух,  плюясь  осколками  магния,  взвилось  несколько
осветительных ракет. Стрейнджмен и Адмирал карабкались  по  пожарной
лестнице;  дробовик горбатого мулата палил поверх их  голов.  Бодкин
уже  оставил  бомбу в центре запруды и теперь убегал, перебираясь  с
крыши на крышу.
   Вскарабкавшись   наверх,  Стрейнджмен  спрыгнул   на   дамбу,   в
несколько прыжков достиг запруды и отшвырнул бомбу на середину  реки
—  всплеск  был  встречен взрывом одобрительных криков  на  площади.
Отдышавшись, Стрейнджмен расстегнул смокинг и достал из  подмышечной
кобуры короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра; на лице
у  него  заиграла зловещая улыбка. Подстегивая криками приспешников,
он пустился в погоню и стал взбираться на понтон биостанции.
   
   Онемев,  Керанс  прислушивался к последним  выстрелам,  вспоминая
предостережение  Бодкина  — при всем нынешнем  безразличии,  решение
доктора уничтожить мародеров, пожертвовав заодно его жизнью и жизнью
Беатрис,  породило  в душе обиду. Он медленно вернулся  на  площадь;
Беатрис  по-прежнему неподвижно сидела на груде подушек, а на  земле
перед  нею валялась высушенная крокодилья голова. Подходя к девушке,
Керанс  услышал  за  спиной  осторожные шаги,  зловеще  звучавшие  в
странном безмолвии, павшем на раскинувшийся здесь лагерь.
   Обернувшись,  он  увидел  приближающегося  Стрейнджмена  —   губы
альбиноса кривила самодовольная усмешка. В полушаге за ним держались
успевшие  сменить  дробовики на мачете неизменные Большой  Цезарь  и
Адмирал.   Остальные   разошлись  веером,  с   явным   удовольствием
предвкушая,  как  получит,  наконец,  по  заслугам  Керанс  —   этот
поклоняющийся чужому тотему шаман.
   —  Со  стороны  Бодкина  это было большой глупостью,  доктор,  не
правда  ли?  И, к тому же, опасной. Черт возьми, мы же все  едва  не
утонули,  —  Стрейнджмен остановился в нескольких футах от  Керанса,
угрюмо  его рассматривая. — Вы ведь неплохо знали старика — странно,
что  вы  этого не ожидали. Боюсь, что больше не нуждаюсь в  обществе
свихнувшихся биологов
   Он  уже  собирался  кивнуть Большому Цезарю,  но  в  этот  момент
Беатрис вскочила и метнулась к ним.
   —  Стрейнджмен! Бога ради, одного достаточно. Остановитесь! Мы же
ничем не можем вам повредить! Забирайте все это, но
   Единым  движением  она  сорвала всю массу  ожерелий  и  диадем  и
швырнула  в  альбиноса.  Рыча от злости, тот  отбросил  украшения  в
канаву, а Большой Цезарь выступил вперед, занося мачете.
   —  Стрейнджмен!  —  Беатрис бросилась на предводителя  мародеров,
споткнулась  и,  схватив его за лацканы, чуть  было  не  увлекла  на
землю.  —  Вы,  белый дьявол, неужели вы не можете  оставить  нас  в
покое?
   Стрейнджмен  вывернулся  и  оттолкнул  ее;  дыхание  со   свистом
вырывалось  сквозь  стиснутые  зубы.  Он  раздраженно  посмотрел  на
растрепанную   женщину,  на  коленях  стоявшую   среди   рассыпанных
драгоценностей,  и  был  уже готов махнуть  Большому  Цезарю,  когда
внезапная  судорога  свела  ему щеку. Он хлопнул  ладонью  по  лицу,
пытаясь согнать ее, словно муху, затем, не в состоянии справиться со
спазмом,   будто   пораженный   столбняком   застыл   с   безобразно
перекошенным   в  карикатурном  зевке  лицом.  Видя  нерешительность
предводителя,  одноглазый мулат тоже заколебался, и Керанс  поглубже
отступил в отбрасываемую пароходом тень.
   — Хорошо! Боже, что за
   Неохотно  уступив,  Стрейнджмен что-то  неразборчиво  пробормотал
про  себя и одернул смокинг. Тик прошел. Он медленно кивнул Беатрис,
как   бы  предостерегая  ее,  что  всякое  дальнейшее  вмешательство
бессмысленно,  затем  отдал  короткое  приказание  Большому  Цезарю.
Мачете  полетели в сторону, и Беатрис даже слова сказать не  успела,
j`j вся стая с криками набросилась на Керанса.
   Он   попытался  уклониться,  гадая,  действительно   ли   с   ним
намереваются  покончить,  или  же  все  это  —  некая  грубая  игра,
затеянная, чтобы разрядить порожденное убийством Бодкина напряжение,
а заодно и преподать ему полезный урок. Когда банда мародеров начала
смыкаться,  Керанс  скользнул вокруг дивана, но здесь  столкнулся  с
Адмиралом, который приплясывал, покачиваясь из стороны в  сторону  и
делая  ложные выпады; в белых теннисных туфлях он и впрямь  выглядел
похожим  на танцора. Внезапно негр прыгнул вперед и сбил  Керанса  с
ног  —  тот тяжело плюхнулся на диван, и дюжина коричневых рук разом
вцепилась  в  него  и  швырнула  на булыжники  мостовой.  Безуспешно
пытаясь  освободиться,  он  сквозь какой-то  просвет  меж  пыхтящими
телами  нападающих  успел  мельком увидеть Стрейнджмена  и  Беатрис:
цепко ухватив девушку под локоть, альбинос уводил ее к трапу.
   Затем  к лицу Керанса оказалась прижата большая шелковая подушка,
а на тело обрушились удары тяжелых кулаков.
   
                     Глава XII. Праздник черепов
   
   — Праздник черепов!
   Когда на площадь вывернула двуколка, Стрейнджмен, подняв бокал  и
проливая  на  белоснежный  костюм  его  янтарное  в  свете   факелов
содержимое,  испустил  ликующий  вопль  и  одним  махом  спрыгнул  с
фонтана. Повозку влекли шестеро моряков — полуголых, потных, чуть ли
вдвое сложившихся меж оглоблями; с полдюжины доброхотов подталкивали
ее  сзади.  Двуколка тряслась и громыхала по булыжникам,  с  хрустом
дробила уголья костров и, наконец, в последнем crescendo69 ударилась
о  помост  и вывернула свой белый, блестящий груз на доски  к  ногам
Керанса.  Немедленно  образовался распевающий круг  —  руки  яростно
хлопали, белые зубы сверкали и щелкали, словно дьявольские игральные
кости,  бедра  вихляли, а пятки отбивали такт.  Адмирал  без  особых
церемоний расчистил путь сквозь толпу, и Большой Цезарь, держа перед
собой  трезубые  вилы  с  нанизанным на них  ворохом  бурых  листьев
фукуса,  вперевалку приблизился к помосту и, крякнув,  метнул  их  в
Керанса.
   Когда  водоросли  каскадом посыпались на него, биолог  беспомощно
   j`wmskq  вперед.  Прислушиваясь к  ритму  барабанов-бонго,  почти
заглушавшему  слабо  бившийся в глубинах мозга вселенский  солнечный
пульс,  он  всей  тяжестью повис на обвитых вокруг запястий  ремнях,
временами впадая в беспамятство и уже не ощущая боли. Мечущийся свет
просмоленных факелов и наполненных керосином плошек — их  держали  в
руках  статуи,  выстроившиеся по обеим сторонам  ведущей  к  фонтану
аллеи  —  плясал  на позолоте подлокотников трона,  к  которому  был
привязан  Керанс.  Перед  ним  слоновой  костью  отсверкивала  груда
человеческих  останков: тонкие берцовые и толстые  бедренные  кости;
лопатки,   похожие  на  изношенные  полотенца;  мешанина   ребер   и
позвонков,  из  которой выгладывали два целых черепа —  блики  света
перебегали  по  их  голым  макушкам,  заставляя  подмигивать  пустые
глазницы.  Длинная  цепочка  танцоров  со  Стрейнджменом  во   главе
зазмеилась  среди  строя  мраморных нимф  —  барабанщики  у  костров
поворачивались, провожая их глазами.
   Пользуясь кратковременной передышкой, Керанс откинулся на  обитую
бархатом  спинку, инстинктивно пытаясь освободить привязанные  руки.
Источая  тяжкое, сладковатое зловоние, уже почти высохшие  водоросли
толстым  слоем  усеяли его шею и плечи, падали на  глаза,  свисая  с
нахлобученной  Стрейнджменом  жестяной  короны;  сквозь   них   едва
проглядывали лохмотья некогда белого смокинга. У края помоста, рядом
с  мешаниной  костей  и порожних бутылок из-под  рома,  громоздились
груды  водорослей, обломки раковин и останки морских  звезд  —  всем
этим его забрасывали до того, как нашли и вскрыли мавзолей.
   В  двадцати футах позади высилась темная масса парохода,  на  его
палубах еще светилось несколько ламп. Шабаш продолжался уже две ночи
кряду,  темп  его  час  от  часу нарастал  —  казалось,  Стрейнджмен
вознамерился  довести  свой  экипаж  до  полного  истощения.  Керанс
пребывал  в  состоянии  прострации: все  чувства  притупил  насильно
вливаемый  ром  (процедура,  мыслившаяся,  очевидно,  как  последнее
унижение  —  утопить Нептуна в еще более магическом и могущественном
море),  а легкое сотрясение мозга окутывало разворачивавшиеся  перед
ним  сцены  густым кровавым туманом. Он смутно ощущал, что  запястья
изранены,   а  тело  избито,  но  покорно  сидел,  стоически   играя
навязанную  ему роль Нептуна, безропотно принимая брань  и  отбросы,
которыми   осыпали  его  мародеры,  пытавшиеся  этим  компенсировать
собственные  ненависть  к  морю  и  неизбывный  страх  перед  водной
стихией.  Каковы бы ни были его мотивы, Стрейнджмен,  казалось,  все
еще  не  хотел  убивать  его,  а  шайка  следовала  примеру  вожака,
bqkedqrbhe чего бесчисленные оскорбления и пытки облекались  пока  в
форму грубых шуток, пародирующих жертвоприношения идолу.
   Цепь  танцоров  рассыпалась и образовала вокруг  Керанса  зыбкий,
колеблющийся  круг. Стрейнджмен держался поодаль; он явно  не  желал
слишком приближаться, — может быть, опасаясь, что кровоточащие кисти
и  лоб жертвы заставят его ощутить жестокость собственной затеи, — и
вперед  вышел  Большой Цезарь; огромное, шишковатое  лицо  горбатого
мулата   напоминало   воспаленную   гиппопотамью   морду.   Неуклюже
покачиваясь в исступленном ритме бонго, он выбрал из груды сваленных
подле  трона костей череп и бедренную кость и начал выбивать  дробь,
используя   разные   толщины  височной  и  затылочной   частей   для
составления  грубой  черепной  октавы.  К  нему  присоединилось  еще
несколько  человек,  и  под треск бедренных и берцовых,  локтевых  и
лучевых  начался безумный танец костей. От слабости  почти  не  видя
ухмыляющихся,  глумливых  лиц, мечущихся в  каких-нибудь  нескольких
футах  от него, Керанс молча сносил пытку и лишь откинулся  назад  и
попытался   защитить  глаза,  когда  над  головой   вспыхнул   букет
осветительных  ракет,  ненадолго  осветивших  пароход  и  окружающие
здания.  Это  послужило сигналом к окончанию  празднества  и  началу
ночной   работы.   Окриками  Стрейнджмен  с  Адмиралом   мало-помалу
заставили плясунов разойтись. Двуколку оттащили куда-то в сторону, —
металлические   ободья   колес  звонко   прогрохотали   по   камням;
керосиновое   пламя  светильников  было  погашено,  лишь   несколько
брошенных  факелов, догорая, плевались среди раскиданных  подушек  и
барабанов, попеременно отражаясь то в позолоте подлокотников  трона,
то в окружавших его белых костях.
   Всю  ночь  на  погруженной  во тьму пустынной  площади  время  от
времени  небольшими  группами появлялись  мародеры,  катившие  перед
собой  добычу — бронзовую статую или фрагмент портика; подняв трофеи
на палубу, они снова исчезали, оставляя без внимания сгорбившуюся на
троне  фигуру.  К  этому времени Керанс уже  спал,  не  чувствуя  ни
усталости,   ни   голода,  —  он  пробудился   лишь   в   прохладные
предрассветные минуты и охрипшим голосом позвал Беатрис. С тех  пор,
как  его схватили сразу после убийства Бодкина, он ни разу не  видел
девушки и полагал, что Стрейнджмен запер ее на пароходе.
   Но  вот  на  смену ночи, безумию барабанов и феерии ракет  пришла
заря  —  ее  золотой полог одним движением смахнул с площади  густые
тени.  Часом позже и здесь, и на всех прилегающих улицах  воцарилось
безмолвие,  и  лишь  отдаленное жужжание  кондиционера  на  пароходе
m`onlhm`kn Керансу, что он не один.
   Каким-то чудом биологу удалось пережить вчерашний день,  хотя  от
лучей  палящего  солнца  его защищали только свисавшие  с  шутовской
короны  водоросли. Словно выброшенный на берег Нептун, Керанс из-под
покрова водорослей взирал на сверкающий ковер света, наброшенный  на
груды  мусора,  сваленные  подле  его  ног.  Однажды  до  его  слуха
донеслось, как на палубе, высоко над ним, открылась дверь — он  даже
не  догадался, а скорее почувствовал, что это Стрейнджмен  вышел  из
каюты, чтобы понаблюдать за мучениями своей жертвы; несколько  минут
спустя  на  него  выплеснули несколько ведер  ледяной  воды.  Керанс
лихорадочно ловил губами холодные капли, скатывавшиеся с  водорослей
в  рот,  словно  жидкий жемчуг. Сразу вслед за тем он  погрузился  в
глубокое  оцепенение,  очнувшись только в сумерках,  как  раз  перед
началом  ночного  шабаша. Спустившийся на площадь Стрейнджмен  —  по
обыкновению,  в  прекрасно отутюженном белом  костюме  —  критически
осмотрел его.
   —  Все  еще  живы,  Керанс?  Как вам  это  удается?  —  в  голосе
альбиноса прозвучала нотка неожиданного сочувствия.
   
   Именно  эти  слова придали биологу сил продержаться  весь  второй
день,  когда белый от зноя воздух стелился над площадью раскаленными
слоями,   каждый  несколькими  дюймами  выше  другого  —   плоскости
параллельных вселенных, кристаллизованные из континуума70 невероятной
жарой.  Воздух  пламенем  пробегал по  коже.  Безразлично  глядя  на
мраморные статуи, Керанс думал о Хардмане, двигавшемся сквозь столбы
света  к пасти солнца, исчезавшем за светящимся пеплом дюн. С палубы
за   ним   продолжали   наблюдать:  когда  здоровенная   трехфутовая
саламандра  метнулась  к  нему, и кошмарные  зубы  почуявшей  добычу
рептилии  блеснули  подобно  осколкам  обсидиана,  сверху  прогремел
выстрел,  превративший  ящеРитцу  в  кровавую  массу,  корчащуюся  у
подножия трона.
   Подобно   закаменевшим  в  солнечном  свете  пресмыкающимся,   он
терпеливо дожидался конца дня.
   Найдя  Керанса  иссушенным и истощенным, на грани бреда,  но  все
еще  живым,  Стрейнджмен был откровенно озадачен. По лицу  альбиноса
пробежала  уже знакомая биологу судорога, и он раздраженно оглянулся
   m`  предводительствуемый Большим Цезарем экипаж, явно разделявший
удивление командира; на этот раз распоряжение принести барабаны было
выполнено без привычной поспешности.
   Та  же  сила,  что  охраняла  в свое  время  Хардмана,  казалось,
объявилась  теперь  внутри  Керанса,  отрегулировав  метаболизм  его
организма так, что он смог пережить непрерывную жару.
   Вознамерившись  сломить волю биолога раз и навсегда,  Стрейнджмен
приказал  выкатить  еще  два бочонка рома,  надеясь  с  его  помощью
изгнать  из  голов  своих  подчиненных бессознательный  страх  перед
Керансом,  а  заодно  —  и морем, которое он символизировал.  Вскоре
площадь  наполнилась пошатывающимися фигурами, то и дело подносящими
к  губам  кто  бутылку, кто кружку и лихо наяривающими на  банджо  и
бонго. Сопровождаемый Адмиралом, альбинос быстро переходил от  одной
компании к другой, побуждая приспешников ко все новым буйствам.  Тем
временем Большой Цезарь, нахлобучив засушенную крокодилью голову, на
четвереньках  бегал вокруг площади, преследуемый  по  пятам  труппой
орущих во всю глотку барабанщиков.
   Керанс  покорно  ждал кульминации. По команде  Стрейнджмена  трон
был  снят  с  помоста и водружен на двуколку. Глядя на темные  стены
зданий,  Керанс  бессильно откинулся на спинку, пока Большой  Цезарь
громоздил  к его ногам кости и водоросли, а добрая дюжина  мародеров
спорила   за  право  впрячься  в  повозку.  Затем  пьяная  процессия
двинулась,  двуколку бросало из стороны в сторону,  —  в  итоге  две
статуи оказались поверженными на булыжник площади, — а потом  она  и
вовсе вышла из повиновения. Под возбужденные выкрики Стрейнджмена  и
Адмирала,  бежавших  по  сторонам, у  колес,  беспомощно  пробуя  ее
остановить, повозка, задом наперед катясь под уклон, быстро  набрала
скорость  и, свернув в боковую удочку, сбила ржавый фонарный  столб.
Колотя  могучими  кулаками  по  курчавым  макушкам,  Большой  Цезарь
пробился к через толпу, ухватился за оглобли и, напрягшись, заставил
экипаж умерить бег.
   Вознесенный  над головами окружающих, Керанс сидел на привязанном
к  двуколке  раскачивающемся троне, и прохладный воздух  мало-помалу
оживлял  его.  С  полубессознательной отрешенностью он  наблюдал  за
происходящим — казалось, процессия задалась провезти его  по  каждой
улице  осушенной лагуны, словно он и впрямь был плененным  Нептуном,
принуждаемым  помимо  воли  освятить кварталы  затопленного  города,
отобранные Стрейнджменом у морской стихии.
   Со  временем,  когда  усталость до  некоторой  степени  отрезвила
cnknb{ и заставила впрягшихся в двуколку мародеров, соразмеряя силы,
шагать  в  ногу,  они  завели песню — из тех,  что  любили  когда-то
гаитянские грузчики, низкую, монотонную мелодию, вновь подчеркнувшую
их   двойственное  отношение  к  Керансу.  Стараясь  вернуть  их   к
первоначальным   намерениям,  Стрейнджмен,  размахивая   ракетницей,
ударился   в   крик,   и  в  конце  концов  заставил   двинуться   в
противоположном  направлении,  —  не  имея  возможности   развернуть
двуколку,  мародеры вынуждены были теперь не тянуть ее,  а  толкать.
Когда  процессия проходила мимо планетария, Большой Цезарь, ухватясь
за ножки трона, исполинской обезьяной вскочил в повозку и напялил на
Керанса   свою   крокодилью  голову.  Ослепленный  и  полузадушенный
омерзительной  вонью грубо выделанной шкуры, биолог чувствовал,  как
его  неудержимо  бросает  из  стороны в  сторону  —  двуколка  снова
набирала скорость. Не видя дороги, толкавшие экипаж люди во весь дух
мчались   вдоль   улицы,  понукаемые  выкриками   бежавших   впереди
Стрейнджмена с Адмиралом и подгоняемые сзади щедрым на пинки и тычки
Большим  Цезарем.  Уже  почти  неуправляемая,  повозка  повернула  и
накренилась,  едва  не  разбившись  об  островок  безопасности,   но
выпрямилась  и  на  ровном  участке снова  набрала  ход.  Когда  они
приблизились  к углу, Стрейнджмен что-то крикнул Большому  Цезарю  —
громадный  мулат всем весом налег на правую оглоблю,  повозка  резко
свернула  и  вскочила  на тротуар. С полсотни ярдов  она  неудержимо
мчалась  вперед, — люди позади нее сталкивались и падали, — а  затем
под визг железной оси и треск досок врезалась в стену и опрокинулась
набок;  трон  оторвался  и, описав пологую дугу,  плюхнулся  в  кучу
грязи.  Керанс  лежал  ничком; падение было смягчено  влажным  илом,
крокодилья  голова  отлетела в сторону, но привязывающие  его  ремни
выдержали.  Где-то  рядом,  сыпля отборной  бранью,  поднимались  не
устоявшие на ногах мародеры, — судя по голосам, двое или трое, —  да
усталым волчком погромыхивало оторванное колесо.
   Покатываясь  со смеху, Стрейнджмен восторженно хлопал  по  спинам
Адмирала и Большого Цезаря; вскоре все участники шабаша, возбужденно
переговариваясь, уже собрались вокруг опрокинутой повозки,  а  потом
подошли  посмотреть  на ниспровергнутый трон.  Стрейнджмен  величаво
водрузил  на него ногу, переворачивая разбитый подголовник. Выдержав
эту  позу  достаточно  долго, чтобы убедить  приспешников  в  полном
исчезновении  полумистической  силы  Керанса,  он  сунул   за   пояс
ракетницу и зашагал прочь, увлекая за собой остальных — с криками  и
гиканьем банда двинулась вслед за главарем.
   
   Прижатый  тяжестью  трона,  Керанс тщетно  пытался  пошевелиться.
Голова и правое плечо наполовину ушли в твердеющий ил. Он попробовал
согнуть  руки,  но  ремни,  хотя и стали  чуть  свободнее,  все  еще
оставались слишком тугими, чтобы можно было освободиться.
   Извиваясь,  Керанс постарался перевернуть трон и  тогда  заметил,
что  левый  подлокотник отломился от спинки,  и  принялся  медленно,
петлю   за   петлей,  сдвигать  ремень  с  выскочившего  из   гнезда
зазубренного обломка.
   Освободив   руку,  биолог  бессильно  уронил  ее  на   землю,   а
дождавшись,   когда   кровообращение  мало-мальски   восстановилось,
принялся  массировать разбитые губы и щеки и разминать  затвердевшие
мышцы  живота  и груди. Извернувшись, он ухитрился лечь  на  бок  и,
пользуясь неверным светом вспыхивающих в небе ракет, распутать узлы,
удерживающие правую руку.
   Минут  пять Керанс неподвижно лежал, все еще придавленный  тяжким
гнетом  трона,  прислушиваясь  к  далеким  голосам,  удалявшимся  по
направлению  к  пароходу.  Постепенно они смолкли  совсем,  и  улица
превратилась  в  безмолвный  каньон;  лишь  крыши  слабо   светились
фосфоресценцией  умирающих микроорганизмов,  которая  накидывала  на
осушенные  здания серебряную вуаль, превращая их в уголок  какого-то
древнего призрачного города.
   Наконец  он выполз из-под трона, неуверенно поднялся на  ноги  и,
проковыляв  через тротуар, прислонился к стене. В голове стучало  от
напряжения,  и  Керанс  прижал лицо к прохладному,  все  еще  сырому
камню, глядя вдоль улицы, в конце которой исчезли Стрейнджмен и  его
экипаж.
   Внезапно, прежде чем его глаза невольно закрылись, он увидел  две
возвращавшихся  фигуры  —  одну знакомую, в  белом  костюме,  вторую
высокую, с согбенными плечами.
   — Стрейнджмен — прошептал Керанс.
   Его  пальцы  ухватились за расшатавшийся кусок штукатурки,  и  он
оцепенело  прильнул к стене, стараясь вжаться в тень. Эти двое  были
еще  в  сотне ярдов от него, но биолог без труда мог узнать быструю,
целеустремленную походку Стрейнджмена и странную припрыжку  Большого
Цезаря.  Что-то  сверкнуло в луче света, упавшем на  перекресток,  —
проблеск серебра, качнувшийся под рукой одноглазого мулата.
   Ощупью  обыскивая темноту, Керанс боком продвигался вдоль  стены,
едва  не  порезав  руки  о край разбитого стекла  в  витрине.  Через
meqjnk|jn  ярдов  обнаружился  вход в  большой  пассаж,  проходивший
сквозь весь квартал, до соединения с параллельной улицей, лежащей  в
пятидесяти  ярдах к западу. Его пол был покрыт почти  футовым  слоем
черного ила, и Керанс, пригнувшись, взобрался по пологим ступенькам,
а затем со всей возможной для избитого и изможденного тела скоростью
побежал  через темный туннель к дальнему концу пассажа —  мягкий  ил
заглушал его хромающие шаги.
   Укрывшись  за  колонной  у  дальнего  входа,  он  подождал,  пока
Стрейнджмен и Большой Цезарь добрались до валяющегося в грязи  трона
—  мачете в могучей руке мулата казалось отсюда не больше бритвы. Не
доходя  двух  шагов до трона, альбинос остановился,  предостерегающе
подняв  руку. В лунном свете он подозрительно осмотрел улицу и  ряды
зияющих  окон.  Затем  он  сделал  резкий  жест  Большому  Цесарю  и
перевернул трон пинком ноги.
   Заслышав  их  ругань,  Керанс отлепился от колонны  и  быстро  на
цыпочках  пересек улицу по направлению к переулку, который уводил  в
лабиринт университетского квартала.
   Через  полчаса  он  занял  позицию  на  пятнадцатом  этаже  дома,
составлявшего часть стены, окружавшей лагуну. Узкий балкон опоясывал
здание  и открывал доступ к пожарной лестнице, которая через террасы
более  низких  крыш несколькими маршами спускалась в джунгли  и  под
конец    исчезала   в   гигантских   наносах   ила.   Мелкие   лужи,
сконденсировавшиеся   из   послеполуденных   туманов,   лежали    на
пластиковых полах и, взобравшись по главной лестнице, Керанс  лег  и
ополоснул  лицо и рот в прохладной жидкости, медленно  успокаивая  в
ней израненные руки.
   Погони   за  ним  не  было.  Скорее,  чем  признать  свое  полное
поражение,  —  а  именно  так большинство мародеров  истолковало  бы
исчезновение Керанса, — Стрейнджмен, очевидно, предпочел  воспринять
его  бегство как fait accompli и забыть о нем, полагая,  что  биолог
направится  в  лагуны  юга. Всю ночь команды  грабителей  продолжали
бродить по улицам — о каждой успешной находке сигнализировали  серии
ракет и грохот прочей пиротехники.
   Керанс  отдыхал  до  зари, лежа в луже,  давая  воде  просочиться
сквозь  все еще липнувшие к телу обрывки чесучового смокинга, смывая
вонь  водорослей и ила. За час до зари он поднялся, сорвал последние
лохмотья и затолкал их в трещину стены. Отвернув стеклянный плафон с
уцелевшего  бра, биолог осторожно набрал около кварты  воды  из  луж
почище.  Ко времени, когда солнце показалось над восточной  границей
a{bxei  лагуны,  он двумя коридорами ниже поймал в ванной  небольшую
ящерицу  и  убил  ее  валявшимся на полу кирпичом.  Воспользовавшись
вместо   линзы  осколком  бутылочного  стекла,  он  поджег   обломки
трухлявых досок и долго жарил куски темного, жилистого мяса — до тех
пор,  пока  они  не стали достаточно мягкими. Конечно,  завтрак  был
слишком убог, чтобы восстановить силы, но маленькие кусочки таяли во
рту  с изысканной нежностью заливных телячьих языков из морозильника
Беатрис. Подкрепившись таким образом, он вернулся на верхний этаж  и
укрылся  в  служебной  каморке позади шахты  лифта.  Заклинив  дверь
несколькими  обломками ржавых перил, Керанс прилег  и  стал  ожидать
наступления вечера.
   Когда последний солнечный свет бледнел над водой, а красная  медь
послеполуденного солнца уступили место глубокому фиолету  и  индиго,
он  вел  свой  плотик  вокруг  лагуны под прикрытием  папоротниковых
листьев,  окунавших в темную воду перистые острия. Небо над  головой
опрокинулось   невообразимой   чашей   из   сапфира    и    пурпура;
фантастические,  выполненные  в  лучших  традициях  барокко  завитки
коралловых  туч окаймляли закат. Поверхность лагуны волновала  вялая
маслянистая   зыбь,  вода  липла  к  листьям  папоротников,   словно
прозрачный воск. В сотне ярдов впереди она лениво шлепала о разбитые
остатки  причала под «Ритцем», поигрывая обломками  досок.  Все  еще
удерживаемые  провисшей  сетью швартовов, пятидесятигаллонные  бочки
плавали  вместе,  точно  группа  горбатых  аллигаторов.  К  счастью,
настоящие аллигаторы либо оставались еще в своих норах среди зданий,
либо  рассеялись  по окружающим речкам протокам  в  поисках  добычи,
тесня отступающих перед ними игуан.
   Прежде  чем  пересечь открытое пространство перед  примыкавшим  к
«Ритцу»  полуразрушенным  банком, Керанс помедлил,  выискивая  вдоль
береговой   линии  и  в  устье  протоки  выставленных  Стрейнджменом
часовых.  Усилия, понадобившиеся, чтобы из двух больших оцинкованных
канистр построить подобие плота, почти опустошило его. Приблизившись
к  пристани, он увидел, что удерживавшие ее тросы были перерезаны, а
деревянная    рама    раздавлена   —   возможно,   стрейнджменовским
гидропланом.  Протолкнув плотик в щель между двумя бочками,  где  он
стал  практически  неотличим ото всякого  плавучего  мусора,  Керанс
подтянулся  и  взобрался на балкон. Перешагнув через подоконник,  он
оказался  в отеле и быстро прошел к лестничной клетке, следуя  вдоль
сохраненной  ковром  голубой  плесени цепочки  громадных,  смазанных
отпечатков ног, ведшей во встречном направлении.
   Пентхауз  был разорен. Едва он открыл внешнюю, деревянную  дверь,
к  ногам упали осколки стеклянной панели воздушной занавеси.  Кто-то
прошелся  по  апартаментам  в  порыве  достойной  берсерка   ярости,
систематически  круша  все,  на  что  падал  глаз.  Мебель  в  стиле
Людовика   XV   была  порублена,  отломанные  ножки  и  подлокотники
шваркнуты  о  внутренние стеклянные стены. Ковер на полу представлял
собой  мешанину  длинных,  оторванных  полос;  посечено  было   даже
кордовое покрытие под ним — так, чтобы можно было изрубить и вскрыть
воздухонепроницаемые  швы  пола.  Письменный  стол  с   отрубленными
ножками  лежал  двумя  отдельными  частями,  крокодиловая  кожа   со
столешницы была срезана. Книги были разбросаны по полу, причем  иные
даже  рассечены надвое. Дождь ударов обрушился и на камин —  на  его
золоченой   полке  остались  глубокие  рубцы,  а  громадные   звезды
растрескавшегося стекла сверкали на зеркале, как замерзшие взрывы.
   Переступив  через  обломки,  Керанс выглянул  на  балкон,  где  в
последние  месяцы  проводил так много времени, —  здесь  проволочная
противомоскитная  сетка была выгнута наружу и  порвана,  а  шезлонги
буквально размолоты в щепки.
   Как  он  и ожидал, ложный сейф над письменным столом был  вскрыт,
за оставленной нараспашку дверцей зияла пустота. Керанс направился в
спальню и слабо улыбнулся, убедившись, что взломщики Стрейнджмена не
сумели найти хорошо замаскированного сейфа за зеркалом, висевшим над
секретером. Помятый котелок медного компаса, который он так бездумно
украл  со  склада  базы,  валялся на полу  под  маленьким  зеркалом,
которое,  разбив,  превратил  в  подобие  увеличенной  снежинки,   —
картушка  все  еще  указывала на зачарованный юг.  Керанс  осторожно
повернул  на  петлях  рамку, украшенную золоченой  резьбой  в  стиле
рококо,  освободил  стопор и отвел ее в сторону,  открыв  нетронутый
диск замка.
   
   Когда  пальцы  биолога забегали по кнопкам, с  неба,  отбросив  в
комнату  длинные тени, упала тьма. Со вздохом облегчения  он  открыл
дверцу  и  вытащил армейский «кольт» сорок пятого калибра и  коробку
патронов.  Сев  на разломанную кровать, он набил барабан,  ощущая  в
руке  холодную тяжесть черного металла, потом рассовал  по  карманам
патроны и, сунув оружие за пояс, вернулся в гостиную.
   Еще  раз  осматривая  комнату,  он  почувствовал,  что,  как   ни
парадоксально,  не питает к Стрейнджмену особого  зла  за  учиненный
здесь  погром.  В  каком-то  смысле, картина  разрушения,  вместе  с
jnrnp{l  умерли  и все его воспоминания о лагуне, лишь  подчеркивала
долгое  время  оставляемый  без  внимания  факт,  который  появление
мародеров  и  все,  с  ним связанное, давно уже вынуждали  признать:
необходимость  покинуть эти места и двинуться на юг. Его  пребывание
здесь  изжило  себя  —  эти воздухонепроницаемые  апартаменты  с  их
постоянной   температурой  и  влажностью  являлись  не   более   чем
закапсулированной нормой прежнего существования, за  которую  Керанс
цеплялся,  как ленивый ящеренок за желточный мешок. Теперь  скорлупа
разбита,  как отброшены и мучительные сомнения относительно истинных
мотивов его подсознательных желаний, которые высвободились когда  он
тонул в планетарии; и то, и другое послужило необходимым побуждением
к  действию,  к  выходу  в яркий день внутреннего  археопсихического
солнца.    Теперь   предстоит   двигаться   вперед.   Как   прошлое,
персонифицируемое   Риггсом,   так   и   настоящее,   олицетворяемое
разгромленным  пентхаузом,  больше не предлагали  реального  способа
существования.  Отныне стремление к будущему,  подвергавшееся  столь
многим сомнениям, стало абсолютным.
   
   Выгнутый  борт  парохода  вздымался  в  темноте,  как  лоснящееся
бархатное  брюхо выкинутого на берег кита. Керанс припал к  земле  в
тени  кормового  колеса, его худощавое бронзовое  тело  сливалось  с
окружающим.  Он  спрятался  в  узком  промежутке  между  плицами   —
клепаными  металлическими пластинами пятнадцати  футов  в  ширину  и
четырех в глубину — и выглядывал наружу сквозь звенья ведущей  цепи,
каждое величиной с крупный кокосовый орех. Под днищем собралось  уже
порядочно глубинных вод; пройдет не так уж много времени, они  вновь
заполнят  лагуну,  и  судно уйдет прочь. Было  чуть  за  полночь,  и
очередная поисковая партия сходила с трапа — с бутылкой в одной руке
и мачете в другой мародеры с ленцою плелись через площадь. Булыжники
были усеяны чудовищной mкlйe из порванных подушек и барабанов-бонго,
костей, полупрогоревших угольев и всякого хлама.
   Керанс  выждал, пока мародеры скрылась в улицах,  затем  встал  и
поправил  за  поясом  «кольт». Далеко,  на  противоположной  стороне
лагуны, угадывался дом Беатрис — окна его были темны, свет на пилоне
выключен.  Поначалу Керанс подумывал, не взобраться ли по  лестницам
на  верхний  этаж, но затем решил, что скорее всего  девушка  должна
находиться  на  пароходе,  обреченная Стрейнджменом  исполнять  роль
гостьи поневоле.
   Наверху  кто-то  подошел  к перилам, но вскоре  удалился.  Издали
dnmeqq  чей-то голос, другой ответил ему с мостика. Открылась  дверь
камбуза, и на площадь выплеснулось ведро помоев.
   Керанс ступил на нижнюю плицу и, перебирая руками по цепи,  мало-
помалу вскарабкался по этой изогнутой звездообразной лесенке.  Плицы
чуть поскрипывали под его весом, выбирая слабину привода. Наверху он
перелез  на  стальную  балку футовой ширины — к  ней  крепилась  ось
колеса.  Придерживаясь  за протянутый на  уровне  его  головы  трос,
управлявший скребками для очистки плиц, Керанс медленно пробрался по
этому  массивному  двутавру, с которого проник в узкий  вертикальный
колодец,  ведущий  на кормовую часть нижней палубы,  откуда  другой,
наклонный  трап позволял подняться на самый верх. Беззвучно  ступая,
Керанс  проделал весь этот путь, останавливаясь на площадках  каждой
из  двух  промежуточных палуб и тщательно осматриваясь — на  случай,
если  кто-нибудь  вздумает, маясь с похмелья, вылезти  поглазеть  на
луну.
   Сперва  прячась  за принайтовленной на прогулочной  палубе  белой
гичкой,  а  потом перебегая от одного вентилятора к другому,  Керанс
добрался  до  ржавой  лебедки, установленной в нескольких  футах  от
обеденного стола, за которым принимал их Стрейнджмен. Со  стола  все
было  убрано,  а  диваны  и кресла выстроены рядком  под  гигантской
картиной, все еще прислоненной к трубам.
   Внизу  снова  зазвучали  голоса и заскрипел  трап  —  на  площадь
спускалась,  судя по всему, последняя партия. Вдалеке, над  крышами,
на  фоне  дымовых  труб,  вспыхнула  сигнальная  ракета.  Когда  она
погасла, Керанс встал и мимо картины пошел к скрытому за нею трапу.
   Внезапно   он  остановился,  невольно  потянувшись   к   рукоятке
«кольта». Немногим более, чем в пятнадцати футах от него,  на  крыле
мостика  рдел  в  темноте огонек на кончике чируты71  —  похоже,  не
связанный ни о каким материальным телом. Балансируя на носках  и  не
будучи  в  состоянии  ни двинуться вперед, ни  ретироваться,  Керанс
напряженно  вглядывался  в темноту вокруг  этого  огонька,  пока  не
различил  наконец  белого  чехла фуражки Адмирала.  Секундой  позже,
когда тот сделал глубокую затяжку, тлеющая искра отразилась в белках
глаз.
   Пока  люди внизу пересекали площадь, Адмирал обернулся  и  окинул
взглядом верхнюю палубу — Керанс заметил приклад дробовика, свободно
лежащего на сгибе руки. Чирута перекатывалась с одной стороны рта на
   dpscs~, а конус белого дыма рассеивался в воздухе, словно серебряная
пыль.  Полных  две или три секунды он глядел прямо  на  Керанса,  на
силуэт  биолога,  рисовавшийся  в  темноте  на  фоне  многочисленных
персонажей  картины,  однако  в конце  концов,  очевидно,  пришел  к
выводу,  что  фигура  эта  представляет собой  часть  художественной
композиции. Отвернувшись, Адмирал неспешно побрел в рубку.
   Осторожно  выбирая,  куда  ступить,  Керанс  продвинулся  к  краю
картины  и  нырнул в тень за ней. Здесь на палубе лежал  треугольник
света,  падающего из приоткрытой двери. Пригнувшись и сжимая в  руке
«кольт»,   он   медленно  спустился  по  ступенькам   на   пустынную
прогулочную  палубу, наблюдая за всеми дверьми, за  любым  признаком
движения,   стараясь  не  пропустить  блика  на   ружейном   стволе,
просунутом меж портьер. Каюта Стрейнджмена располагалась  прямо  под
мостиком; вход в нее находился в алькове за баром.
   Керанс  подождал у двери до тех пор, пока на камбузе не  загремел
металлический  поднос,  затем нажал на ручку  и  бесшумно  ступил  в
темноту. На несколько секунд он задержался, приучая глаза к  слабому
свету  лампы,  падающему  справа — из  дверного  проема,  забранного
наборным  бисерным занавесом. В центре каюты можно  было  разглядеть
большой   стол   для  штурманской  прокладки;  под  его   стеклянной
столешницей лежали рулоны свернутых карт.
   По  щиколотки утопая босыми ногами в мягком ковре, Керанс обогнул
книжный шкаф и посмотрел сквозь бисерные нити.
   Взору  открылась облицованная дубовыми панелями каюта  не  меньше
тридцати  футов  длиной — гостиная и приемная Стрейнджмена.  Главное
убранство  ее  составляли два кожаных дивана,  стоящих  друг  против
друга  у  боковых  стен,  и большой старинный  глобус  на  бронзовой
подставке. С потолка свисали три люстры, но горела только одна  —  в
дальнем  конце,  над  византийским  креслом  с  высокой  спинкой   и
инкрустациями  из  цветного стекла. Свет дробился в  драгоценностях,
высыпанных  из  металлических  ящиков, расставленных  на  полумесяце
низеньких столиков.
   Откинув  голову на спинку и пальцами касаясь тонкой ножки  бокала
с  золоченым ободком, эффектно выделявшегося на фоне красного дерева
столика,  в  кресле сидела Беатрис. Ее голубое парчовое платье  было
раскинуто,  как  павлиний  хвост;  несколько  жемчужин  и  сапфиров,
выпавших  из  руки,  блестело  среди складок,  словно  электрические
светлячки.  Керанс  поколебался было, наблюдая за  дверью  напротив,
ведшей в спальню Стрейнджмена, затем слегка раздвинул занавес — так,
wrn бисеринки тихонько звякнули.
   Беатрис,  очевидно  слишком хорошо знакомая  с  этим  звуком,  не
обратила  на него ни малейшего внимания. Сундучки у ее ног полнились
множеством diamant:72 ножных браслетов, позолоченных застежек, диадем
и  цепочек из циркона, ожерелий и подвесок из фальшивых бриллиантов,
громадных серег из искусственного жемчуга — и все это проливалось на
подносы, поставленные на полу, словно кувшины под водопад из ртути.
   Какое-то  мгновение  Керанс  думал, будто  Беатрис  одурманена  —
выражение лица девушки было пустым и отсутствующим, словно  восковая
маска  манекена;  глаза  ее  смотрели  куда-то  вдаль.  Затем   рука
поднялась и небрежно поднесла к губам бокал.
   — Беатрис!
   Вздрогнув,   она   пролила  вино  и  удивленно  вскинула   глаза.
Раздвинув  занавес, Керанс быстро пересек каюту и,  склонившись  над
нею, удержал девушку, когда та начала было подниматься из кресла.
   —  Тише, милая! Не шевелитесь! — Керанс попробовал открыть  дверь
в  капитанскую  спальню и с облегчением убедился, что  она  заперта;
тогда  он  вернулся  к  Беатрис. — Стрейнджмен  и  его  люди  заняты
грабежом  в городе. По-моему, на пароходе остались только кто-то  на
камбузе и Адмирал на мостике.
   Беатрис уткнулась лицом в его плечо, ее прохладные пальцы  обвели
синяки, просвечивавшие сквозь бронзовую кожу.
   —  Будьте  осторожны, Роберт! Что они с вами сделали? Стрейнджмен
не разрешил мне смотреть! — ее облегчение и радость при виде Керанса
уступили место тревоге; девушка беспокойно оглядела каюту. — Бросьте
меня здесь, дорогой, и бегите. Вряд ли Стрейнджмен меня обидит.
   Керанс  покачал головой, затем помог ей подняться. Он смотрел  на
изящный  профиль  Беатрис,  на  ее блестящие  кармином  губы,  почти
ошеломленный  пьянящим  ароматом духов  и  шелестом  парчи.  Пережив
страдания и мерзости последних дней, он сейчас чувствовал себя,  как
тот  насквозь  пропыленный  открыватель гробницы  Нефертити,  что  в
глубине  усыпальницы  споткнулся  о драгоценную  погребальную  маску
царицы.
   —  Стрейнджмен  способен на все, Беа. Он  не  в  своем  уме.  Они
затеяли со мной какую-то безумную игру и чуть не доконали.
   Беатрис  подобрала  подол  платья,  небрежно  стряхнув  несколько
приставших  к  ткани  самоцветов.  Несмотря  на  все  это  ювелирное
   hgnahkhe, ни запястья, ни грудь девушки не были украшены ничем  —
лишь одна, ее собственная, золотая цепочка обвивалась вокруг шеи.
   — Но Роберт, даже если мы выберемся отсюда
   —  Тише!  —  Керанс остановился в нескольких футах  от  занавеса,
наблюдая,   как  нити  сперва  чуть  выгнулись,  словно  парус   под
дуновением  легчайшего ветерка, а затем опали;  он  тщетно  старался
вспомнить,  было  ли  там открытое окно. —  Я  соорудил  плотик.  Он
невелик, но убраться отсюда подальше на нем можно. Позже мы отдохнем
и построим другой, покрупнее
   Продолжая  говорить, Керанс незаметно приближался к занавесу,  но
в  этот момент две нити слегка раздвинулись, что-то шевельнулось  со
змеиной   быстротой,  и  крутящееся  трехфутовое  лезвие,   сверкнув
серебром,  рассекло  воздух,  устремившись  к  его  голове,   словно
громадная  коса.  Вздрогнув от боли, Керанс отпрянул,  почувствовав,
как  оно  коснулось  правого плеча, оставив неглубокий,  но  длинный
порез, а затем, дрожа, воткнулось в дубовую панель за спиной.  Не  в
силах  вымолвить слова, Беатрис в ужасе попятилась и, задев один  из
столиков, опрокинула на пол сундучок с драгоценностями.
   Прежде   чем   Керанс  успел  пошевелиться,   занавес   даже   не
раздвинулся,  но  разлетелся, и громадная горбатая фигура  заполнила
дверной проем; голова была пригнута, как у готового к атаке быка; по
необъятной  груди, пятная зеленые шорты, стекал пот. В  правой  руке
был  зажат  узкий  двенадцатидюймовая клинок  из  сверкающей  стали,
который мулат намеревался снизу вверх воткнуть Керансу в живот.
   Преследуемый   взглядом  единственного  глаза   гиганта,   Керанс
рванулся  назад и в сторону, обеими руками направляя  на  противника
револьвер.  Но  тут  он  наступил на какое-то  ожерелье  и  невольно
попятился  к  дивану.  Биолог еще не успел восстановить  равновесия,
когда  Большой  Цезарь прыгнул — острие ножа описало  широкую  дугу,
словно  кончик лопасти пропеллера. Беатрис взвизгнула, но  голос  ее
растворился   в   грохоте  «кольта».  Отброшенный  отдачей,   Керанс
плюхнулся  на диван, видя, как мулат, скособочась, выронил  нож.  Из
горла   у   него  вырвалось  задыхающееся,  хлюпающее  хрюканье,   и
судорожным  рывком,  в котором слились, казалось,  все  его  боли  и
крушение  надежд, он схватил и сорвал с карниза занавес;  бугрящиеся
мышцы на груди сократились в последний раз. Задрапированный бисерной
шторой,  он  рухнул  ничком,  и тысячи  пестрых  стеклянных  шариков
раскатились вокруг.
   — Бежим, Беа!
   Керанс  схватил ее за руку и мимо распростертого тела  потащил  к
выходу.  Выскочив из каюты, они уже пробежали к мимо бара,  когда  с
мостика  над их головами донесся голос Адмирала и с послышались  его
торопливые, направляющиеся к перилам шаги. Взглянув на развевающиеся
складки  длинного  вечернего  платья  Беатрис,  Керанс  остановился,
поняв,  что  от  намерения  вернуться тем же  путем,  через  гребное
колесо, к сожалению, придется отказаться.
   —  Попробуем по трапу, — он показал на неохраняемый выход у перил
правого  борта,  где  с флейтами у рубиновых губ  танцевали  по  обе
стороны  мраморные купидоны из какого-то ночного клуба. — Это  может
показаться слишком нахальным, но другого пути я не вижу.
   Они  уже  были  на  полдороге, когда трап начал  покачиваться  на
подвесках, а сверху долетел громовый голос окликавшего их по  именам
Адмирала.  Секундой  позже  рявкнул  выстрел,  и  дробинки  прорвали
фанерную крышу у них над головами. Керанс обернулся и увидел у входа
на  трап,  теперь  подтянутого к мостику и приходящегося  прямо  над
ними,  длинный  ствол  Адмиралова ружья. Но  прежде  чем  тот  успел
выстрелить  снова,  Керанс  уже  спрыгнул  на  булыжники,  подхватил
Беатрис  за  талию  и  опустил ее вниз. Вместе  они  скорчились  под
корпусом парохода, а затем кинулись в ближайшую улицу.
   Однако  они  не успели даже пересечь площади, как  в  дальнем  ее
конце  показались  несколько возвращавшихся  с  трофеями  мародеров.
Поначалу   внимание   грабителей  было  отвлечено   переговорами   с
Адмиралом,  но  затем  они заметили беглецов.  Керанс  ринулся  было
вперед,  все  еще  сжимая в одной руке револьвер, а  другой  помогая
Беатрис, но девушка остановила его.
   — Нет, Роберт! Смотрите!
   Впереди, перегораживая всю улицу, появилась вторая группа;  в  ее
центре двигалась фигура в белом костюме. Стрейнджмен шел прогулочным
шагом,  большой  палец одной руки был небрежно заткнут  за  пояс,  а
другой он посылал своих людей вперед, при этом кончики пальцев почти
касались мачете, которым размахивал человек, шедший рядом.
   Резко   повернув,  Керанс  потянул  Беатрис  по  диагонали  через
площадь, но первая группа развернулась веером и преградила им  путь.
С  палубы  взвилась  ракета, розоватым светом  озарив  происходящее.
Беатрис  остановилась, задыхаясь, беспомощно держа сломанный  каблук
своей  золотой туфельки. Она неуверенно посмотрела на приближавшихся
людей.
   — Дорогой Роберт Как насчет парохода? Если укрыться там
   Керанс  взял  девушку  за  руку, и  они  попятились  в  тень  под
кормовым  колесом, защищенные кожухом и плицами от обстрела  сверху.
Напряжение,  понадобившееся, чтобы взобраться на  корабль,  а  затем
бегать  по  площади,  обессилило Керанса; он задыхался  и  едва  мог
держать оружие.
   — Керанс, — раздался спокойный, иронический голос Стрейнджмена.
   Альбинос   приблизился   как  раз  на  расстояние   револьверного
выстрела, но был плотно окружен своими людьми, вооруженными мачете и
пангами73,  —  лица  их  не казались враждебными,  а  движения  были
неторопливы.
   —  Все,  Керанс.  Это  конец. — Стрейнджмен остановился  футах  в
двадцати,  его губы сложились в мягкую улыбку, он глядел на  Керанса
чуть  ли не доброжелательно и сочувственно. — Жаль, но вы стали  мне
помехой.  Бросьте оружие, или мы убьем и мисс Даль,  —  он  выдержал
короткую паузу. — Поверьте, я не шучу.
   Керанс обрел голос:
   — Стрейнджмен...
   —  Сейчас  не  время для метафизических дискуссий,  доктор,  —  в
голос  предводителя  мародеров вкралась  нотка  досады,  словно  ему
приходилось  иметь  дело  о капризным ребенком.  —  Поверьте,  время
просьб  вышло.  Для  вас  оно вышло вообще. Приказываю  вам  бросить
оружие.  Потом выходите вперед. Мои люди думают, будто  вы  похитили
мисс Даль; ее они не тронут, — альбинос опять подождал и добавил уже
с  оттенком угрозы: — Выходите, Керанс, мы ведь не хотим, чтобы что-
нибудь  случилось с Беатрис, не так ли? Подумайте, какая  прекрасная
маска получится из ее лица, — он безумно хихикнул. — Лучше, чем  та,
из старого аллигатора, которую носили вы.
   Сглотнув  комок,  Керанс повернулся и вручил  револьвер  Беатрис,
прижав ее маленькую ладонь к рифленой рукоятке. Чтобы не встретиться
с  девушкой  глазами, биолог посмотрел в сторону,  в  последний  раз
вдохнув  мускусный  запах ее груди, после чего  стал  выбираться  на
площадь, как и приказал Стрейнджмен. Альбинос сперва следил  за  ним
со  злобной ухмылкой, а затем с рычанием метнулся вперед, увлекая за
собой остальных.
   Когда  длинные  клинки  рассекли  воздух,  Керанс  повернулся   и
побежал,  огибая  корпус  парохода  в  надежде  обрести  укрытие   у
противоположного борта. Но тут он поскользнулся в одной  из  вонючих
   ksf  и,  не  удержавшись, тяжело упал. Встав  на  колени,  биолог
беспомощно поднял руку, как бы пытаясь отвести от себя круг поднятых
мачете,  и вдруг почувствовал, как сзади кто-то схватил его и  грубо
потянул, нарушив и без того шаткое равновесие.
   С   трудом  поднимаясь  на  ноги,  он  услышал  удивленный   крик
Стрейнджмена  — из отбрасываемой пароходом глубокой тени  выливалась
на  площадь  группа  людей в хаки с винтовками наперевес.  Во  главе
шагала  подтянутая,  стремительная фигура  полковника  Риггса.  Двое
несли  легкий пулемет, третий — две цинки с лентами. Солдаты  быстро
установили  его  на сошках футах в десяти впереди Керанса,  направив
ствол  в  перфорированном  кожухе воздушного  охлаждения  на  толпу,
которая  в  замешательстве  подалась назад.  Остальные  развернулись
расширяющимся   полукольцом,  штыками   подгоняя   отстающих   людей
Стрейнджмена.
   Большинство  мародеров беспорядочно отступало через  площадь,  но
двое  или трое, не выпуская из рук своих панг, попыталась прорваться
сквозь  цепь.  Немедленно  над их головами прошила  воздух  короткая
очередь, и, побросав ножи, они молча смешались с остальными.
   —  Окей,  Стрейнджмен. Так-то оно лучше, — Риггс постучал тростью
по груди Адмирала, заставляя того отступить.
   Приведенный   всем  этим  в  полное  замешательство,  Стрейнджмен
изумленно  и  тупо  смотрел на пробегавших  мимо  солдат.  Он  жадно
посмотрел  на пароход, словно ожидая, что на палубу вот-вот  выкатят
тяжелую  осадную пушку, и это разом перевернет ситуацию.  Однако  на
мостике  появились  вместо  того двое солдат  в  касках,  установили
переносный прожектор и направили его луч вниз, на площадь.
   Керанс   почувствовал,   что  кто-то   берет   его   за   локоть.
Оглянувшись, он увидел перед собой дружелюбное, с крючковатым носом,
лицо  Макреди;  на сгибе локтя у сержанта лежал «томпсон».  Поначалу
биолог  едва узнал шотландца, и лишь через несколько секунд с трудом
отыскал  в  памяти  его  орлиные черты — так вспоминают  лицо  друга
детства, которого потом не видели всю жизнь.
   —  Вы  в порядке, сэр? — мягко спросил Макреди. — Прошу прощенья,
что я вас так дернул. Похоже, у вас тут была маленькая вечеринка?
   
                 Глава XIII. Так вовремя, так поздно
   
   К    восьми   часам   следующего   утра   Риггс   уже   полностью
qr`ahkhghpnb`k  ситуацию и смог выкроить время, чтобы  повидаться  с
Керансом.  Свою  штаб-квартиру он разместил  на  биостанции,  откуда
открывался прекрасный вид на улицы и особенно на замерший на площади
колесный  пароход. Разоруженные, Стрейнджмен и вся  банда  мародеров
сидели  в  тени  его  корпуса, пребывая  под  бдительным  присмотром
сержанта Макреди и пулеметного расчета.
   Эту   ночь   Керанс  и  Беатрис  провели  в  лазарете  на   борту
патрульного  корабля  Риггса — тридцатитонного сторожевика,  который
стоял  сейчас  на  якоре рядом с гидропланом в  центральной  лагуне.
Отряд  прибыл сюда вскоре после полуночи, и разведчики добрались  до
биостанции  как  раз  в  то  время,  когда  Керанс  входил  в  каюту
Стрейнджмена. Услышав выстрелы, люди Риггса немедленно спустились на
площадь.
   —  Я  догадался, что Стрейнджмен здесь, — объяснил Риггс. —  Один
из наших воздушных патрулей доложил о гидроплане, замеченном с месяц
назад,  и  я  предположил,  что если вы все  еще  здесь,  то  можете
столкнуться   с   некоторыми  затруднениями.  А   попытка   спасения
биостанции послужила более чем подходящим предлогом, — он уселся  на
край стола, наблюдая за вертолетом, кружившим над улицами осушенного
города. — Это должно их на время успокоить.
   — Дейли, кажется, вновь обрел крылья, — заметил Керанс.
   —   И  достаточно  напрактиковался,  осваивая  новую  машину,   —
полковник  бросил  на Керанса быстрый взгляд и небрежно  спросил:  —
Кстати, а Хардман здесь?
   —  Хардман?  — переспросил Керанс и медленно покачал  головой.  —
Нет;  я не видел его с того самого дня, полковник. Думаю, теперь  он
уже далеко.
   —  Может, вы и правы. Я просто подумал, а вдруг он где-то здесь —
Риггс  сочувственно улыбнулся Керансу, очевидно, простив  потопление
биостанции  или  просто будучи достаточно здравомыслящим,  чтобы  не
поднимать  этого вопроса сразу после того, как спас человеку  жизнь;
указав  на  плавящиеся под солнцем улицы и на сухой ил на  крышах  и
стенах, похожий на высушенный навоз, полковник сменил тему: — Должен
признаться, там, внизу, страшновато Чертовски жаль старика  Бодкина.
Ему следовало отправиться с нами на север.
   Керанс    кивнул,   рассматривая   следы   от   ударов    мачете,
исполосовавшие  дверную  раму,  —  часть  повреждений,   беспричинно
нанесенных станции во время убийства Бодкина. Теперь порядок  был  в
основном  наведен,  а тело доктора, лежавшее внизу,  в  лаборатории,
qpedh  окровавленных диаграмм и графиков, было доставлено вертолетом
на  патрульный корабль. К собственному удивлению, Керанс  обнаружил,
что  с поразительным бессердечием уже напрочь забыл Бодкина и сейчас
испытывал по отношению к старику лишь какую-то условную, отвлеченную
жалость.  Зато  упоминание о Хардмане напомнило о  предмете  гораздо
более  важном  и  значительном  — о гигантском  солнце,  по-прежнему
маняще  пульсирующем в сокровенных глубинах мозга, и еще о  видениях
бесконечных песчаных отмелей и кроваво-красных болот юга, все так же
стоящих перед глазами.
   Он  подошел к окну, вытаскивая занозу из рукава своего с иголочки
форменного  кителя,  и  посмотрел вниз, на  людей,  скучившихся  под
корпусом парохода. Стрейнджмен и Адмирал вышли вперед, к пулемету, и
что-то доказывали бесстрастно качавшему головой Макреди.
   — Почему вы не арестуете Стрейнджмена?
   Риггс засмеялся.
   —  Потому  что  у  меня  нет  к тому ни  малейших  оснований.  Он
прекрасно  знает,  что  согласно  букве  закона  имел  полное  право
защищаться от Бодкина и даже убить его при необходимости. — И, когда
Керанс удивленно оглянулся через плечо, полковник продолжил: — Разве
вы  не  помните Закона о восстановленных землях и Правил  содержания
плотин?  Они  все еще очень даже действуют. Я знаю, что  Стрейнджмен
премерзкий   тип   —  с  этой  его  белой  кожей  и  дрессированными
аллигаторами, — но, строго говоря, за осушение лагуны он заслуживает
медали.   Если   он  пожалуется,  то  мне  придется   долго   писать
объяснительные  по  поводу  этого пулемета,  там,  внизу.  Поверьте,
Роберт,  появись  я на пять минут позже и найди вас  изрубленным  на
куски,  Стрейнджмен  мог  бы заявить, что  вы  сообщник  Бодкина,  и
возразить при всем желании было бы нечего. Он ушлый малый.
   Почти  не  отдохнувший после трехчасового сна, Керанс прислонился
к  окну, слабо улыбаясь сам себе и пытаясь понять терпимое отношение
Риггса   к   Стрейнджмену,  ему  самому,  учитывая  все   пережитое,
представлявшееся   совершенно   неприемлемым.   Он   сознавал,   что
разделяющая  их с полковником пропасть стала теперь еще  шире.  Хотя
Риггс  и  сидел  всего  в нескольких футах, подчеркивая  свои  слова
решительными  взмахами трости, Керанс был не в состоянии  воспринять
полковника как реальность — казалось, образ его при посредстве какой-
то   невероятно  сложной  аппаратуры  был  спроецирован   сюда,   на
биостанцию, через невероятные расстояния в пространстве  и  времени.
Это  Риггс был Путешественником во времени, а не он. Керанс отметил,
wrn  и всему Риггсову воинству также недостает материальности. В его
рядах  не  было  слишком  многих, кого он  хорошо  знал  по  прежним
временам,  —  в том числе, Уилсона и Колдуэлла, — всех, кого  начали
посещать  сны. В равной мере потому, что Керанс видел их впервые,  а
также из-за болезненной бледности лиц и равнодушного выражения глаз,
эти  люди — особенно по контрасту с командой Стрейнджмена — казались
плоскими   и  невещественными;  они  не  действовали,  но  выполняли
поставленные задачи, словно некие разумные и одушевленные машины.
   —  А  как  насчет  мародерства?  — прерывая  затянувшуюся  паузу,
спросил он.
   Риггс пожал плечами.
   —  Увы,  за исключением нескольких безделиц, стянутых в магазинах
Вулворта,  все  остальное  можно  без  труда  списать  на   здоровые
инстинкты и естественную бойкость его людей. Что же касается  статуй
и  тому подобного, так ведь это благородная деятельность по спасению
вынужденно  брошенных  произведений  искусства.  Хотя  я  отнюдь  не
уверен,  что  в  действительности он руководствовался  именно  этими
высокими соображениями, — полковник похлопал Керанса по плечу. — Вам
придется забыть о Стрейнджмене, Роберт. Знаете, почему он сейчас так
спокоен? По одной-единственной причине: ему очень хорошо ведомо, что
закон  на его стороне. Усомнись он в этом хоть на миг, и сейчас  тут
кипела  бы  первостатейная битва, — Риггс  помолчал  и  после  паузы
заговорил  совсем о другом: — У вас неважный вид,  Роберт.  Все  еще
видите эти сны?
   Керанс вздрогнул.
   —  Время  от  времени. Последние несколько дней  здесь  творилось
сплошное  безумие.  Стрейнджмена трудно описать  —  он  сущий  белый
дьявол  культа  вуду. Не могу смириться с мыслью, что  он  останется
безнаказанным А когда вы собираетесь снова затопить лагуну?
   —  Затопить что? — переспросил Риггс, ошеломленно качая  головой.
— Роберт, вы и впрямь не в ладах с реальностью. Чем скорей вы отсюда
уедете,  тем  лучше. Последнее, о чем я мог бы подумать,  это  вновь
затопить  лагуну. Если кто-нибудь попытается сотворить  подобное,  я
собственноручно  оторву ему голову. Возвращенная в обращение  земля,
особенно  городская  территория, как здесь, прямо  в  центре  бывшей
столицы, — это высший из приоритетов. Если Стрейнджмен действительно
сумеет  осушить обе соседние лагуны, то может рассчитывать не только
на  прощение  всех грехов, но и на должность генерал-губернатора,  —
полковник  выглянул  в  окно,  где  металлические  ступени  пожарной
keqrmhv{  звенели под солнечными лучами, как струны под  смычком.  —
Кстати, а вот и он сам. Хотел бы я знать, что в действительности  на
уме у этого злобного сукина сына?
   Керанс  подошел  к  нему,  стараясь не  смотреть  на  бесконечный
лабиринт желтых от пленки ила, похожих на гноящиеся раны крыш.
   —  Полковник, вы должны снова затопить все это, законы там или не
законы.  Были  вы  там,  внизу,  на  этих  улицах?  Они  безобразны,
отвратительны  непристойны! Это кошмарный мир,  он  мертв,  и  мертв
безвозвратно. Стрейнджмен воскрешает труп! Через два  или  три  дня,
проведенных здесь, вы
   Риггс  резко повернулся, прервав Керанса; в голосе его  зазвучали
раздраженные ноты:
   —  Я не собираюсь оставаться здесь на три дня, — отрезал он. — Не
беспокойтесь, я не страдаю никаким безумным наваждением в части этих
лагун, затопленных или нет. Завтра же утром мы отплываем — все мы.
   —  Но вы не можете отплыть, полковник, — озадаченно запротестовал
Керанс. — Стрейнджмен все еще будет здесь!
   —  Конечно, будет! Вы что, думаете, будто у этой колесной лоханки
вырастут крылья? С чего бы Стрейнджмену уходить, если он уверен, что
сможет выдержать приближающиеся штормы, ливни и жару? Так это или не
так,  сказать  трудно.  Если  он  сумеет  запустить  кондиционеры  в
нескольких крупных зданиях, то, может, и выдержит. Со временем, если
он  осушит  достаточную  часть города, не исключена  попытка  нового
заселения. Во всяком случае, я внесу такое предложение — сразу же по
возвращении  в  Кэмп-Бэрд. Как бы то ни было, в  данный  момент  мне
незачем  здесь  оставаться — биостанции все равно  не  сдвинуть,  но
выигрыш  стократ  превосходит потерю. Ну а вы с мисс  Даль  в  любом
случае нуждаетесь в отдыхе. Да и в подтягивании мозгов тоже. Вы хоть
представляете себе, какое это чудо, что она уцелела? Великий Боже! —
он  отрывисто  кивнул  Керансу,  вставая,  когда  в  дверь  уверенно
постучали. — Скажите спасибо, что я появился здесь вовремя.
   Стремясь  избежать встречи со Стрейнджменом, Керанс направился  к
боковой  двери,  ведущей  в камбуз. На мгновение  остановившись,  он
взглянул на Риггса.
   — Не знаю, полковник. Боюсь, вы появились слишком поздно.
   
                      Глава XIV. Большой шлем74
   
   Скорчившись  в  маленьком  кабинете  двумя  этажами  выше  уровня
дамбы,  Керанс прислушивался к музыке, доносившейся с верхней палубы
парохода.  Стрейнджменовский «прием» был в полном разгаре. Вращаемое
двумя    младшими   членами   экипажа,   гребное   колесо   медленно
поворачивались,  и  его  надраенные  плицы  отражали  лучи   цветных
прожекторов,  отбрасывая по сторонам и в темное  небо  яркие  блики.
Видимые  издалека  белые парусиновые тенты напоминали  о  ярмарочных
шатрах,  являя  собой  сияющие  оазисы шумного  празднества  посреди
темной площади.
   Делая уступку Стрейнджмену, полковник Риггс все-таки появился  на
этом  прощальном  вечере.  Между  ними  было  заключено  соглашение:
пулемет и посты с палуб парохода были убраны, а Стрейнджмен со своей
стороны  обязался  не покидать границ лагуны до ухода  отряда.  Весь
день  мародеры  бродили по улицам, тут и там раздавались  то  взрывы
пьяного  веселья, то ружейная пальба. Даже сейчас,  когда  последние
гости,  —  полковник  с  Беатрис, — покинув общество,  удалились  на
биостанцию, на палубе разыгралась драка, а на площади звонко рвались
пустые бутылки.
   Ради  соблюдения  приличий Керанс также  появился  на  торжестве,
стараясь держаться подальше от Стрейнджмена, который, впрочем, и  не
пытался  с  ним  заговорить. Лишь один раз — в паузе между  номерами
импровизированного эстрадного действа — он прошел  мимо  биолога  и,
нарочно задев его локоть, поприветствовал поднятым бокалом.
   —  Надеюсь, вам не слишком скучно, доктор? Выглядите вы не лучшим
образом.   Попросите-ка  полковника,  пусть   одолжит   вам   своего
опахальщика, — с ядовитой улыбкой он повернулся к Риггсу, который  с
непроницаемым видом восседал на шелковой подушке с кистями по углам,
словно британский верховный комиссар при дворе паши: — Вечеринки,  к
которым   привыкли  мы  с  доктором  Керансом,  особого  рода.   Они
действительно потрясающи!
   — Охотно верю, — мягко ответил Риггс.
   Керанс   отвернулся,   будучи  не  в  состоянии   скрыть   своего
отвращения   к   альбиносу   —  так,   как   делала   это   Беатрис.
Полуотвернувшись от происходящего, девушка через плечо  смотрела  на
площадь, под маской легкого высокомерия пряча вновь овладевавшие  ею
безразличие   и   погруженность   в   себя.   Издали   наблюдая   за
Стрейнджменом,  когда  тот  аплодировал  очередному  номеру,  Керанс
подумал,  не  переступил  ли предводитель мародеров  той  грани,  за
jnrnpni  начинаются  перерождение и  распад  личности.  Выглядел  он
сейчас    откровенно   отвратительным   —   разлагающийся    вампир,
пресытившийся ужасами и злобой. Весь былой шарм окончательно  исчез,
уступив  место  совершенному в своей законченности  образу  хищника.
Сославшись  на  легкий приступ малярии, Керанс ушел так  скоро,  как
допускали приличия, и пожарной лестницей поднялся на биостанцию.
   Теперь,  когда  он остановился на единственно возможном  решении,
разум  его снова обрел прежнюю ясность, простираясь не только внутрь
себя, но и вовне, за пределы мира лагуны.
   Всего  в пятидесяти милях к югу дождевые тучи сливались в плотные
пласты,   стирая  с  горизонта  болота  и  архипелаги.   Заслоненное
событиями последней недели, древнее солнце вновь непрерывно билось в
мозгу  Керанса — пульсировало с невероятной силой, совмещаясь теперь
с  реальным  светилом, временами пробивающимся  сквозь  пелену  туч.
Неумолимое  и притягательное, оно звало на юг, к немыслимой  жаре  и
затопленным лагунам экватора.
   С   помощью   Риггса   Беатрис  взобралась  на   верхнюю   палубу
биостанции,  служившую теперь и посадочной площадкой для  вертолета.
Когда сержант Дейли включил двигатель, и лопасти пришли во вращение,
Керанс быстро перебрался на расположенный двумя этажами ниже балкон.
Он   находился   теперь  примерно  посредине  между  биостанцией   и
бревенчатой запрудой, от обеих его отделяло примерно по сотне  ярдов
вытянутой  террасы, связывавшей все три точки. Позади  здания  лежал
громадный  илистый  нанос, поднимавшийся от  окружающего  болота  до
перил  террасы,  на  которую выплескивалось оттуда  пышное  изобилие
растительности.  Нырнув  под  широкие  листья  папоротников,  Керанс
побежал  к  запруде,  воздвигнутой  между  торцом  здания  и   углом
прилегающего  коммерческого центра. Если не считать истока  реки  на
дальней  стороне лагуны, где находились сейчас насосные боты,  здесь
был   главный   и  единственный  вход  для  питающей  лагуну   воды.
Первоначальное  устье, когда-то двадцати ярдов шириной  и  глубиной,
постепенно  съежилось до узкого канала, забитого грязью и  заросшего
грибами, а теперь его шестифутовое русло было перегорожено стеной из
толстых,  тщательно подогнанных бревен. Поначалу, когда эта преграда
будет  убрана, потечет лишь маленький ручеек, но по мере  того,  как
вода начнет размывать ил, выход снова расширится.
   Из  маленького тайника под расшатанной плитой Керанс  извлек  два
кубических черных ящика, в каждом из которых было по шесть связанных
вместе   динамитных  шашек.  Будучи  уверен,  что  Бодкин   разжился
bgp{bw`rjni  в арсенале базы примерно тогда же, когда сам  он  украл
компас,  и  затем  где-то ее припрятал, биолог потратил  всю  вторую
половину  дня на поиски в близлежащих зданиях; наконец он нашел-таки
вожделенное сокровище — в пустом бачке в умывальной.
   Когда  двигатель  вертолета  прибавил  оборотов,  ярким  выхлопом
плюясь  во тьму, Керанс поджег короткий, тридцатисекундный фитиль  и
побежал  к  центру  запруды.  Там он нагнулся  и  повесил  ящики  на
маленький колышек, заранее загнанный нынешним вечером во внешний ряд
бревен. Импровизированные мины надежно повисли всего в двух футах от
поверхности воды, недоступные постороннему взгляду.
   — Доктор Керанс! Уходите оттуда, сэр!
   Керанс  поднял  глаза  и  в дальнем конце дамбы  увидел  Макреди,
стоявшего  у  перил на соседней крыше. Внезапно, заметив  искрящийся
конец  бикфордова шнура, сержант наклонился вперед, а  затем  быстро
скинул с плеча «томпсон».
   Когда  Макреди  вторично  окликнул его  и  дал  предупредительную
очередь,  Керанс,  пригнувшись, уже  подбегал  к  террасе.  Балясины
балюстрады взорвались фонтанчиками мелких осколков бетона, и  биолог
упал, когда медно-никелевая пуля угодила ему в правую ногу, как  раз
над  лодыжкой.  Перевалившись через перила, он увидел,  как  сержант
вскинул автомат на плечо и спрыгнул на настил запруды.
   —  Макреди! Назад! — закричал Керанс, но тот вприпрыжку бежал  по
доскам. — Сейчас взорвется!
   Он  пятился  сквозь  листья,  голос терялся  в  реве  взлетающего
вертолета,  и  оставалось только беспомощно наблюдать,  как  Макреди
остановился в центре запруды и нагнулся к ящикам с динамитом.
   —  Двадцать  восемь,  двадцать девять  —  автоматически  закончил
отсчет  Керанс и, повернувшись спиной запруде, заковылял по террасе,
а затем ничком упал на бетон.
   
   Когда  в  темное  небо  взметнулось пламя  взрыва,  на  мгновение
взгляду  предстал  фонтан  извергнутых ила  и  пены.  От  начального
crescendo  звук,  казалось, поднимался и  поднимался  —  длительным,
непрерывным  грохотом;  ломающийся гром  взрывной  волны  постепенно
уступал  место  низкому  звуку прорвавшегося  водопада.  По  плиткам
вокруг  Керанса рассыпались комья мокрого ила и разорванных листьев;
биолог поднялся на ноги и с трудом добрался до перил.
   Расширяясь,  поток  воды хлестал на улицы  внизу,  унося  с  обой
громадные  фрагменты илистого вала. На палубе парохода все рванулись
j  фальшборту; дюжина рук показывала на бьющую из прорыва воду.  Она
уже  растекалась по площади, — пока всего лишь двух- или трехфутовым
слоем,  —  гася  костры  и  плеща  в  борта  судна,  все  еще   чуть
покачивавшегося от удара взрывной волны.
   Затем  нижняя  секция  запруды— связка из дюжины  двадцатифутовых
бревен  —  внезапно  упала вперед. Следом за нею прорвалась  илистая
седловина,  открыв  полное сечение потока, и гигантская  стена  воды
высотой в полсотни футов обрушилась в улицу, как шлепнувшийся  кусок
желе.  С глухим, грохочущим ревом падающих зданий море вливалось  во
всю мощь.
   — Керанс!
   Над  головой  хлестнул выстрел и, обернувшись, он увидел  Риггса,
бегущего  от  вертолетной площадки с револьвером в  руке.  Двигатель
заглох, и Дейли помогал Беатрис выйти из кабины.
   Здание  дрожало под давлением несущегося мимо потока. Придерживая
правую  ногу  рукой,  Керанс захромал за маленькую  башенку,  откуда
прежде вел наблюдение. Он лег, вытащил из-за пояса «кольт» и, сжимая
оружие  обеими  руками, дважды выстрелил из-за угла в приближавшуюся
фигуру Риггса. Обе пули прошли мимо, однако полковник остановился  и
отступил на несколько шагов, укрывшись за каменной балюстрадой.
   Керанс  услышал  быстрые приближающиеся шаги и, выглянув,  увидел
бегущую вдоль террасы Беатрис. Под крики Дейли и Риггса она свернула
за угол и опустилась на колени рядом с биологом.
   —  Роберт,  вам надо бежать! Сейчас, пока Риггс не  привел  своих
людей! Он хочет убить вас, я знаю.
   С трудом поднимаясь на ноги, Керанс кивнул.
   —  Сержант  я не знал, что он здесь дежурит. Скажите Риггсу,  мне
жаль
   Он  беспомощно махнул рукой и в последний раз взглянул на лагуну.
Черная  вода поднималась между зданиями, вливаясь теперь уже в  окна
верхних этажей. Перевернутый, с оторванным колесом, пароход медленно
дрейфовал  к  дальнему  берегу, его днище  горбилось,  словно  брюхо
дохлого  кита.  Из  взрывающихся котлов  били  струи  пара  и  пены,
прорываясь  сквозь все новые трещины в корпусе, появлявшиеся,  когда
судно  ударялось  о  полупогруженные рифы труб  и  карнизов.  Керанс
наблюдал  за  этим  со спокойным и сдержанным удовольствием,  смакуя
свежий привкус, снова принесенный хлынувшей в лагуну водой. Не  было
видно  ни  Стрейнджмена,  ни  еще  кого-нибудь  из  мародеров,  лишь
несколько  кусков  разбитого мостика да высокие дымовые  трубы  были
opncknwem{ и вновь выплюнуты бурлящими подводными течениями.
   —   Роберт!   Торопитесь!  —  Беатрис  потянула  его   за   руку,
посматривая через плечо на мечущиеся всего в полусотне ярдов  фигуры
пилота и Риггса. — Куда вы теперь, дорогой? Как жаль, что я не  могу
уйти с вами!
   —  На  юг, — тихо сказал Керанс, прислушиваясь к реву наступающей
воды. — К солнцу. Вы всегда будете со мной, Беа.
   Он  обнял ее, затем резко высвободился и побежал к дальнему концу
террасы,  отталкивая по пути тяжелые листья папоротников.  Когда  он
сошел  на илистую отмель, из-за угла показались полковник и  сержант
Дейли;  они  напропалую палили по листве, однако Керанс пригнулся  и
побежал  между  изгибающимися стволами, по колени  увязая  в  мягкой
грязи.
   
   Когда  вода  схлынула в лагуну, край болота  слегка  отступил,  и
теперь  Керанс  с  трудом  тащил  сквозь  густые  и  цепкие  сорняки
громоздкой  катамаран,  сделанный  из  четырех  попарно  соединенных
пятидесятигаллонных  бочек. В тот момент, когда  он  оттолкнулся  от
берега, из папоротниковых зарослей показались Риггс и пилот.
   Запустив  подвесной мотор, Керанс в изнеможении  лег  на  дощатый
настил;  пули,  выпущенные  из  полковничьего  револьвера,  дырявили
маленький  треугольный парус над головой. Промежуток  воды  медленно
расширялся — до ста, затем до двухсот ярдов; наконец Керанс добрался
до  первого из маленьких островков, которые выступали из  болота  на
крышах  отдельных  зданий. Спрятавшись за ним, биолог  сел,  зарифил
парус и в последний раз посмотрел назад, на границу лагуны.
   Риггса  и Дейли больше не было видно; только на взнесенной  ввысь
крыше  здания одинокая фигура Беатрис, повернувшись в сторону болот,
посылала прощальный привет — без устали, меняя руки, хотя она  и  не
могла  отыскать  его  взглядом среди бесчисленных  островов.  Правее
поднимались  над  окружающими холмами и  другие  приметы  привычного
мира,  которые  он  так  хорошо знал, — и среди  них  зеленая  крыша
«Ритца»,  постепенно тающая в белесой дымке. Наконец остались  видны
только  исполинские буквы надписи, сделанной людьми Стрейнджмена,  —
они висели над водой, словно эпитафия:
                         Заповедник ВРЕМЕНИ.
   Теперь  из-за встречного течения катамаран продвигался медленнее,
и  когда пятнадцатью минутами позже раздался рев вертолета,  он  все
еще  не  добрался  до  края болота. Проплывая  мимо  верхнего  этажа
l`kem|jncn здания, Керанс через одно из окон скользнул внутрь и  там
спокойно  переждал,  пока вертолет летал над  островами,  на  всякий
случай поливая их из пулемета.
   Выбравшись наружу, он снова двинулся вперед, и меньше  чем  через
час  достиг  места,  где вода вытекала из болота;  здесь  начиналось
широкое внутреннее море, которое должно было привести его на юг. Оно
было  усеяно  островами,  — каждый по нескольку  сот  ярдов  длиной;
покрывавшая  их  растительность нависала над водой, а  контуры  были
полностью изменены поднимающейся водой даже за тот недолгий  период,
что  прошел  со  времени  поисков Хардмана. Заглушив  мотор,  Керанс
подставил  маленький  парус  и,  подгоняемый  легким  южным  бризом,
длинными галсами пошел со скоростью двух или трех узлов.
   Ниже  колена  нога начала неметь; он открыл аптечку, промыл  рану
пенициллином и туго забинтовал. Перед самой зарей, когда боль  стала
невыносимой, он принял таблетку морфина и погрузился в тяжелый  сон,
где громадное солнце расширялось, пока не заполнило всю Вселенную, и
сами звезды вздрагивали при каждом биении светила.
   
   Следующим  утром он проснулся около семи, лежа у мачты и  купаясь
в  ярком  солнечном свете; открытая аптечка лежала  под  рукой;  нос
катамарана застрял в ветвях большого папоротника, росшего  на  самом
берегу островка. В миле от него и в полусотне футов над водой мчался
вертолет,  его  пулемет  то  и  дело  расцветал  огоньками  коротких
очередей,  поливавших  зелень лежащих внизу островов.  Керанс  убрал
мачту  и  скользнул под дерево, ожидая, пока машина улетит. Массируя
ноющую ногу, но побаиваясь снова прибегать к морфину, он позавтракал
плиткой шоколада — первой из десяти, которые ему удалось собрать.  К
счастью,  старшине-баталеру на патрульном катере было дано  указание
беспрепятственно допускать доктора Керанса к запасам медикаментов.
   Атаки   с  воздуха  возобновлялись  с  получасовыми  интервалами;
однажды  вертолет  пролетел  прямо над головой.  Из  своего  укрытия
Керанс  ясно разглядел в открытом люке Риггса — его узкий подбородок
свирепо  выступал вперед. Впрочем, пулеметный огонь  становился  все
реже  и реже, а во второй половине дня полеты, наконец, прекратились
совсем.
   К  тому времени — примерно к пяти часам — Керанс пребывал  уже  в
полном  изнеможении.  Дневная температура,  достигавшая  полутораста
градусов, высосала из него всю энергию, и биолог безвольно лежал под
мокрым  парусом, молясь о прохладном воздухе вечера, пока по лицу  и
cpsdh  сочилась горячая вода. Морская поверхность обратилась в пламя
—  казалось,  катамаран, дрейфует в какой-то  безвоздушности  сквозь
языки огня. Преследуемый странными видениями, Керанс слабо шлепал по
воде одной рукой.
   
                       Глава XV. Солнечный рай
   
   К  счастью,  на  следующий день между ним и  солнцем  простерлись
грозовые тучи, и воздух стал заметно прохладнее — температура  упала
до  девяноста пяти в полдень. Массивные груды темных кучевых облаков
громоздились  на высоте каких-нибудь четырехсот или  пятисот  футов,
сотворяя нечто вроде солнечного затмения, и Керанс достаточно  ожил,
чтобы запустить двигатель и довести скорость до десяти узлов. Петляя
между  островами, он двигался на юг, следуя за солнцем,  бьющимся  у
него  в  мозгу. Ближе к вечеру, когда грянул шторм с дождем,  Керанс
нашел  в себе силы, чтобы, держась за мачту, встать на одну ногу  и,
предоставляя  ливню  хлестать  по груди,  сорвать  с  себя  лохмотья
мундира. Когда первый шквал прошел, видимость прояснилась, и он смог
различить  вдали  южный  берег  — линию  исполинских  иловых  валов,
вздымавшихся  более  чем  на сто ярдов. В  перемежающемся  солнечном
свете они сияли на горизонте, словно золотые поля, а на заднем плане
поднимались над ними кроны далеких джунглей.
   В  полумиле  от  берега опустел запасной топливный бачок.  Керанс
отвернул  винт  струбцины и сбросил мотор в воду, сквозь  коричневую
поверхность наблюдая, как он погружается, окруженный ореолом  мелких
пузырьков.  Биолог  свернул парус и медленно греб против  встречного
ветерка. К тому времени, как он достиг берега, наступили сумерки,  и
на  громадные серые откосы легли длинные тени. Хромая через  отмели,
Керанс  выволок  на берег катамаран и рухнул без  сил,  привалясь  к
одной  из  бочек  и  отрешенно созерцая безмерное одиночество  этого
мертвого,  последнего пляжа; мало-помалу глаза его закрылись,  и  он
погрузился в лихорадочный сон.
   На  следующее утро он разобрал катамаран и по частям  втащил  его
вверх   по   длинному,  покрытому  тиной  склону,  еще  надеясь   на
продолжение  водного пути на юг. Вокруг на несчетные  мили  змеились
громадные  дюны — их кривые склоны были усыпаны дохлыми каракатицами
и моллюсками. Моря больше не было видно, и Керанс пребывал наедине с
этими безжизненными останками — как с обломками некоего исчезнувшего
jnmrhmssl`; и только дюны неизменно приходили на смену друг другу  —
по  мере  того,  как биолог перетаскивал тяжелые пятидесятигаллонные
бочки  с  гребня  на  гребень.  Небо  над  головой  было  унылым   и
безоблачным  —  безмятежного  блекло-голубого  цвета;   оно   больше
походило  на  потолок  в  каком-то  непереносимом  кошмаре,  чем  на
полнящуюся штормами небесную сферу, которая простиралась над  ним  в
предыдущие дни. По временам, бросив ношу, Керанс забредал  в  какой-
нибудь  уводящий  в  сторону распадок меж дюн и  ковылял  словно  по
безмолвным бассейнам с дном, растрескавшимся на прямоугольные плиты,
— мечтатель, разыскивающий незримый выход из своего кошмара.
   Наконец  он бросил катамаран и потащился вперед лишь с  маленьким
свертком   припасов,  еще  долго  оглядываясь  на  бочки,   медленно
погружающиеся   в   ил.   Старательно   избегая   зыбучих    песков,
встречающихся порой меж грядами дюн, он двигался к виднеющимся вдали
джунглям  —  туда, где зеленые шпили гигантских хвощей и древовидных
папоротников возносились на сотню футов.
   
   В  очередной  раз  отдыхая под деревом  на  опушке  леса,  Керанс
тщательно  вычистил револьвер. Впереди слышались то  визг  и  шелест
крыльев  летучих мышей, нырявших среди темных стволов в  бесконечном
сумеречном  мире лесного дна, то рычанье и шумные броски игуан.  Его
лодыжка  воспалилась и начала болезненно распухать,  продолжительное
напряжение    поврежденных   мышц   способствовало   распространению
первоначальной инфекции. Тем не менее, срезав подходящий по  размеру
сук  для  костыля  и наложив примитивную шину, он  захромал  вперед,
вглубь лесной тьмы.
   К  вечеру начался дождь, он хлестал по громадным зонтикам  в  ста
футах  над головой, и царящий внизу мрак рассеивался лишь в моменты,
когда  фосфоресцирующие  потоки прорывались и  низвергались  наземь.
Страшась  ночевки вне хоть какого-нибудь укрытия, Керанс шел  и  шел
вперед,  отстреливаясь  от игуан, перебегая из  одного  убежища  под
массивным древесным стволом к другому. Местами ему попадались  узкие
разрывы  в  зеленом своде джунглей, и тогда бледный  свет  падал  на
маленькую  поляну,  где  смутно виднелись  сквозь  листву  развалины
верхнего  этажа  полупогруженного здания. Однако следы  человеческой
деятельности встречались теперь все реже — поселки и города юга были
без   остатка  поглощены  поднимающимся  илом  и  ширящейся   буйной
растительностью.
   Три  дня он пробирался сквозь лес — почти без сна, питаясь только
cnd`lh, гигантскими, словно гроздья яблок, да срезая ветви для  шины
и  сучья  потолще  на костыли. Время от времени слева  проблескивала
серебристая спина реки; ее поверхность плясала под дождем, а  берега
образовывали   массивные   и  настолько   частые   ризофоры75,   что
приблизиться к воде при всем желании было невозможно.
   
   Так   продолжался  его  спуск  в  фантасмагорический  лес;  дождь
неумолимо  поливал  лицо  и плечи Керанса.  Временами  ливень  резко
прекращался, и тогда тучи пара заполняли пространство меж деревьями,
нависая  над  пропитанной влагой землей, словно прозрачное  руно,  и
вновь рассеиваясь, как только хляби небесные разверзались вновь.
   Во  время  одного из таких перерывов Керанс взобрался на  крутой,
хотя  и  невысокий холм в центре большой поляны, надеясь  найти  там
убежище  от  стелющегося по земле пронизывающего тумана, и  внезапно
ему  открылась  узкая долина между поросшими лесом  склонами.  Холмы
стеснились  вокруг,  словно дюны, через которые  Керанс  перебирался
раньше,  заключив его в зеленый, сочащийся водой мир.  По  временам,
когда   в   тумане  -возникали  завихрения,  и  пелена  его  немного
приподнималась, примерно в полумиле перед Керансом в просветах между
верхушками  деревьев  мелькала  река.  Мокрое  небо  было  запятнано
бликами предзакатного солнца, бледно-алые туманы обрисовывали  вдали
гребни  холмов. Влачась по мокрой глинистой почве, Керанс  наткнулся
на руины часовни, господствовавшей над прекрасной долиной, осененной
медленно опускавшимся солнцем — его гигантский оранжевый сфероид был
затянут  туманной дымкой. За покосившимися столбами  ворот  виднелся
полукруг низких ступеней, где пять рухнувших колонн обозначали былой
вход.  Крыша  провалилась;  ил и джунгли пощадили  только  несколько
футов   кладки  боковых  стен;  в  дальнем  конце  нефа   выглядывал
распавшийся алтарь.
   Надеясь  обрести здесь убежище на ночь, Керанс прошел  в  придел,
апатично   приостановившись,  когда  возобновился  дождь.  Достигнув
алтаря,   он   облокотился  на  растрескавшийся  и   полуразрушенный
мраморный,  по  грудь,  стол и принялся наблюдать  за  уменьшающимся
диском  солнца,  за  ритмическим движением на  его  поверхности,  по
которой   плавали   темные   пятна,  —  островки   шлака   в   тигле
расплавленного металла.
   —   Ааа-ах!  —  слабый,  нечеловеческий  крик  повис  во  влажном
воздухе,  словно  стон раненого животного. Керанс быстро  оглянулся,
подумав,  не игуана ли последовала за ним в руины. Но и  джунгли,  и
долина,  и  груды  камней вокруг были безмолвны и  недвижны,  только
дождь с шуршанием струился по трещинам разваливающихся стен.
   —  Ааа-ах!  —  на этот раз звук раздался перед ним, откуда-то  со
стороны заходящего солнца. Диск светила вновь начал пульсировать, по
всей   видимости,   и   вытягивая   этот   задыхающийся   вопль    —
полублагодарность-полупротест.
   Отерев  с лица воду, Керанс осторожно обошел алтарь и, вздрогнув,
отшатнулся,   чуть   не  споткнувшись  о  нечто,   бывшее   когда-то
человеческим  существом  — еле прикрытое какими-то  лохмотьями,  оно
сидело  спиной к алтарю, прислонясь головой к мокрому  камню.  Звуки
могли  исходить лишь от этой истощенной фигуры, но она так почернела
и  была настолько недвижна, что Керанс не мог заподозрить в ней даже
искры жизни.
   Длинные  ноги  человека обугленными палками  бесполезно  торчали,
обернутые  рваными черными лоскутьями и кусками  коры.  Его  руки  и
впалая  грудь  были  прикрыты таким же образом — тряпки  соединялись
короткими  кусками  тонких лиан. В прошлом несомненно  роскошная,  а
теперь поределая черная борода покрывала бльшую часть лица, и  дождь
поливал  его заострившийся, выступающий подбородок, воздетый  сейчас
навстречу бледнеющему свету, мерцавшему на открытой коже лица и рук.
Одна из этих рук — костлявая, зеленая клешня — неожиданно поднялась,
словно  из могилы, и указала на солнце, как бы узнавая его, а  затем
вновь  бессильно упала наземь. При следующей пульсации диска в  лице
проявился намек на движение. Глубокие впадины, залегшие вокруг  носа
и  губ,  щеки,  так  глубоко  запавшие над  широкой  челюстью,  что,
казалось,   не   оставили  места  для  полости  рта,  на   мгновение
наполнились,  как  если бы единственный вздох  жизни  прошел  сквозь
мертвое тело.
   Не  решаясь  приблизиться, Керанс смотрел на громадную истощенную
фигуру,  распростершуюся  перед  ним.  Человек  был  не  более   чем
воскресший  труп  —  без  пищи и одежды,  прислоненный  к  алтарю  —
безымянный  некто, извлеченный из могилы и брошенный  здесь  ожидать
Судного Дня.
   И  тогда  Керанс  понял, почему человек его не заметил.  Грязная,
кровоточащая, вся в солнечных ожогах кожа вокруг ввалившихся глазниц
превратила их в черные трубы, в самой глубине которых слабо  отражал
d`kejne  солнце  тусклый, воспаленный блеск. Оба  глаза  были  почти
полностью закрыты поразившими роговицу язвами, и Керанс подумал, что
вряд  ли  они  могут различить что-нибудь, кроме умирающего  солнца.
Когда  диск  светила  окончательно погрузился в джунгли,  а  сумерки
сгустили    серую   завесу   дождя,   голова   человека   болезненно
приподнялась,  словно  пытаясь  удержать  образ,  столь  опустошающе
выжженный  на его сетчатке, а потом снова упала набок,  на  каменную
подушку  алтаря.  Мухи начали подниматься с пола и жужжать  над  его
мокрыми щеками.
   Керанс   нагнулся,   чтобы  заговорить   с   человеком,   который
неожиданно почувствовал его движение — провалившиеся глаза принялись
слепо обыскивать предстающий им тусклый мир.
   —  Эй,  парень, — его голос слабо дребезжал, — ты,  там,  солдат,
подойди! Откуда ты взялся?
   Левая  рука человека крабом забегала по мокрому осклизлому камню,
словно  что-то разыскивая. Затем он вновь повернулся к  исчезнувшему
солнцу, не замечая мух, садившихся на бороду и лицо.
   —  Опять оно ушло! Аа-аах! Оно всегда уходит! Помоги мне, солдат,
мы пойдем за ним. Сейчас, пока оно не ушло навсегда.
   Он  протянул  в  сторону  Керанса свою клешню,  словно  умирающий
нищий.  Затем  голова упала, — казалось, уже окончательно,  —  и  по
черному черепу заструился дождь.
   Керанс  опустился на колени. Судя по уцелевшим клочкам  форменных
брюк, перед ним лежал офицер. Его правая ладонь, до сих пор сжатая в
кулак,  сейчас бессильно открылась; в ней лежал маленький серебряный
цилиндр  с  круглым  диском  —  карманный  компас  из  спасательного
комплекта летного состава.
   —  Эй,  солдат!  —  человек  внезапно ожил,  его  безглазое  лицо
повернулось к Керансу. — Я приказываю тебе, не оставляй меня! Сейчас
можешь отдохнуть, пока я дежурю. А завтра мы двинемся.
   Сев   рядом,  Керанс  развернул  свой  маленький  тючок  и  сухой
тряпицей  принялся  вытирать воду и мертвых  мух  с  его  лица.  Как
ребенку, легко сжав ладонями впалые щеки, он почти нежно сказал:
   —  Хардман, это Керанс — доктор Керанс. Я пойду с вами, но сперва
постарайтесь отдохнуть.
   Хардман  не  отреагировал на звук своего имени,  лишь  озадаченно
чуть нахмурил брови.
   Пока  лейтенант  полулежал, прислонясь к алтарю, Керанс  складным
ножом  начал  выковыривать  потрескавшиеся  плиты  пола  в  приделе,
oepemnqhr| их под дождем и устраивать вокруг неподвижного тела нечто
вроде грубого каменного убежища, затыкая щели лианами, сорванными со
стен.   Ощутив  какие-то  изменения,  Хардман  проявил  было  легкое
беспокойство,  но  вскоре  погрузился в  неглубокий  сон,  время  от
времени  начиная дышать громко и хрипло. В темноте Керанс сходил  на
опушку  джунглей  и  набрал съедобных ягод, после  чего  вернулся  в
убежище, пристроился рядом с лейтенантом и так просидел до тех  пор,
пока над холмами позади них не разгорелась заря.
   
   Следующие  три  дня  Керанс оставался  с  Хардманом,  кормил  его
ягодами  и  остатками  пенициллина промывал  глаза.  Он  укрепил  их
убежище дополнительными плитами и соорудил из листьев грубое подобие
ложа,  на котором они могли спать. Вторую половину дня и весь  вечер
Хардман  сидел в открытом дверном проеме, сквозь туман  наблюдая  за
далеким   солнцем.  Когда  в  перерывах  между  дождями   на   землю
проливались  чистые  солнечные  лучи,  зеленоватая  кожа  лейтенанта
начинала  источать странное, отчетливо видимое сияние.  Он  не  смог
вспомнить Керанса и обращался к нему просто «солдат», иногда  выходя
из   своего  оцепенения,  чтобы  выдать  очередную  серию  несвязных
распоряжений   на  завтра.  Керанс  все  отчетливее  сознавал,   что
подлинная  личность  Хардмана была глубоко погружена  в  собственное
подсознание, а все внешние проявления жизненной активности  являлись
всего-навсего бледным отражением этого, вдобавок искаженным бредом и
последствиями  долгого  пребывания на солнце.  Керанс  полагал,  что
зрение  Хардман  потерял примерно месяцем раньше, а потом  продолжал
двигаться  вперед  и, ведомый инстинктом, полз вверх,  в  результате
оказавшись на холме, где находились развалины часовни. Отсюда бывший
пилот  мог  лучше  различать солнце — единственную теперь  сущность,
способную запечатлеть свой образ на отмирающей сетчатке его глаз.
   Уже  на  второй день Хардман начал поглощать пищу с  необычайными
прожорливостью  и  жадностью  так, словно копил энергию  для  нового
броска  через  джунгли; а к исходу третьего умудрился  разом  съесть
несколько  гроздьев  гигантских ягод.  Казалось,  силы  стремительно
возвращались  в его огромное, мощное, мосластое тело,  и  к  вечеру,
когда солнце садилось за поросшие лесом холмы, он даже сумел недолго
постоять,  прислонясь  к  накренившемуся  каменному  косяку.  Трудно
сказать,  узнал ли он теперь Керанса — во всяком случае, монолог  из
приказов и инструкций прекратился сам собой.
   Керанс  не  слишком  удивился, когда,  проснувшись  на  следующее
srpn, обнаружил, что лейтенант ушел. Поднявшись в слабом свете зари,
биолог  захромал вниз, по долине, к опушке леса, где  пробивал  себе
путь  к  реке маленький ручеек. Он посмотрел вверх, на темные  ветви
древовидных папоротников, молчаливо нависавшие на стофутовой высоте,
и  слабым  голосом  позвал Хардмана, прислушиваясь  к  глухому  эху,
удалявшемуся  среди мрачных стволов; повторив свой призыв  несколько
раз,  Керанс  вернулся  в  убежище. Он  безоговорочно  примирился  с
решением  Хардмана уйти, не сказав ни слова, — может быть,  они  еще
встретятся (а быть может, и нет) на пути общей одиссеи на юг. До тех
пор, пока глаза бывшего пилота окажутся в силах различать отдаленные
сигналы, подаваемые светилом, и до тех пор, пока игуаны не взяли его
след,  лейтенант будет идти и идти вперед, ощупью продвигаясь сквозь
лес,  с  головой,  поднятой навстречу свету,  прорывающемуся  сквозь
листву.
   Еще  два  дня  Керанс подождал в убежище — на  тот  случай,  если
Хардман  все-таки надумает вернуться; на третий он и сам пустился  в
путь. Запас лекарств иссяк, и Керанс нес теперь только мешок ягод  и
«кольт» с двумя последними патронами в барабане. Каким-то чудом  его
часы  все еще шли, и он пользовался ими вместо компаса. Кроме  того,
он вел педантичный учет уходящим дням, каждое утро делая царапину на
ремне.
   Пробираясь вниз по долине, он следовал руслу мелководного  ручья,
надеясь  в  конце  концов достигнуть берегов далекой  реки.  Тяжелые
грозовые  ливни  то и дело секли поверхность воды,  но  теперь  они,
казалось, соблюдали твердое расписание, проливаясь только в  течение
нескольких послеполуденных и вечерних часов.
   Поняв,  что  ради  выхода  к  реке  придется  на  несколько  миль
уклониться   к   западу,   Керанс   незамедлительно   отказался   от
первоначального намерения и продолжил поход на юг, вскоре  выйдя  из
густых  джунглей,  покрывавших холмы, в  редколесье,  которое  затем
начало мало-помалу уступать место все ширящимся болотам.
   Обходя  их,  Керанс  внезапно вышел на берег громадной  —  больше
мили в диаметре — лагуны, окруженной пляжем тончайшего белого песка,
из-под которого проступали кое-где верхние этажи нескольких зданий —
в  былые времена многоэтажных жилых домов, больше всего напоминающих
теперь пляжные домики. В одном из них он отдыхал целый день, пытаясь
подлечить  лодыжку, которая уже не только распухла, но и  почернела.
Глядя  из  окна  на  спокойный круг воды, Керанс долго  наблюдал  за
послеполуденным  дождем,  с  неослабевающей  яростью  дробившим   ее
onbepumnqr|; когда тучи ушли, а вода разгладилась в стеклянный лист,
ее  цвета, казалось, повторили все изменения, которым он столько раз
был свидетелем в своих снах.
   По  заметному  повышению  температуры  Керанс  мог  сказать,  что
прошел   на   юг   больше  полутораста  миль.   Жара   снова   стала
всепроникающей,  достигая ста сорока градусов,  и  ему  не  хотелось
покидать  лагуну с ее пустыми пляжами и спокойным кольцом прибрежных
джунглей.  Почему-то он знал, что Хардман скоро  умрет,  и  что  его
собственная  жизнь недолго выдержит в непролазных  дебрях  джунглей,
простирающихся к югу.
   Лежа  в  полусне, Керанс вспоминал события последних лет, которые
завершились  приходом в центральные лагуны и  отправили  его  в  эту
нейроническую  одиссею;  он  думал о  Стрейнджмене  и  его  безумных
аллигаторах;  и, наконец, — с острым сожалением и какой-то  ласковой
болью,  удерживая это воспоминание так долго, как только  мог,  —  о
Беатрис и ее легкой улыбке.
   Затем он опять привязал к ноге шину и рукояткой бесполезного  уже
«кольта»  нацарапал на стене, под окном, в полной  уверенности,  что
никто и никогда не прочтет его послания:
          27-й день. Отдохнул и двигаюсь на юг. Все в порядке.
                                                    Керанс.
   Так  он  оставил  лагуну  и  снова  углубился  джунгли,  и  через
несколько  дней  потерялся совсем, следуя на юг вдоль  других  лагун
сквозь   становящиеся  все  неистовее  дожди   и   жару,   атакуемый
аллигаторами   и  гигантскими  летучими  мышами,  —   второй   Адам,
отыскивающий забытый рай возрожденного солнца.
   
   
   
                                конец
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
                             Оглавление
   
     Глава I. НА БЕРЕГУ БЛИЗ «РИТЦА»                              2
     Глава II. ЯВЛЕНИЕ ИГУАН                                     12
     Глава III. К НОВОЙ ПСИХОЛОГИИ                               24
     Глава IV. СОЛНЕЧНЫЕ ПУТИ                                    38
     Глава V. ПОГРУЖЕНИЕ В БЕЗДНУ ВРЕМЕНИ                        59
     Глава VI. ЗАТОПЛЕННЫЙ КОВЧЕГ                                64
     Глава VII. КАРНАВАЛ АЛЛИГАТОРОВ                             69
     Глава VIII. ЧЕЛОВЕК С ОБАЯТЕЛЬНОЙ УЛЫБКОЙ                   76
     Глава IX. ЗАВОДЬ ТАНАТОСА                                   82
     Глава X. ПРИЕМ С СЮРПРИЗОМ                                  96
     Глава XI. «БАЛЛАДА О МИСТЕ КОСТИ»                          107
     Глава XII. ПРАЗДНИК ЧЕРЕПОВ                                116
     Глава XIII. ТАК ВОВРЕМЯ, ТАК ПОЗДНО                        132
     Глава XIV. БОЛЬШОЙ ШЛЕМ                                    136
     Глава XV. СОЛНЕЧНЫЙ РАЙ                                    142
     ОГЛАВЛЕНИЕ                                                 150
     
_______________________________
   1  «Ритц»   имеется в виду основанный швейцарцем  Цезарем  Ритцем
фешенебельный  лондонский отель, расположенный на  Пиккадилли-стрит;
само  его название быстро стало символом едва ли избыточной роскоши.
Кроме  того, на площади Лестер-сквер имеется одноименный  кинотеатр.
(Здесь и далее примечания переводчика
   2 Ярд — английская мера длины, равная 91,44 см).
   3 Фут — английская мера длины, равная 30,48 см.
   4  Кэмп-Бэрд  (Лагерь  Бэрда)  —  назван  в  честь  американского
полярного   исследователя   адмирала   Ричарда   Бэрда   (18881957),
руководителя  рада  антарктических экспедиций в 19281930,  19331935,
19391941  и  19461947 годах. Его имя носит основанная в  1957  г.  в
660  км  от берега и на высоте 1 530 м над уровнем моря американская
внутриконтинентальная станция на Земле Мэри в Антарктиде.
   5  Пенсильванский  отдел — названный по штату Пенсильвания,  этот
период  был  введен Уильямсом в 1891 г. в качестве  верхнего  отдела
каменноугольной системы и рассматривается в США как особая  система,
хотя   в  международной  научной  практике  данное  определение   не
прижилось.
   6  То  есть,  в  пересчетен на более привычную для нас  мощность,
47,5 кВт.
   7  Сквош  —  игра, представляющая собой нечто вроде разновидности
тенниса, в которую играют вдвоем или вчетвером, только корт  заметно
меньше теннисного, а ракетки другой формы — круглые с очень длинными
рукоятками.
   8  Голосеменные  —  древняя группа (отдел) семенных  растений,  у
которых   имеются   семяпочки  (в  отличие  от   папоротников),   но
отсутствуют  плодолистики  (в отличие  от  цветковых).  Произошли  в
девоне от примитивных папоротниковидных. Существует около 600  видов
широко распространенных голосеменных — деревьев и кустарников. К ним
относятся  классы  саговниковых, гинкговых, хвойных  и  гнетовых,  а
также  ископаемые  семенные  папоротники  и  беннеттиты.  Среди  них
имеющие  важное  хозяйственное значение хвойные — особенно  сосновые
(сосна,  лиственница,  ель,  пихта,  кедр),  а  также  представители
семейств таксодиевых и кипарисовых.
   9  Триас  (или  триасовая  система)  —  первая  (нижняя)  система
(период) мезозойской эры. Триас (в свою очередь, подразделяющийся на
три  отдела) начался 230 000 000 лет назад и продолжался 35 000  000
лет.  Для  этого  периода  геологической  истории  Земли  характерно
обновление  морской и сухопутной фауны. В морях главную  роль  среди
беспозвоночных играли аммоноидеи (цератиты), пелециподы, гастроподы;
впервые  появились  белемниты и костистые рыбы.  Характерен  расцвет
пресмыкающихся — крупных рептилий (динозавров), хотя уже появились и
первые млекопитающие (яйцекладущие и сумчатые). В растительном  мире
преобладали  папоротники, цикадофиты, гинкговые и хвойные.  Основные
полезные  ископаемые триасовой системы — угли, нефть, алмазы,  уран,
медно-никелевые руды.
   10  галлон  — единица объема (емкости, вместимости) в  английской
системе  мер;  в  данном случае подразумевается  британский  галлон,
равный 4,54609 дм3.
   11 Скотч — шотландское виски, приготовляемое из чистого ячменя  и
отличающееся  характерным  ароматом, который  появляется  при  сушке
ячменного солода в дыму торфяных костров.
   12 Здесь и далее указывается температура по шкале, предложенной в
1724  году  немецким физиком Габриелем Фаренгейтом; один  ее  градус
(1F) равен 1/180 разности температур кипения воды и таяния льда  при
атмосферном  давлении, а точка таяния льда имеет  температуру  +32F.
Температура  по  шкале Фаренгейта связана с нашей  привычной  шкалой
Цельсия  соотношением  tС  =  5/9 (tF —  32).  Таким  образом,  180F
соответствуют 82C.
   13  Банши  — в переводе с ирландского слово это означает «женщина
из  сидов»,  как назывались в кельтской мифологии сверхъестественные
существа.  Обитавшие под землей, в полых холмах, пещерах, расщелинах
скал, а иногда — и на зачарованных островах. Банши является в образе
прекрасной женщины, встреча с которой предвещает смерть.
   14  Василиски — имеются в виду не жуткие мифические существа, что
раз  в  столетие вылупляются из яйца, снесенного петухом,  а  четыре
вида вполне реальных тропических ящериц, самая крупная из которых  —
южноамериканский шлемоносный василиск — достигает 80 см в длину;  за
способность  бегать  по  поверхности воды  «аки  посуху»  василисков
называют также «иисусовыми ящерицами».
   15  Палеоцен  —  нижний отдел палеогеновой системы (периода),  то
есть  самое  начало кайнозойской эры, приблизительно 70  000  000  —
30 000 000 лет назад.
   16  Палеозойская  эра — первая после докембрия эра  геологической
истории  Земли,  продолжительностью 320  000  000325  000  000  лет,
разделяющаяся   на   шесть  периодов  —  кембрийский,   ордовикский,
силурийский, девонский, каменноугольный и пермский.
   17  Пояса  Ван  Аллена  —  эти пояса,  состоящие  из  захваченных
геомагнитным    полем    высокоэнергетичных    заряженных    частиц,
образовывают  в  окружающем  Землю  космическом  пространстве   зоны
интенсивной  радиации,  простирающиеся на расстояние  от  нескольких
сотне  километров над поверхностью до семи радиусов планеты  (радиус
Земли  равен 6 371 км). Пояса захваченной радиации были открыты  Ван
Алленом в 1958 году с помощью детекторов, установленных на спутниках
«Эксплорер-1» и «Эксплорер-3».
   18  Пейслианский  (или пейслийский) кушак —  эта  деталь  туалета
получила  название  по  имени  расположенного  к  западу  от  Глазго
шотландского  города Пейсли, славившегося своими прядильно-ниточными
мануфактурами,  выпускавшими  ткань, имитировавшую  фактуру  и  узор
кашмирской шали  сложный рисунок, в просторечии именуемый  «огурцы»;
таким   образом,  можно  проще  сказать,  что  опоясан  доктор   был
кашмирской шалью.
   19 Vice versa (лат.) — наоборот.
   20  Гаулейтер (нем. Gauleiter, от Gau, т.е. область,  край)  —  в
гитлеровской  Германии  — партийный и административный  руководитель
региона.
   21  Vivace (итал.) — буквально — «живой», «оживленный»; виваче  —
музыкальный  термин, означающий живой, быстрый темп,  более  скорый,
чем аллегро, но медленнее престо.
   22 Pied-а-terre (франц.) — помещение (дом или квартира) на случай
краткосрочного приезда, временное пристанище.
   23  Дельво, Поль (род. 1897 г.) — бельгийский художник,  поначалу
бывший  добропорядочным традиционалистом, но в 1936 году  увлекшийся
сюрреализмом  (в  его так называемой онейрической  разновидности)  и
ставший общепризнанным классиком жанра.
   24 Эрнст, Макс (2 апреля 1891 г., г. Брюль близ Кельна — 1 апреля
1976  г.,  Париж) — немецкий художник-сюрреалист (в  его  биоморфной
разновидности)  и  дадаист,  известный  новатор,  введший  в  обиход
несколько  новых техник письма и также почитаемый одним  из  столпов
жанра.
   25 Tour de force (франц.) — выражение многозначное; здесь: ловкий
ход, ловкий трюк.
   26   Touch   (франц.)  —  в  спорте  этим  словом   обозначаются:
одновременное  прикосновение борца к ковру  обеими  лопатками,  а  в
фехтовании  —  укол  или  удар в поражаемую  область;  в  переносном
значении — «ваша взяла».
   27   Homo   Sapiens  (лат.)  —  человек  разумный,  биологическое
определение современного человека.
   28  Высказывание  доктора Бодкина не совсем  точно.  Палеозойская
эратема  (или  эра,  или  просто палеозой)  включает  в  себя  шесть
геологических  систем  (или  периодов) —  кембрийскую,  ордовикскую,
силурийскую,  девонскую, каменноугольную и  пермскую;  она  началась
570 000 000 лет назад и продолжалась примерно 350 000 000 лет. Триас
же,  как вы помните, является периодом (системой) внутри мезозойской
эры.  А  потому  правильнее  было бы  сказать:  «между  палеозоем  и
мезозоем».
   29  Смею  напомнить, что на всех морских компасах юг обозначается
змеевидной буквой S.
   30  Грааль  —  Все  четыре  канонизованных  евангелиста  согласно
называют  имя богатого человека, по чьему предстательству и  на  чьи
средства  было похоронено тело казненного Христа. Это был  Иосиф  из
Аримафеи, тайный ученик Иисуса. Все четверо упоминают, что  он  снял
тело, обвил плащаницей и положил в только что высеченном склепе, где
еще  не  было  ничьих  останков.  Почти  тысячу  лет  спустя  широко
распространилась  легенда о том, что Иосиф еще к  собрал  в   особую
чашу (иные утверждают, ту самую их которой пил Иисус во время Тайной
вечери)    пролившуюся  кровь  Христа  и,  оберегая  это  сокровище,
неведомо куда бежал из Палестины от преследователей. А еще позже,  в
эпоху  крестовых  походов, поиск этой чаши— Святого  грааля  —  стал
одним   из   важнейших  мотивов  рыцарских  романов,   оправдывавшим
скитальчество  благородного героя самым высоконравственным  образом.
Разумеется,  никому не удавалось найти Святой грааль (а  то  романам
конец).  А  читателю втолковывалось, что герой терпит неудачу  из-за
своей   греховности,  пусть  даже  невольной.  Достойнейшим  рыцарям
Круглого Стола дано было лишь видение чаши, подвигшее их на  поиски.
Образцу   рыцарства   Ланселоту  Озерному  по   причине   морального
несовершенства  не  дозволено  было перешагнуть  порога  покоя,  где
хранилась чаша. И лишь его сын, непорочный Галахад, занявший Роковое
месте  за  Круглым Столом, которого сопровождали  Борс  де  Ганис  и
Персиваль, удостоился обрести сокровище в замке Корвин, не  касаясь,
доставил  его к месту вознесения на небеса (почему-то в Месопотамии;
впрочем,  а  почему бы и не там?), после чего воззвал  к  Господу  о
немедленной благостной кончине, каковая и была ему дарована,
   31  De  rigueur  (франц.) — необходим, непременно  нужен,  строго
обязателен, единственно допустим.
   32 Pate de foie gras (франц.) — паштет из гусиной печенки.
   33 Filet mignon (франц.) — филе миньон.
   34  Cloaca Maxima (лат.) — буквально «Великая Помойка»; вообще-то
в лишенном подземной канализации Вечном Городе так назывался большой
канал  для  отвода нечистот, однако чаще это выражение употреблялось
для  определения  больших городов (Рима, Константинополя,  Парижа  и
т.д.) как гнездилища разврата.
   35  Квадратная миля — единица площади в английской  системе  мер,
равная 2,59 км2.
   36  Акр  —  единица  площади  в английской  системе  мер,  равная
0,405 га.
   37   «Карманный   линкор»  —  так  назывались  немецкие   корабли
«Дойчланд» (впоследствии переименованный в «Лютцов»), «Адмирал Шеер»
и  «Адмирал  граф фон Шпее», построенные в 19281934 годах  с  учетом
ограничений,  наложенных  на Германию Версальским  мирным  договором
1919  года. Свое название они получили за небольшие размеры  (полное
водоизмещение   16   200   т),  хотя  на  них   размещалось   мощное
артиллерийское вооружение: по шесть 280-мм и 105-мм и по восемь 150-
мм,  а  также  до  тридцати  малокалиберных скорострельных  зенитных
орудий.   На   момент   вступления  в  строй   «карманные   линкоры»
превосходили  по вооружению превосходили все крейсера потенциального
противника,   а   по   скорости   —  все   его   линейные   корабли.
Предназначались   они  преимущественно  для  проведения   рейдерских
операций на морских коммуникациях.
   38 Птицы-часовые —  это не порода, функция; имеются в виду особи,
играющие в стае роль часовых.
   39 Как известно всякому топографу, которому случалось производить
шагомерную съемку местности, в среднем шаг взрослого человека  равен
7580 см, т.е. около двух с половиной футов; четыре фута (т.е. 1,2 м)
— это уже шаги не рослого человека, а скорее гигантопитека.
   40  UNAF  22-Н-549 — маркировка по всем правилам: United  Nations
Air   Forces  (ВВС  ООН),  22-е  соединение,  Helicopter  (вертолет)
бортовой № 549.
   41 Мандала — во-первых, это многозначное слово обозначает один из
наиболее  распространенных сакральных символов буддийской мифологии,
чаще  всего  изображаемый  в  виде окружности  со  вписанным  в  нее
квадратом,  куда  в свою очередь вписан внутренний  круг,  периферия
которого  обозначается обычно в виде восьмилепесткового  лотоса  или
восьми    членений,   этот   круг   сегментирующих.   Этот    символ
интерпретируется  как  некая карта космоса,  модель  Вселенной.  Во-
вторых,  в  юнгианской  психологии мандала символизирует  стремление
личности к воссозданию собственной целостности.
   42 Tableau (франц.) — картина, полотно живописца.
   43   «Я»  против  «Оно»  —  в  начале  двадцатых  годов  XX  века
основоположник  психоанализа Зигмунд Фрейд  (18561939)  выделил  три
новых  инстанции душевной жизни (которую до того подразделял на  три
инстанции    —   бессознательное,   предсознательное   и   сознание,
взаимоотношения  между  которыми  урегулировались  цензурой)  —  «Я»
(Ego),  «Оно»  (Id)  и «Сверх-Я» (Super Ego). Две последние  системы
локализовались   в   слое   «бессознательное».   «Оно»   —   главный
энергетический источник, средоточие слепых инстинктов  (сексуальных,
агрессивных   и  др.),  стремящихся  к  немедленному  удовлетворению
независимо от отношений субъекта ко внешней реальности.
   44  Fata  Morgana (лат. «фея Моргана», по преданию, обитающая  на
дне морском и обманывающая путешественников призрачными видениями) —
фата-моргана, сложное оптическое явление в атмосфере,  состоящее  из
нескольких форм миражей.
   45  «Водянята» (англ. «The Water Babies») — вышедший в 1863  году
роман,  написанный  специально для своего младшего  сына  английским
священником, духовником королевы Виктории, и одновременно  писателем
(прозаиком   и  поэтом)  Чарлзом  Кингсли  (18191875)  —  российским
читателя он известен практически только по прекрасному историческому
роману  «Ипатия».  В  «Водянятах» —  истории,  почитаемой  классикой
британской  детской литературы — повествуется о том,  как  маленький
трубочист  Том,  сбежав  от своего жестокого  работодателя,  упал  в
Темзу,  был  превращен в некое водное существо (водяненка)  и  затем
испытал  множество  приключений,  каждое  из  которых,  естественно,
оборачивалось   для   него  нравственным  уроком   в   духе   лучших
христианских традиций.
   46  Aqua  incognita  (лат.) — неведомые воды,  вариация  на  тему
классического выражения terra incognita — неведомая земля.
   47   Каламитовые  —  семейство  древовидных  хвощей,  достигавших
высотой  810  (изредка даже 20) м, а толщиной — до  1  м;  на  узлах
побегов  у них вырастали мутовки ветвей и листьев; появились  они  в
начале каменноугольного периода, вымерли на протяжении пермского или
в начале триаса.
   48  Лепидодендроны — (или чешуедревы) — род вымерших  древовидных
растений отдела плауновидных, которые произрастали в каменноугольном
и начале пермского периода и достигали 30 м в высоту.
   49   Mкlйe   (франц.)  —  рукопашная  схватка,  жаркое  сражение,
столкновение,  драка,  спор,  стычка;  иносказательно  —   мешанина,
столпотворение, суета.
   50  Glacй  (франц.)  —  слово имеет несколько  значений,  два  из
которых   в   равной   степени   работают   на   образ:   холодность
(заледенелость, замороженность) и лощеность (глянцевитость, глянец).
   51  Боюсь,  доктор  Керанс слегка ошибся:  согласно  Конвенции  о
территориальном море и прилежащей зоне 1958 года (напомню, что роман
был написан в 1962 году), подтвержденной впоследствии Конвенцией ООН
по морскому праву 1982 года, ширина территориальных вод определена в
12  морских (1 852 м) миль, отсчитываемых от границы внутренних  вод
или от линии максимального отлива.
   52 Chemin de fer (франц.) — в переводе «железная дорога» (или,  в
отечественном просторечии, «железка») — карточная игра, существующая
в двух вариантах: азартном, каковой имеется в виду в данному случае,
и пасьянса.
   53  Просцениум  —  этим латинским словом обозначается  не  только
«передняя  ближайшая к зрителю часть сцены», как утверждают  словари
иностранных слов, но и декоративная арка, врезаемая в тело стены или
накладываемая на стену, обрамляя открытый, лишенный дверных  створок
проем,  как  правило, соединяющий помещение с лестницей. Его  вполне
можно снять и уложить на склад.
   54  Триптих  —  здесь  имеется в виду не произведение  искусства,
состоящее из трех картин, рисунков и т.п., объединенных одной идеей,
темой или сюжетом, а трехстворчатая икона (складень).
   55  Танатос — в греческой мифологии — олицетворение смерти (но не
мертвых:  у загробного мира был свой повелитель — Аид, он же  Гадес,
он  же римский Плутон), обладающий железным сердцем сын богини  ночи
Никты и брат бога сновидений Гипноса. Единственный из олимпийцев, он
не  любил даров, хотя ненавистен всем остальным богам был не  только
по  этой  причине  —  бессмертным была глубоко  противна  сама  идея
смерти.  Для  названия главы имеет также значение то обстоятельство,
что  просто Заводью (англ. The Pool) называется часть Темзы, лежащая
чуть ниже Лондона.
   56  Coup  de grce (франц.) — решительный или решающий  удар  (или
действие).
   57  Фатом — или, иначе, морская сажень, равен 6 футам, т.е. одной
сотой кабельтова и одной тысячной морской мили или 1,83 м.
   58 Порткулисы — опускные решетки в воротах средневековых замков и
крепостей.
   59  Горгонцола — очень пахучий и обладающий специфическим  вкусом
полумягкий  итальянский  сыр, получивший  название  по  городу,  где
впервые началось его производство.
   60  Бонго — разновидность маленьких парных барабанов африканского
происхождения, по которым выстукивают пальцами.
   61 Славная импровизация — она выворачивает оригинал наизнанку.  У
английского  священника и поэта Джона Донна (15731631)  помимо  поэм
есть  и  произведение прозаическое — «Молитвы на случай»,  увидевшие
свет в 1624 году. Там в «Размышлении семнадцатом» сказано: «Никто не
остров  в  себе;  каждый суть часть континента, кусочек  суши;  если
комок земли смоет морем, от Европы убудет — так же, как от меня, как
от владений твоих друзей или твоих собственных; любая смерть — убыль
для меня, поскольку я — часть человечества».
   62 Цитата из IV главы («Смерть от воды») поэмы «Бесплодная земля»
(1922),  принадлежащей перу американского прозаика  и  поэта  Томаса
Стернза  Элиота  (18881965), лауреата Нобелевской премии  1948  года
Здесь  она  приведена в переводе С.Степанова. В переводе  А.Сергеева
тот же фрагмент выглядит чуть иначе:
                                   Морские течения,
                   Шепча, очищали кости, когда он, безвольный
                   После бури, вздымаясь и погружаясь,
                   Возвращался от зрелости к юности.
   63  Миста  (англ.  mistah) — искаженное «мистер» на  негритянском
жаргоне, сложившемся в южных штатах.
   64  Увы,  если верить библейской Книге Есфири, она была женой  не
Ксеркса, но Артаксеркса.
   65  Чинквеченто  —  вошедшее в международный  обиход  итальянское
название  XVI  века, периода расцвета культуры Высокого  и  Позднего
Возрождения.
   66  Античная  мифология  об  этом  браке  дядюшки  с  племянницей
тактично   умалчивает,  зато  весьма  распространенным  в  искусстве
сюжетом является «Спор Нептуна и Минервы» (то бишь греческих Афины и
Посейдона),  разгоревшийся из-за вопроса о том, кому из них  владеть
Аттикой  (поскольку столицей Аттики поныне являются Афины, упоминать
о том, кто выиграл спор, нет нужды). Главное же — сюжет о споре двух
богов точно вписывается в контекст романа Болларда.
   67  Рококо (от франц. rocaile, т.е. «прихотливый») — декоративный
мотив  в стиле раковины, направление в европейском искусстве  первой
половины    XVIII   века,   отличающееся   грациозным,   прихотливым
орнаментальным  ритмом.  Стиль рококо  на  полотне  художника  школы
Тинторетто — подлинная революция в искусствоведении.
   68  Objets  dart  (франц.)  —  вещи,  относимые  к  произведениям
искусства, служащие для украшения жилища.
   69  Crescendo  (итал.)  —  крещендо,  в  буквальном  переводе   —
«возрастая»;  музыкальный  термин, означающий  усиление,  нарастание
звука, постепенный переход от тихого звучания ко громкому.
   70  Континуум  —  в буквальном переводе с латыни — «непрерывное»,
«сплошное».  Здесь:  сплошная материальная среда,  свойства  которой
непрерывно изменяются в пространстве; такие среды рассматриваются  в
механике, электродинамике и других разделах физики.
   71  Чирута — сигара с открытыми, не нуждающимися в обрезке  перед
прикуриванием концами.
   72  Diamant  (франц.)  — ювелирная мелочь,  изделия  рангом  выше
бижутерии, но рангом ниже даже дешевых драгоценностей.
   73  Панга  —  то  же самое, что мачете, длинный  и  тяжелый  нож,
способный   служить   как  оружием,  так  и   орудием,   только   не
латиноамериканский, а африканский.
   74 Большой шлем — карточный термин, применяемый при игре в вист и
бридж   и  означающий  особо  премируемый  наибольший  из  возможных
выигрышей  —  13 взяток; выражение это имеет широкое хождение  и  за
пределами  карточного  стола, символизируя  великую  удачу,  великий
успех и т.д.
   75  Ризофоры (от греч. riza — корень и phoros — несущий) — тонкие
корневидные  выросты  на  побегах некоторых  плауновидных  растений;
достигнув  земли,  ризофоры формируют на концах  придаточные  корни,
проникающие в почву.

   
                        Затопленный мир
   
   
   
                        Фантастический роман
   
 
   
                  Перевод с английского А.Дмитриева
   
   
   
                  Глава I. На берегу близ «Ритца»1
   
   Было  еще  только  начало девятого, однако  вскоре  жара  обещала
   qr`r|  нестерпимой. Стоя на балконе, Керанс смотрел, как неспешно
восходит  солнце,  полускрытое  пока  густыми  зарослями  гигантских
древовидных   папоротников,  чьи  кроны   вздымались   над   крышами
заброшенных универмагов, расположенных ярдах2 в четырехстах  отсюда,
на  восточном  берегу  лагуны. Даже просеянная сквозь  их  массивные
оливково-зеленые   листья,  мощь  светила  ощущалась   безжалостной.
Отраженные  от  водной  глади лучи ударяли  по  обнаженной  груди  и
плечам, выбивая первый пот, а чтобы защитить глаза, пришлось  надеть
массивные  темные очки. Солнечный диск представлялся  уже  не  четко
очерченной  сферой,  но  огромным вытянутым  эллипсом,  колоссальным
огненным веером, распахнувшимся надо всем восточным горизонтом;  его
отражение  превращало  мертвую,  свинцовую  поверхность   лагуны   в
сверкающий медный щит. К полудню — всего через три с небольшим  часа
— вода будет казаться горящей.
   Как  правило, Керанс просыпался в пять и добирался на  биостанцию
достаточно  рано, чтобы успеть поработать четыре-пять часов,  прежде
чем жара станет совсем невыносимой; однако сегодня ему совершенно не
хотелось  покидать  навеянной кондиционерами  прохлады  апартаментов
«Ритца».  Он  провел пару часов за неспешным завтраком,  после  чего
неторопливо  завершил шестистраничную запись в дневнике  наблюдений,
намеренно  откладывая  выход  до  тех  пор,  пока  патрульный  катер
полковника  Риггса не минует отель, а тогда отправляться на  станцию
будет  уже  слишком  поздно. Полковник всегда был непрочь  поболтать
часок, — особенно подкрепившись несколькими рюмками аперитива,  —  и
потому   в   дальнейший  путь  он  двинется   не   раньше   половины
двенадцатого,  причем с мыслями, уже полностью  сосредоточенными  на
предстоящем ленче.
   Однако  Риггс  почему-то  задерживался  —  то  ли  решил  сегодня
обследовать больше прилегающих лагун, то ли ожидал появления Керанса
на   биостанции.  У  Керанса  мелькнула  было  мысль   связаться   с
полковником,  воспользовавшись  установленной  в  гостиной   рацией,
однако  он  тут же вспомнил, что батареи давно сели, а  сам  аппарат
погребен   под  грудой  книг.  Капрал,  в  чьем  ведении  находилась
радиорубка  базы,  с возмущением доложил об этом Риггсу,  когда  его
бодрая  утренняя  передача — попурри из старых поп-песен  и  местных
новостей (сводка температуры и влажности, а также сообщение  о  том,
что  минувшей  ночью один из вертолетов подвергся нападению  парочки
игуан)  —  была  прервана  на самой середине.  Полковник  без  труда
   p`qongm`k в этом бессознательную попытку разорвать связи с базой, —
скрывающая  рацию  нарочито  небрежная пирамида  книг  слишком  явно
контрастировала с доходящей до педантизма аккуратностью  Керанса,  —
однако отнесся к его жажде самоизоляции достаточно терпимо.
   
   Перегнувшись  через перила балкона так, что десятью этажами  ниже
стоячая вода отразила его худые, костлявые плечи, Керанс наблюдал за
одним из бесчисленных тепловых вихрей, который прорвался сквозь чащу
громадных  хвощей, окаймлявших реку, вытекавшую из лагуны. Воздушные
карманы,   пойманные  в  ловушку  окружающими  зданиями,   а   также
инверсионными  слоями,  лежащими в сотне футов3  над  водой,  быстро
нагревались,  а затем стремительно взмывали ввысь подобно  улетающим
воздушным    шарам,   оставляя   за   собой   резко   схлопывающуюся
разреженность.  В результате висящие над рекой облака  испарений  на
несколько  секунд рассеивались, и злобный карлик-торнадо  скрученным
хлыстом  ударял  по шестидесятифутовым растениям, ломая  их,  словно
спички.  Затем  —  так же внезапно — смерч растворялся,  рассыпался,
истаивал в воздухе, и только гигантские колонноподобные стволы  один
за другим опускались в воду, словно медлительные аллигаторы.
   Хотя  Керанс  и  убеждал себя, будто оставаться  в  отеле  весьма
благоразумно,   —  ведь  по  мере  возрастания  температуры   смерчи
прорываются  все  чаще  и  чаще, — однако в глубине  души  прекрасно
сознавал:  подлинной  причиной нежелания  покидать  «Ритц»  являлось
убеждение,    что   дела   осталось   очень   мало.    Биологическое
картографирование стало бесцельной игрой, ибо распространение  новой
флоры  в точности следовало линиям, предвиденным более двадцати  лет
тому назад; Керанс был уверен, что там, на севере Гренландии, в Кэмп-
Бэрде4,  никто не побеспокоится даже зарегистрировать его доклады  —
не говоря уже о том, чтобы их прочесть.
   Не  так давно ассистент Керанса, старый доктор Бодкин, включил  в
очередной   рапорт   «свидетельство   очевидца»   —   сержанта    из
подразделения  Риггса:  в  одной из  близлежащих  лагун  тому  якобы
встретилась  огромная  рептилия  с парусовидным  спинным  плавником,
поразительно  напоминавшая пеликозавра, ископаемого пенсильванского5
   yep`.  Окажись информация, возвещающая столь важное событие,  как
возвращение  эры  гигантских  пресмыкающихся,  принятой  за   чистую
монету,  — и сюда, подгоняемая приказом следовать на юг с постоянней
скоростью   двадцать  узлов,  незамедлительно  ринулась   бы   армия
экологов,    подкрепленная    армейским   соединением,    оснащенным
тактическим   ядерным   оружием.  Однако  за  исключением   обычного
подтверждения  приема,  никакой реакции  не  последовало.  Возможно,
специалисты  в  Кэмп-Бэрде слишком устали —  даже  для  того,  чтобы
просто посмеяться.
   
   К   концу  месяца  маленький  отряд  полковника  Риггса  закончит
обследование города («Был ли это некогда Берлин, Париж или  Лондон?»
—  спросил  себя Керанс) и, буксируя за собой биостанцию, направится
на север. Керансу и помыслить не хотелось, что когда-нибудь придется
покинуть роскошный пентхауз, где он прожил последние полгода.  Здесь
он  с удовольствием убедился, что репутация «Ритца» вполне заслужена
— ванная, например, с ее черномраморным бассейном и позолотой кранов
и  зеркальных  рам,  размерами  и роскошью  более  всего  напоминала
боковой  придел  кафедрального  собора.  Керанс  испытывал  странное
удовлетворение   от   сознания,  что  является   последним   гостем,
остановившимся  в отеле; здесь завершится целая фаза  его  жизни,  —
долгая одиссея по затопленным городам юга, которая вскоре закончится
возвращением в Кэмп-Бэрд с его не дающей расслабиться дисциплиной, —
и  отъезд этот явится финальной точкой долгой и блистательно истории
«Ритца».
   Радуясь  случаю  сменить  тесную каюту  биостанции  на  громадные
залы,  Керанс реквизировал «Ритц» на следующий же день  по  прибытии
сюда.  Вскоре  роскошная, обитая тяжелой парчой мебель  и  бронзовые
скульптуры в стиле модерн, украшавшие ниши в стенах коридора,  стали
уже   представляться  ему  естественным  фоном   существования;   он
упивался, смакуя изысканно-меланхолическую атмосферу, окружавшую эти
последние   остатки  былой  цивилизации,  —  теперь,   в   сущности,
исчезнувшей  навсегда. Слишком многие из некогда возведенных  вокруг
лагуны строений развалились и незаметно ушли под воду, погрузились в
толщу   ила,   тем   самым  обнаруживая  свое   наспех   сотворенное
происхождение, и ныне только «Ритц» в гордом одиночестве высился  на
западном  берегу  —  даже пышная синяя плесень на устилавших  темные
коридоры  коврах лишь подчеркивала былое великолепие  девятнадцатого
века. Роскошно меблированный и прекрасно оборудованный пентхауз  был
qnnpsfem  для  некоего миланского финансиста.  Ограждавшие  от  жары
воздушные  занавеси все еще прекрасно работали и, хотя первые  шесть
этажей отеля находились теперь ниже уровня моря, а несущие стены уже
начали  давать трещины, кондиционеры, потреблявшие двести  пятьдесят
ампер6,   по-прежнему  работали  безостановочно.  Несмотря   на   то
обстоятельство,  что  вот уже целое десятилетие  апартаменты  стояли
необитаемыми, пыли на полках и раззолоченных столиках  собралось  на
удивление   мало,  а  на  трех  фотографиях,  украшавших   обтянутый
крокодильей  кожей  письменный  стол  (сам  финансист;  финансист  и
прилизанная,  хорошо  откормленная  семья;  финансист  и  еще  более
прилизанное  пятидесятиэтажное здание его банка),  не  появилось  ни
пятнышка. К счастью для Керанса, его предшественник отбыл с  большой
поспешностью,  а  потому  буфеты и шкафы  ломились  от  сокровищ,  —
начиная  от  ракеток для сквоша7 с рукоятками из слоновой  кости  до
вручную   расписанных  купальных  халатов,  —  а   в   коктейль-баре
сохранился  обильный  запас  бренди и  виски  самых  разных  сортов,
которые по праву могли теперь считаться коллекционными.
   
   Драконоподобный  комар-анофелес  прожужжал  возле   самого   лица
Керанса  и  спикировал  к плавучей пристани,  где  был  пришвартован
катамаран.  Солнце все еще было скрыто зарослями,  вздымающимися  на
восточном берегу лагуны, но разливающаяся в воздухе жара уже  начала
выманивать громадных хищных насекомых из ночных убежищ на  обомшелой
поверхности отеля. Хотя Керансу очень не хотелось уходить с балкона,
однако  он  понимал,  что вот-вот придется укрыться  за  проволочной
сеткой  противомоскитной  двери. Рассветные  лучи  окутывали  лагуну
ореолом  загадочно-печальной красоты: мрачные, черно-зеленые  листья
голосеменных8,  этих  незваных  пришельцев  из  триаса9,   и   белые
   onksg`rnokemm{e  здания двадцатого столетия вместе  отражались  в
темном зеркале воды — два мира, сомкнувшихся на каком-то перекрестке
времени; впрочем, иллюзия мгновенно рассеялась, когда в сотне  ярдов
от балкона разбил маслянистую поверхность гигантский водяной паук.
   Вдали  —  примерно  в  полумиле к югу, где-то  за  полузатонувшей
громадой  готического здания — кашлянул и запустился дизель.  Плотно
закрыв   за  собой  сетчатую  дверь,  Керанс  направился  в  ванную.
Водопровод, разумеется, давным-давно не действовал, однако  в  ванне
постоянно  поддерживался запас воды, пополняемый — через проведенную
в окно трубу — из самодельного дистиллятора на крыше.
   Хотя  Керансу  едва-едва  исполнилось сорок,  борода  уже  успела
поседеть от радиоактивных изотопов фтора, в изобилии содержащихся  в
воде, — правда, выгоревшие на солнце коротко подстриженные волосы  и
янтарный  загар  молодили  его на добрый  десяток  лет.  Хроническое
отсутствие  аппетита и неомалярия натянули сухую кожу  под  скулами,
подчеркнув  аскетический  склад лица. Массируя  свежевыбритые  щеки,
Керанс  критически  рассматривал в зеркале  собственную  физиономию,
черты  которой  в  последнее время как-то странно менялись,  обнажая
некую  новую,  незнакомую личность, скрытую в продолжение  всей  его
предшествовавшей  сознательной жизни.  Смолоду  слишком  склонный  к
самоанализу,  теперь он чувствовал себя спокойнее и  уравновешеннее,
чем когда-либо, а холодные голубые глаза взирали на мир и на себя  с
иронической  отрешенностью. Порожденная застенчивостью углубленность
во внутренний мир — с его собственными предпочтениями и ритуалами  —
мало-помалу  растаяла,  и  если ныне Керанс  по-прежнему  сторонился
полковника  и  его людей, объяснялось это скорее тягой  к  комфорту,
нежели мизантропией.
   Выйдя  из  ванной, он выбрал из обширного финансистова  гардероба
кремовую  шелковую  рубашку с монограммой и пару хорошо  отутюженных
спортивных брюк с цюрихским ярлыком. Потом, плотно закрыв  за  собой
двойные  двери,  —  апартаменты являли  собой  стеклянный  аквариум,
заключенный внутри кирпичных стен, — он зашагал вниз по лестнице.
   На  причал  Керанс  вышел  как раз в  тот  момент,  когда  к  его
катамарану  приближался переоборудованный из малой  десантной  баржи
катер  Риггса.  На  носу,  обозревая извилистые  протоки  и  висячие
джунгли,  замер  сам полковник: подтянутый, щегольски  одетый,  одна
нога  в  до  блеска  начищенном сапоге уперта в борт  —  точь-в-точь
африканский первопроходец былых времен.
   —  Доброе  утро, Роберт, — приветствовал он Керанса, спрыгнув  на
j`w`~ys~q     платформу    из    скрепленных    деревянной     рамой
пятидесятигаллонных10 цилиндрических понтонов. —  Рад,  что  вы  еще
здесь.  Тут  перед  мной встала одна задача, в  решении  которой  вы
можете  здорово  помочь.  В  состоянии вы  на  денек  отлучиться  со
станции?
   Керанс   помог   Риггсу  перейти  на  бетонный  балкон,   некогда
принадлежавший одному из номеров седьмого этажа.
   — Конечно, полковник. Собственно, я уже отлучился.
   Поскольку биостанция входила в состав соединения Риггса,  Керанс,
собственно говоря, должен был бы испросить у него разрешения на это,
однако  отношения  между  ними сложились  сугубо  неформальные.  Они
проработали вместе больше трех лет, — все время, пока станция  и  ее
военный  эскорт  медленно  продвигались на север  через  Европейские
лагуны,  —  и Риггс с удовольствием предоставил Керансу  с  Бодкином
полную      самостоятельность,     будучи     полностью     поглощен
картографированием   перемещающихся  отмелей,   гаваней,   а   также
эвакуацией  последних местных жителей. Сталкиваясь с этой  последней
задачей,   он   постоянно  прибегал  к  помощи  Керанса,   поскольку
большинство  людей, все еще обитавших в погружающихся городах,  либо
оказывались  психопатами,  либо страдали  от  недоедания  и  лучевой
болезни.
   Помимо  руководства биостанцией, Керанс исполнял в отряде  еще  и
обязанности   военврача.  Многим  из  тех,  кого  они  обнаруживали,
требовалась срочная медицинская помощь — еще до того, как они  могли
быть  переправлены  вертолетом  на один  из  больших  танкодесантных
кораблей,    впоследствии   доставлявших   беженцев   в   Кэмп-Бэрд.
Заплутавшие  в  бескрайних  болотах  разрозненные  остатки  воинских
соединений  —  по  большей части, больные или  раненые;  отшельники,
умирающие,  будучи  не  в силах покинуть родных  городов;  мародеры,
оставшиеся нырять за добычей, но вскоре растерявшие всякий  кураж  —
всем  им  Риггс  доброжелательно,  но  твердо  помогал  вернуться  к
безопасной цивилизованной жизни, а Керанс неизменно находился рядом,
готовый помочь аналгетиком или транквилизатором. Хотя полковник  изо
всех  сил старался производить впечатление солдата до мозга  костей,
этакой  военной  косточки, Керанс находил  его  человеком  разумным,
симпатичным  и,  вдобавок,  щедро наделенным  неиссякаемым  чувством
юмора.   Несколько   раз   он   даже   порывался   подвергнуть   эту
   mehqqj`elnqr| испытанию, рассказав о «пеликозавре Бодкина», но по
зрелом  размышлении решил все-таки не приводить своего  намерения  в
исполнение.
   Сержант  — суровый и добросовестный шотландец по фамилии  Макреди
(имевший, кстати, прямое касательство к мистификации) — взобрался на
проволочную  сетку, закрывавшую палубу катера, и теперь  старательно
очищал ее от листьев и лиан. Никто из остальных членов экипажа  даже
не  попытался ему помочь; их дочерна загорелые лица выглядели худыми
и  изможденными,  все  трое  безвольно  сидели  рядом,  привалясь  к
переборке.  Нескончаемая жара и ежедневные ударные дозы антибиотиков
высосали из них всю энергию.
   По  мере  того, как солнце поднималось над лагуной,  облака  пара
сливались  в  сплошную  необъятную золотую завесу,  и  все  ощутимее
становилось  зловоние, источаемое береговой полосой —  омерзительные
сладковатые  запахи  гниющей растительности и  разлагающихся  трупов
животных. Сталкиваясь с возведенной над палубой проволочной клеткой,
мимо  катера  то и дело проносились огромные мухи; над нагревающейся
водой  мотались  гигантские  летучие мыши,  возвращавшиеся  к  своим
обиталищам, скрытым в недрах разрушенных домов. Несколько минут тому
назад казавшаяся с балкона пентхауза такой прекрасной и безмятежной,
лагуна предстала теперь Керансу просто-напросто исполинским болотом.
   —  Давайте-ка  поднимемся наверх, — предложил он Риггсу,  понижая
голос, чтобы не быть услышанным остальными. — Угощаю.
   —  Молодчина, Роберт! Не перевелись еще люди, понимающие  толк  в
хороших  манерах  —  Полковник повернулся  к  Макреди  и,  подмигнув
Керансу,  крикнул: — Сержант, я поднимусь, взгляну, нельзя  ли  как-
нибудь заставить работать докторский дистиллятор!
   Уловка  была  прозрачной,  но  безобидной,  и  Макреди  отозвался
понимающим  кивком. Впрочем, у всех остальных на катере имелись  при
себе  фляжки, и едва начальство удалится, они, заручившись неохотным
согласием   сержанта,  вытащат  их,  чтобы,  устроившись   поуютнее,
коротать время в ожидании возвращения командира.
   Пропустив полковника вперед, Керанс перешел с балкона в спальню.
   — Так что там у вас за проблема, полковник?
   —  Не у меня. Если разобраться, то скорее у вас, — они потащились
вверх  по  лестнице; Риггс похлопывал тростью по лианам,  обвивавшим
перила.  —  Вы еще не заставили работать лифт? Так я и знал.  Всегда
говорил, что это место переоценивают
   Однако,  погрузившись в прозрачный, прохладный,  словно  слоновая
jnqr|,  воздух  пентхауза, он удовлетворенно  улыбнулся  и  блаженно
погрузился в раззолоченное кресло в стиле Людовика XV.
   —  Красиво, ничего не скажешь. По-моему, Роберт, у вас  природный
талант  устраиваться на халяву. А не переехать ли мне сюда,  к  вам?
Свободные апартаменты найдутся?
   Керанс  нажал  на кнопку и, ожидая, пока выдвинется из  фальшивых
книжных полок коктейль-бар, покачал головой:
   — Попробуйте обратиться в «Хилтон». Обслуживание лучше.
   Это,  конечно, было шуткой, но честно говоря, как бы ни  нравился
ему  Риггс,  Керанс предпочитал видеться с ним как можно  реже.  Все
последние месяцы их разделяло несколько лагун, а постоянные  лязг  и
звон  в  арсенале и на камбузе базы надежно заглушались  несколькими
милями  джунглей.  Керанс  знал каждого из двадцати  человек  отряда
Риггса,  но — за исключением самого полковника и сержанта Макреди  —
его   контакты   с   остальными  вот   уже   полгода   сводились   к
немногочисленным лаконичным вопросам или указаниям в лазарете.  Даже
общение  с  доктором  Бодкином он свел к  минимуму  —  по  взаимному
молчаливому  соглашению  оба биолога давно уже  обходились  без  тех
шуток  и  легких разговоров, которые поддерживали их  на  протяжении
первых двух лет экспедиции.
   Растущее   стремление  к  самоизоляции,  проявляемое   остальными
членами  отряда,  —только  жизнерадостный  Риггс,  кажется,  обладал
против   него   врожденным  иммунитетом  —  напоминали   Керансу   о
свойственных многим животным формам замедлении метаболизма и уходе в
себя,   которые   проявляются  незадолго  перед   тем,   как   особь
подвергнется  метаморфозу. Порою он даже задумывался, в  какой  фазе
перехода  находится  сам:  биолог  пребывал  в  убеждении,  что  его
собственный  постепенный уход в себя являлся  не  симптомом  скрытой
шизофрении, а свидетельством предусмотрительной подготовки организма
к жизни в радикально отличающейся среде, которая потребует от разума
нового внутреннего ландшафта и принципиально иной логики, тогда  как
все   старые  представления  и  стереотипы  окажутся  лишь  досадной
помехой.
   
   Протянув  полковнику стакан скотча11, Керанс взял свой,  неловким
движением потревожив при этом груду наваленных на рацию книг.
   —  Слушаете  порой  эту  штуку? — с  почти  неуловимым  сарказмом
   onhmrepeqnb`kq Риггс.
   —  Никогда. Да и какой смысл? И так все известно — на добрых  три
миллиона лет вперед.
   —  Так-таки  и  все? Нет, Роберт, время от времени  вам  все-таки
стоило  бы  его  включать. Можно услышать кое-что любопытное,  —  он
поставил стакан на стол и наклонился вперед. — Например, этим  утром
вы  могли услышать, что ровно через трое суток мы пакуемся и уходим.
Насовсем,  —  добавил  он,  встретив удивленный  взгляд  Керанса.  —
Прошлой   ночью  поступило  распоряжение  из  Кэмп-Бэрда.  Очевидно,
уровень  воды  продолжает  повышаться,  и  потому  вся  наша  работа
оказалась  совершенно  зряшней  — как  я,  между  прочим,  всегда  и
утверждал.   Американские  и  русские  соединения   тоже   отозваны.
Температура на экваторе сейчас достигла ста восьмидесяти градусов12 и
продолжает  неуклонно  подниматься, а ливневые  пояса  уже  достигли
двадцатой  параллели. Растет и количество ила  —  он  сделал  паузу,
задумчиво  наблюдая  за  Керансом. —  В  чем  дело?  Вас  не  радует
возвращение домой?
   —  Конечно,  радует, — механически отозвался Керанс;  намереваясь
вновь  наполнить  опустевший  стакан, он  к  собственному  удивлению
обнаружил, что рассеянно трогает украшающие каминную полку  часы.  —
Говорите, через трое суток?
   —  А  вы  чего  хотите  —  через три  миллиона?  —  Риггс  широко
улыбнулся. — Сдается, Роберт, в глубине души вы хотите остаться.
   Дойдя,  наконец,  до  бара и плеснув себе на два  пальца  скотча,
Керанс  внутренне собрался. Монотонность и скуку предыдущих  лет  он
сумел  пережить,  лишь  поместив себя  вне  пространства  и  времени
нормального  мира, и теперь внезапное возвращение  к  реальности  на
мгновение  привело  его  в  замешательство.  Впрочем,  он  отчетливо
сознавал, что для нынешнего состояния существуют и другие причины.
   —  Не  мелите  чепухи,  —  отмахнулся  он,  —  я  просто  не  мог
вообразить,  что  мы уйдем вот так: раз — и готово.  Естественно,  я
рад. Хотя, признаться, тут мне жилось очень даже неплохо, — он обвел
жестом    апартаменты.   —   Возможно,   такая   обстановка   больше
соответствует моему характеру. Ведь там, в Кэмп-Бэрде, придется жить
   j`j селедке в бочке, а высшим достижением культуры будет «Прыгай с
Бетховеном» в местной радиоинтерпретации.
   Риггса   от  души  позабавил  этот  взрыв  раздраженного   юмора;
отсмеявшись, он встал, застегивая китель.
   — Странный вы все-таки человек, Роберт.
   Керанс залпом опустошил стакан.
   —  Извините, полковник, но боюсь, что сегодня ничем не смогу  вам
помочь.  Надо  сделать  кое-что срочное В связи  с  отъездом,  —  он
перехватил  укоризненный  взгляд Риггса и вдруг  сообразил:  —  А-а,
понимаю Так вот что вы имели в виду! Да, это и впрямь моя проблема.
   —  Верно. Я встречался с ней вчера вечером, а потом нынче утром —
уже  после  того,  как был получен приказ о возвращении.  Вы  должны
убедить  ее,  Роберт.  Сейчас она наотрез отказывается  уходить.  Не
понимает, что на этот раз действительно пришел конец, больше никаких
спасательных  экспедиций  не будет. Еще  с  полгода  она  как-нибудь
продержится, но в марте, когда ливневой пояс переместится  сюда,  мы
уже  не сможем эвакуировать ее даже вертолетом. Да и вообще, к  тому
времени  никому и в голову не придет об этом заботиться.  Я  пытался
растолковать ей все это, но она просто пошла прочь.
   Керанс  мрачно  улыбнулся, представив знакомый поворот  головы  и
надменную походку.
   —  С Беатрис порой бывает очень трудно, — медленно проговорил он,
стараясь  выиграть  время  и надеясь, что  она  не  слишком  обидела
Риггса;  чтобы убедить ее, могло потребоваться и больше имеющихся  в
распоряжении трех дней, и Керанс хотел быть уверенным, что полковник
станет  ожидать. — Она личность сложная, и живет как  бы  на  многих
уровнях  сразу.  И  покуда они не совместятся, Беатрис  порой  может
казаться не просто сумасбродной, но сумасшедшей.
   
   Они  покинули  пентхауз. Керанс отрегулировал  кондиционер  таким
образом,  чтобы  через  два  часа температура  в  комнатах  достигла
приятных   восьмидесяти  градусов,  и  проверил   работу   воздушных
занавесей.   Пока   они  спускались  к  причалу,   Риггс   временами
останавливался, чтобы посмаковать прохладный воздух  в  какой-нибудь
из  вызолоченных гостиных, шипя на змей, которые тихонько  скользили
между  сырыми, заплесневелыми диванами и креслами. Затем оба  взошли
на борт катера, и Макреди захлопнул за ними сетчатую дверь.
   Пять  минут спустя суденышко отвалило от «Ритца» и, набирая  ход,
двинулось через лагуну; катамаран, покачиваясь, скользил за  ним  на
asjqhpe.   Разведенные  катером  волны,  сверкая  золотом  солнечных
бликов,  слепили глаза, а прибрежные джунгли, казалось, совершали  в
жарком мареве какой-то магический танец.
   Риггс мрачно взирал на все это сквозь проволочную сетку.
   —  Благодарение Богу за эту благую весть из Кэмп-Бэрда! Мы должны
были  выбраться  отсюда еще несколько лет назад. Все  это  детальное
картографирование    гаваней   для    использования    в    каком-то
гипотетическом  будущем  —  чистой  воды  бессмыслица.   Даже   если
солнечные вспышки утихомирятся, пройдет не одно десятилетие,  прежде
чем  будет предпринята серьезная попытка опять обосноваться  в  этих
городах.  К тому времени почти все крупные здания окажутся полностью
погребены  в толще ила. Чтобы очистить от джунглей одну  только  эту
лагуну,  и то потребуется пара дивизий. Сегодня утром Бодкин говорил
мне, что некоторые кроны — и недеревянистых растений, заметьте — уже
поднялись на двести с лишним футов. Жуткая смесь свихнутого зоопарка
с  чокнутым  ботаническим садом — вот что такое все эти распроклятые
места!
   Он  снял  пилотку  и  потер  лоб, а затем,  перекрывая  рев  двух
дизелей, прокричал:
   —  Если Беатрис останется здесь надолго, то в самом деле сойдет с
ума.  Кстати,  это  напомнило мне еще об одной  причине,  почему  мы
должны  отсюда  выбираться, — он взглянул  на  одиноко  высящуюся  у
штурвала   фигуру  сержанта  Макреди,  пристально  наблюдавшего   за
разрезаемой форштевнем водой, потом скользнул глазами по  исхудалым,
загнанным  лицам остальных. — Скажите, доктор, как  вы  в  последнее
время спите?
   Керанс  озадаченно посмотрел на полковника, стараясь угадать,  не
кроется  ли  в  подоплеке вопроса намек на его отношения  с  Беатрис
Даль.  Сгибая  руками  трость,  Риггс наблюдал  за  ним  блестящими,
проницательными глазами.
   —  Очень хорошо, — осторожно ответил Керанс. — Лучше, чем  когда-
либо. А почему вы спрашиваете?
   Но  Риггс  только  кивнул и во всю мощь голоса принялся  отдавать
команды Макреди.
   
                       Глава II. Явление игуан
   
   Вопя,  словно изгнанный банши13, здоровенная молотконосая летучая
   l{x|  вырвалась из зарослей, обступивших одну из узких проток,  и
ринулась  прямо  на катер. Ее сонар заплутал в лабиринте  гигантских
паутин, растянутых поперек протоки колониями пауков-волков; всего  в
нескольких футах миновав проволочный навес над головой Керанса,  она
улетела  прочь  —  вдоль линии затопленных административных  зданий,
лавируя  между огромными, похожими на паруса листьями,  растущих  на
крышах древовидных папоротников. Когда она пролетала мимо одного  из
выступающих  карнизов,  недвижный до того каменный  выступ  внезапно
ожил, обернувшись существом, которое резким движением вытянуло шею и
прямо  в воздухе схватило бедолагу. Раздался короткий, пронзительный
визг,   и  Керанс  успел  мельком  заметить,  как  ломались  крылья,
стиснутые  челюстями ящерицы. Затем рептилия отпрянула  и  скрылась,
вновь неразличимо слившись с листвой.
   На  всем  пути  вниз  по реке катер сопровождали  взгляды  игуан,
толпившихся   в   окнах   универмагов  и  административных   зданий,
одеревенело  подергивая угловатыми, мерзлыми головами. Иные  из  них
устремлялись вслед суденышку, хватая насекомых, сброшенных с задетой
ветви   или  поднявшихся  со  случайно  задетого  бревна,   медленно
дрейфующего  по  воде;  затем они вплывали в разверстые  окна  и  по
лестницам   карабкались  к  своим  прежним  наблюдательным   постам,
громоздясь   там  в  три  слоя,  одна  на  другую.   Лишенные   этих
пресмыкающихся,  лагуны  и  протоки между полупогруженными  зданиями
обладали  бы странной, полусонной красотой, плавящейся в нестерпимой
жаре;   однако   игуаны  и  родственные  им  василиски14   разрушали
очарование.  Стаи  рептилий оккупировали некогда возведенный  людьми
город — ящеры вторично стали доминирующей формой жизни на Земле.
   Глядя  вверх,  на  их  древние, бесстрастные  морды,  Керанс  мог
понять   тот   странный   страх,   который   извечно   внушали   они
представителям  рода людского, вновь возбуждая древние  воспоминания
об  ужасах джунглей палеоцена15, поры, когда ящеры пали под натиском
млекопитающих,  и  то  чувство неумолимой  ненависти,  которую  один
биологический вид питает к другому, который его побеждает.
   
   Протока  вывела  их  в  следующую лагуну — широкий  круг  темной,
зеленой воды, почти полумилю в диаметре. Цепочка красных пластиковых
бакенов  обозначала  фарватер, ведущий  к  истоку  речушки,  берущей
начало на дальней ее стороне. Катер имел осадку немногим более  фута
и,  по  мере  того,  как  они  двигались по  спокойной  воде,  косые
солнечные лучи, падающие из-за спины, открывали затопленные глубины;
можно  было  разглядеть  очертания гигантскими  привидениями  смутно
маячивших   там  пяти-  и  шестиэтажных  зданий;  местами   поросшие
водорослями  крыши даже показывались на поверхность,  когда  по  ним
прокатывалась волна.
   В  шестидесяти футах под катером уходила вдаль пролегающая  между
зданиями серая аллея — в былые времена оживленная улица, по сторонам
которой все еще стояли у тротуаров проржавевшие, сгорбленные  остовы
автомобилей.  В большинстве своем лагуны в центральной части  города
были  окружены  уцелевшими строениями и поэтому они  были  почти  не
занесены илом. Свободные от растительности, если не считать немногих
дрейфующих комков саргассовых водорослей, они сохранились в целости,
как  отражения  в  озере, которые, каким-то  образом  потеряли  свои
оригиналы.
   Бльшая часть городских строений давным-давно разрушилась, и  лишь
армированные  сталью  небоскребы коммерческих и  финансовых  центров
пережили   вторжение  вод  потопа.  Кирпичные  дома  и   одноэтажные
фабричные  постройки в пригородах бесследно исчезли под толщей  ила.
По  берегам  бесчисленных  лагун вздымались  в  тускло-зеленое  небо
гигантские леса, окончательно погребавшие под собою то, что  некогда
было  пшеничными  полями  Европы и Северной Америки.  Непролазные  и
непроницаемые Мату-Гросу, — иногда до трехсот футов высотой,  —  они
являли  собой  кошмарный мир борющихся друг  с  другом  органических
форм,   быстро   возвращавшихся  в  свое   палеозойское16   прошлое;
единственными  путями передвижения для воинских соединений  сил  ООН
оставались только системы соединенных бесчисленными протоками лагун,
наложившихся  на  бывшие города. Однако теперь даже  они  постепенно
исчезали, затягиваясь илом.
   Керанс   мог   вспомнить  бесконечную  череду  зеленых   сумерек,
смыкавшихся  за  ними,  пока отряд Риггса  медленно  продвигался  на
север,  через всю Европу, один за другим оставляя города, где  среди
   sdsx`~yhu испарений перекидывающаяся с крыши на крышу тропическая
растительность быстро превращала узкие каналы в обширные болота.
   Теперь  им предстояло покинуть еще один город. Несмотря на обилие
огромных  многоэтажных  зданий,  он состоял  всего-навсего  из  трех
крупных лагун, окруженных цепочками крохотных — по полсотни ярдов  в
поперечнике  — мелководных озер и сетью узеньких проток,  речушек  и
заливчиков,  которые, следуя первоначальному расположению  городских
улиц,  уходили  в  окружающие джунгли. Там и сям они  то  совершенно
исчезали,  то  разливались в обширные, исходящие  паром  поверхности
открытой  воды, которые, в свою очередь, уступали место архипелагам,
сраставшимся, чтобы на южной окраине образовать сплошные джунгли.
   Военная  база  отряда  Риггса,  в  комплекс  которой  входила   и
биостанция, располагалась в самой южной из трех лагун, под  укрытием
наиболее  высоких  зданий  города  —  тридцатиэтажных  громад,   где
размещался когда-то финансовый центр.
   Пока  катер  пересекал лагуну, плавучая база  —  огромный  черный
барабан  с  желтыми  полосами на бортах —  находилась  на  солнечной
стороне  и  была  почти незаметна в отраженном  поверхностью  свете;
только вращающиеся лопасти стоящего на крыше вертолета метали в  них
по воде сверкающие копья. Двумястами ярдами ниже был пришвартован  к
большому  овальному  зданию (в прошлом — концертному  залу)  намного
уступающий размерами снежно-белый цилиндр биостанции.
   Керанс  вглядывался в прямоугольные утесы, на поверхности которых
уцелело  достаточно  окон, чтобы напомнить  об  ослепленных  солнцем
бульварах  легендарных  Ниццы,  Рио-де-Жанейро  или  Майами  —   еще
ребенком  он  читал о них в энциклопедиях, сидя в  библиотеке  Кэмп-
Бэрда.  Любопытно, что зачарованный могущественной  магией  лагун  и
затонувших городов, он никогда не испытывал интереса к их прошлому и
даже не пытался выяснить, куда именно прибыл отряд на этот раз.
   Будучи  на четверть века старше Керанса, доктор Бодкин успел  еще
пожить  в  нескольких городах — и в Европе, и в Америке —  и  теперь
проводил бльшую часть свободного времени за веслами, шныряя по самым
отдаленным  закоулкам в поисках бывших музеев и библиотек.  Впрочем,
они   не   содержали   ничего,   за  исключением   его   собственных
воспоминаний.
   
   Возможно,  именно отсутствие личных воспоминаний  делало  Керанса
безразличным  ко  зрелищу  этих  тонущих  остатков  цивилизации.  Он
родился  и  вырос  в местах, некогда известных под именем  Полярного
jpsc`  —  ныне  субтропической зоне со средней годовой  температурой
восемьдесят  пять градусов — и впервые попал на юг,  когда  ему  уже
перевалило  за  двадцать,  войдя  в состав  одной  из  экологических
экспедиций.  Необозримые  болота и  джунгли  служили  ему  идеальной
лабораторией, воздвигнутой на фундаменте затопленных городов.
   Не  считая отдельных стариков вроде Бодкина, практически никто не
мог похвастаться опытом городской жизни, да и во времена докторского
детства города уже являли собой осажденные крепости, зажатые в тиски
громадных дамб и разъедаемые изнутри всеобщими отчаянием и  паникой.
Для   Керанса   их  красота  и  очарование  заключались   именно   в
необитаемости,  в  соединении рукотворной и  нерукотворной  природы,
рождавшем  образ  сброшенной короны, сквозь которую  проросли  дикие
орхидеи.
   
   Первый  удар череда геофизических катаклизмов, изменивших  климат
Земли, нанесла шестьдесят или семьдесят лет назад. Серия яростных  и
продолжительных  солнечных  бурь,  продолжавшаяся  несколько  лет  и
вызванная  внезапной нестабильностью светила, привела  к  расширению
поясов  Ван  Аллена17,  а  тем самым — к  истончению  верхних  слоев
ионосферы, вызванному ослаблением действия на них тяготения планеты.
По  мере того, как эти слои рассеивались в космическом пространстве,
уменьшая  эффективность противостоящего солнечной радиации  барьера,
температура начала неуклонно расти, а нагретая атмосфера расширяться
вовне, в ионосферу, где завершался цикл.
   Средние  температуры на планете ежегодно возрастали на  несколько
градусов. Вскоре почти все тропические области стали необитаемыми, —
спасаясь  от  температур  в  сто  тридцать  и  сто  сорок  градусов,
население мигрировало на север или на юг. Области некогда умеренного
климата   стали  теперь  тропическими;  Европа  и  Северная  Америка
изнемогали  от  зноя, окатываемые продолжительными  волнами  жары  —
температура  здесь редко падала ниже ста градусов. Под  руководством
ООН  началось  заселение антарктических плато  и  северных  регионов
Канады и России.
   На  протяжение  этого  начального периода, продолжавшегося  около
двадцати лет, все живое постепенно приспосабливалось к изменившемуся
климату.  Ни  человеческих  сил, ни энергетических  ресурсов,  чтобы
остановить  распространение  экваториальных  джунглей,  не  хватало.
Возросший  уровень  радиации  не  только  ускорил  рост  всех  видов
растений,  но  и  многократно увеличил  число  мутаций.  Уже  первые
появившиеся  необычные  ботанические  формы  напоминали   гигантские
древовидные  папоротники каменноугольного периода;  затем  все  виды
низшей   растительной  и  животной  жизни  перешли   в   решительное
наступление.
   На  явление  этих далеких пращуров наложилось второе  из  великих
потрясений   —  продолжающийся  нагрев  атмосферы  начал  размягчать
полярные  снеговые  шапки.  Ледяной щит  Антарктиды  растрескался  и
растаял;  десятки  тысяч ледников у Северного Полярного  круга  —  в
Гренландии и Скандинавии, России и Канаде — стекли в море;  миллионы
акров вечной мерзлоты разлились гигантскими реками.
   Однако  подъем  уровня моря и теперь ограничился  бы  несколькими
футами,  не  хлынь  по  образовавшимся  гигантским  сточным  канавам
миллиарды   тонн   почвенного  покрова.  В   их   устьях   возникали
разветвленные  дельты,  расширявшие береговые  линии  континентов  и
запруживавшие океаны, реальная площадь которых постепенно  съежилась
с двух третей всей земной поверхности до немногим более половины.
   Гоня  перед  собою  массы  ила,  новые  моря  полностью  изменили
очертания  континентов.  Средиземное  море  превратилось  в  систему
внутренних  озер;  Британские острова вновь соединились  с  Северной
Францией;  затопленный пробившейся сквозь Скалистые горы  Миссисипи,
американский  Средний Запад стал громадным заливом, открывавшимся  в
Гудзонов   залив;  наоборот,  Карибское  море  обернулось  заиленной
солончаковой  пустыней.  Европа превратилась  в  систему  гигантских
лагун,  возникших  вокруг расположенных в низинах  главных  городов,
затопленных илом, принесенным на юг расширяющимися реками.
   
   На  протяжении  последующих  тридцати лет  продолжалась  миграция
населения  к  полюсам. Лишь несколько городов все еще  противостояли
поднимающемуся  уровню  моря и наступающим  джунглям,  воздвигая  по
периметру сложные укрепления и дамбы, но и эти последние оплоты пали
один  за  другим.  Только внутри Северного и Южного Полярных  кругов
условия  жизни  оставались  более или менее  терпимыми.  Малый  угол
падения   солнечных  лучей  снижал  здесь  губительное   воздействие
qnkmewmni радиации, тогда как расположенные в горных районах  города
экваториальных  стран,  где  пока  еще  было  достаточно  прохладно,
оказались покинутыми именно из-за уменьшившейся атмосферной защиты.
   Этот   последний  фактор  и  решил  на  свой  лад  задачу  нового
мироустройства. Постепенное снижение рождаемости среди млекопитающих
и   стремительное  наступление  пресмыкающихся  и   амфибий,   лучше
приспособленных  к  водной жизни в лагунах  и  болотах,  перевернули
экологический баланс, и ко времени рождения Керанса в  Кэмп-Бэрде  —
расположенном   в   Северной  Гренландии  городе  с   десятитысячным
населением  — было подсчитано, что в полярных областях обитает  лишь
несколько менее пяти миллионов человек.
   Рождение  детей  стало достаточно редким явлением,  и  лишь  один
брак  из  десяти  приводил  к появлению на свет  потомка.  Временами
Керансу    казалось,   что   генеалогическое   дерево   человечества
систематически  подстригает само себя, явно двигаясь  назад  по  оси
времени;  финал этого процесса наступит в тот момент,  когда  вторые
Адам и Ева найдут друг друга в новом Эдеме.
   
   Риггс заметил улыбку, пробежавшую по его лицу при этой мысли.
   —  Что  вас позабавило, Роберт? Еще одна из обычных двусмысленных
шуточек? Только не пытайтесь мне ее растолковать.
   —  Я только что примерял на себя новую роль, — Керанс взглянул на
скользившие  в  двадцати  футах от борта административные  здания  —
Макреди  вел  судно  в  тени строений, и разведенные  катером  волны
заплескивались в окна, расположенные на уровне воды. Острый  привкус
мокрой  извести  остро  контрастировал с приторно-сладкими  запахами
растений, а взбитая винтами пена навевала приятную прохладу.
   Керанс   уже   различал  дородную  фигуру  доктора   Бодкина,   с
обнаженной  грудью  стоявшего у поручней правого  борта  биостанции;
вокруг  талии  у  него был повязан пестрый пейслианский  кушак18,  а
защищавший  глаза  от слепящего солнца зеленый целлулоидный  козырек
делал его похожим на профессионального игрока с речного парохода. Он
срывал  с  нависавших  над  станцией  папоротников  ягоды  —  каждая
величиною  с  апельсин  — и швырял их свисавшим  с  ветвей  над  его
   cnknbni чирикающим обезьянкам, подстрекая их шутливыми выкриками и
свистом.   В  полусотне  футов  от  них  троица  игуан  с   каменным
неодобрением  наблюдала за этой игрой, медленно поводя  хвостами  из
стороны в сторону.
   Макреди  повернул  штурвал, и в веере пены они вошли  под  защиту
высокого  белого  здания, поднимавшегося из воды на полных  двадцать
этажей.  Крыша  прилегающего меньшего здания служила пристанью,  где
была  пришвартована  моторная яхта — когда-то белая,  а  теперь  вся
покрытая   пятнами   ржавчины.   Грязные   стекла   рулевой    рубки
потрескались, а из выхлопных труб сочилось и пятнами расползалось по
воде масло.
   Когда  ведомый  опытной  рукой Макреди катер  пристроился  позади
яхты,  Керанс  и  Риггс спрыгнули на пристань и  зашагали  по  узким
железным  мосткам,  ведшим  в  здание.  Стены  коридора  здесь  были
скользкими   от  влаги  и  громадных  пятен  питающейся  штукатуркой
плесени, однако лифт все еще работал, питаясь от аварийного  дизель-
генератора.   Они  медленно  поднялись,  вышли  на  верхнем   уровне
двухэтажного  пентхауза  и,  пройдя  коротким  служебным  коридором,
оказались на широкой площадке.
   
   Прямо  под  ними  располагался  нижний  уровень  —  маленький  П-
образный  дворик-терраса  с плавательным  бассейном;  яркие  пляжные
кресла  были  сдвинуты  в тень, теснясь подле  вышки  с  трамплином.
Желтые  венецианские  жалюзи скрывали окна,  расположенные  по  трем
сторонам патио, однако сквозь щели можно было разглядеть гостиную  и
столовую  — прохладные тени, заманчивый блеск серебра и хрусталя  на
сервированном столе. В дальнем конце патио под бело-синим  полосатым
тентом виднелась в неярком свете длинная хромированная стойка, столь
же заманчивая и соблазнительная, как прохладный бар с кондиционером,
когда  смотришь  в  него с пыльной и жаркой улицы;  выставленные  на
стойке бутылки, стаканы и графины множились, отражаясь в ромбических
зеркалах.  Все  в этой благостной тихой гавани казалось  опрятным  и
безмятежным — бесконечно далеким от исходящей паром лагуны и кишащих
насекомыми джунглей, простершихся двадцатью этажами ниже. Вид на них
открывался  с  террасы  в дальнем конце бассейна  —  широкие  полосы
серебристой  воды,  расширяющиеся, уходя  к  расплывчатому  зеленому
пятну  на  южном  горизонте;  там  и  сям  обширные  илистые  наносы
выставляли  из  воды могучие спины, поросшие светло-желтым  мехом  —
первым  предвестником скорого появления рощ гигантского  бамбука.  С
ok`rtnpl{  на  верхней  палубе базы поднялся  вертолет  и,  описывая
широкую  дугу,  направился  к ним — проревев  над  головами,  машина
сменила  курс и стала удаляться; сквозь открытые проемы дверец  были
видны двое наблюдателей, в бинокли обследовавших крыши.
   В  одном  из  пляжных кресел полулежала Беатрис Даль  —  стройное
тело,   в  этом  ракурсе  казавшееся  эль-грековски  удлиненным,   и
умащенная  кремом,  влажно поблескивавшая  кожа  порождали  странную
ассоциацию  с  дремлющим питоном. Кончики пальцев левой  руки  легко
касались стоящего на придвинутом столике полунаполненного стакана, в
котором  поблескивали  льдинки, а другой  она  лениво  перелистывала
журнал.  Большие  дымчатые  очки полумаской  скрывали  лицо,  однако
Керанс  заметил  на  узких губах гримаску легкого  неудовольствия  —
похоже,  безупречно-логичные  аргументы  Риггса  успели  изрядно  ей
надоесть.
   Полковник остановился у перил, с благосклонным одобрением  взирая
вниз, на прекрасное, гибкое тело. Заметив его, Беатрис сняла очки  и
поправила тесемки бикини. Глаза ее блеснули.
   — Эй, вы, оба! Брысь отсюда! Я вам не стриптизерка.
   Риггс   усмехнулся   и  по  сверкающим  белой  краской   ступеням
металлической  лестницы бодро зашагал вниз. Следуя  за  ним,  Керанс
обдумывал,  каким  образом  все-таки убедить  Беатрис  покинуть  это
роскошное убежище.
   —  Разве  вам  не  льстит,  дорогая мисс  Даль,  что  я  с  таким
постоянством  прихожу  с  единственно  чтобы  полюбоваться  вами?  —
галантно  проговорил Риггс, откидывая тент и опускаясь в  кресло.  —
Впрочем,  увы,  не только. Как военный комендант этой территории,  —
при  этих  словах он заговорщицки подмигнул Керансу, — я в некотором
смысле несу за вас ответственность. И, соответственно, vice versa19.
   Бросив  на  него  короткий гневный взгляд,  Беатрис  отвернулась,
чтобы сбавить громкость проигрывателя.
   —  О,  Господи  —  пробормотала она, добавив шепотом  нечто  куда
менее изысканное, и перевела взгляд на Керанса. — А вы, Роберт?  Что
привело вас в такую рань?
   Дружелюбно улыбнувшись, он пожал плечами.
   — Мне просто недоставало вас.
   — Милый мальчик. А я уж было подумала, что этот гаулейтер20 и вас
   o{r`kq запугать своими жуткими предсказаниями.
   —   Признаться,   и  впрямь  напугал,  —  Керанс   взял   журнал,
прислоненный  к  колену  Беатрис, и от нечего  делать  принялся  его
перелистывать  —  это  был сорокалетней давности  выпуск  парижского
«Вог»;  если судить по ледяному холоду страниц, он явно  хранился  в
морозильнике.  Он  рассеяно  уронил  журнал  на  выложенный  зеленой
плиткой  пол.  —  Насколько я понимаю, Беа, нам всем придется  через
пару дней оставить эти места. Полковник и его люди отозваны. А после
их ухода мы не сможем оставаться здесь.
   —  Мы?  — сухо переспросила она. — А я и не предполагала, что  вы
способны остаться.
   Керанс  невольно  покосился на внимательно  наблюдавшего  за  ним
Риггса.
   —  Так оно и есть, — твердо сказал он. — Но вы же понимаете,  что
я  имею  в виду. В ближайшие сорок восемь часов нам предстоит  масса
дел.   Попытайтесь  не  усложнять  ситуации,  возводя  эмоциональные
баррикады.
   Прежде  чем  девушка  успела  что-либо  ответить,  Риггс  добавил
вкрадчиво:
   —   Температура  продолжает  расти,  мисс  Даль,  и  когда  запас
горючего  для  генератора  иссякнет, вам  будет  непросто  выдержать
статридцатиградусную жару. Экваториальные ливневые пояса смещаются в
нашу  сторону,  и через пару месяцев окажутся здесь.  Когда  же  они
уйдут на север, исчезнет облачный покров, а жидкости — он указал  на
бассейн с исходящей паром обеззараженной водой, — окажутся чертовски
близки к точке кипения. Если добавить ко всему этому икс-анофелесов,
рак  кожи и ночь напролет доносящийся снизу визг игуан, то спать вам
почти не придется. — Прикрыв глаза, он помолчал добавил задумчиво: —
Если предположить, что у вас еще сохранится такая потребность
   При  последних словах губы девушки чуть дрогнули, и Керанс понял,
что   скрытая   двусмысленность   в   голосе   Риггса,   когда   тот
поинтересовался, как провел биолог последние ночи, не  подразумевала
его отношений с Беатрис.
   Полковник тем временем продолжал:
   —  Вдобавок, с некоторыми мародерами, гонимыми жарой на север  из
лагун Средиземноморья, будет не так уж легко справиться.
   Беатрис перекинула через плечо длинные, черные волосы.
   — Я буду держать двери запертыми, полковник.
   —  Бога  ради, Беатрис, — не выдержал Керанс, — что вы  пытаетесь
dnj`g`r|?   Может  быть,  сейчас  эти  самоубийственные  шуточки   и
представляются вам забавными, но поверьте, когда мы уйдем, будет уже
совсем  не смешно. Полковник искренне пытается вам помочь — ведь  по
сути дела ему совершенно безразлично, останетесь вы или нет.
   Риггс издал короткий смешок:
   —  Ну, я бы так не сказал. Однако если вас так беспокоит мысль  о
моей   личной   заинтересованности,   то   можете   приписать    все
исключительно служебному рвению.
   —  Это  интересно, полковник. А вот я так всегда полагала,  будто
наш  долг  —  оставаться здесь елико возможно дольше,  жертвуя  ради
этого  чем  угодно.  Или, по крайней мере, — тут  в  глазах  Беатрис
мелькнуло привычное выражение язвительного юмора, — ссылаясь  именно
на  такую концепцию, правительство конфисковало у моего деда  бльшую
часть имущества, — и, заметив, что Риггс искоса посматривает на бар,
она едко поинтересовалась: — В чем дело, полковник? Ищете ординарца?
Не  стоит  —  я  все равно не собираюсь предлагать вам  выпивки,  не
надейтесь.  По-моему, все вы, мужчины, приходите сюда только  затем,
чтобы надраться.
   Риггс встал.
   —  Хорошо, мисс Даль. Сдаюсь. — он улыбнулся. — Завтра  я  пришлю
катер за вашими вещами. Увидимся позже, доктор.
   
   Когда  полковник  удалился, Керанс откинулся  на  спинку  кресла,
наблюдая  за  кружащим  над соседней лагуной  вертолетом.  Время  от
времени  машина ныряла к самой поверхности, и тогда мощный воздушный
поток  от  винтов  прорывался  через  хлопающие  листья  древовидных
папоротников,  гоняя  по крышам игуан. Беатрис  принесла  со  стойки
стакан и опустилась на стул подле его ног.
   —  Прошу вас, Роберт, не надо устраивать мне сеансов психоанализа
в  присутствии этого типа, — девушка протянула стакан и прислонилась
к  его  коленям, оперев подбородок на запястье; всегда на  удивление
ухоженная, сегодня она казалась усталой и задумчивой.
   —   Простите,  —  смутился  Керанс,  —  однако  это  был   скорее
самоанализ.  Ультиматум Риггса оказался для меня слишком неожиданным
— никак не думал, что уходить придется так скоро.
   — Значит, вы все-таки намерены уйти?
   Керанс   промолчал.  Шестая  «Пасторальная»  сменилась   Седьмой,
Тосканини  уступил место Бруно Вальтеру, — проигрыватель  весь  день
напролет   исполнял  цикл  из  девяти  бетховенских  симфоний.   Под
rpebnfms~ мелодию vivace21 Керанс мучительно искал в себе ответа  на
вопросы, казавшиеся безнадежно безответными.
   —  Я  не  хочу.  Однако просто потакать собственным  неотчетливым
желаниям   —    этого  явно  недостаточно;  это  еще  не   основание
дезертирства. Должно найтись более весомое побуждение. Возможно, эти
лагуны  и  полупогруженные города подсознательно  напоминают  мне  о
затопленном мире внутриутробного младенчества — и если дело только в
этом,  то  лучше уходить, и поскорее. Ведь Риггс прав — от слова  до
слова. Нет ни единого шанса устоять перед штормами и неомалярией,  —
Керанс положил руки ей на лоб, пробуя температуру, как у ребенка.  —
Кстати,  а  что  подразумевал Риггс, утверждая, что  вы  не  сможете
спокойно спать? Сегодня он уже вторично упоминает об этом
   На мгновение Беатрис отвела глаза.
   —  Ничего  особенного. Пару раз мне снились кошмары — и  довольно
странные. Впрочем, на это жалуются многие. Не обращайте внимания.  А
серьезно, Роберт, — если я решу остаться здесь, вы останетесь? Места
на двоих в моих апартаментах достаточно
   —  Пытаетесь соблазнить меня, Беа? — Керанс усмехнулся. — Что  за
вопрос! Не забывайте, вы здесь не только самая красивая женщина,  но
и  единственная.  А ведь нет ничего важнее базы для сравнения.  Адам
был  лишен эстетического чувства, иначе понял бы, что Ева — творение
достаточно случайное.
   —  А  вы сегодня в высшей степени откровенны, — Беатрис встала  и
подошла  к краю бассейна; обеими руками она откинула со лба  волосы;
гибкое  тело  матово отблескивало в солнечных лучах. —  Но  есть  ли
такая срочность, как утверждает Риггс? У нас ведь остается яхта.
   —  Развалина. Первый же серьезный шторм разобьет ее,  как  ржавую
консервную банку.
   По  мере  приближения к полудню жара на террасе  становилась  все
нестерпимее,  и  они  ушли  из патио. В низкой  и  широкой  гостиной
солнечный  свет  фильтровался сквозь двойные жалюзи,  а  охлажденный
кондиционированный  воздух  был  прохладен  и  успокаивал.   Беатрис
вытянулась  на  длинном  диване,  обтянутом  светло-синей  слоновьей
кожей,   опущенной  правой  рукой  она  играла  с   длинным   ворсом
устилавшего  пол  ковра.  После смерти родителей  (а  это  случилось
вскоре  по ее рождении) апартаменты пентхауза служили Беатрис  одним
из pieds-а-terre22, а теперь — и постоянным домом. Она была воспитана
   ond надзором деда — одинокого эксцентричного магната (источников его
богатства  Керансу так и не удалось установить; вскоре  после  того,
как   они   с  Риггсом  наткнулись  на  это  уютное  гнездышко,   он
поинтересовался у Беатрис, но та ограничилась кратким: «Скажем  так:
деньги у него были») и — особенно в молодые годы — великого мецената
и  покровителя  искусств. Особое пристрастие он  проявлял  ко  всему
причудливому, авангардистскому и экспериментальному — Керанс нередко
задумывался, в какой мере эти наклонности передались его внучке. Над
каминной  полкой висело громадное полотно кисти Дельво23  —  раннего
сюрреалиста двадцатого века: на фоне призрачно-мертвенного ландшафта
обнаженная  до пояса женщина с мертвенно-бледным лицом  танцевала  в
обществе  облаченных в смокинги скелетов. С другой  стены  безмолвно
вопили  фантасмагорические, самопожирающие джунгли  Макса  Эрнста24,
символизирующие  весь  мрак, способный скопиться  на  дне  безумного
подсознания.
   Пока  Керанс  отстраненно  рассматривал  тускло-желтый  солнечный
диск,  теплящийся  сквозь  экзотическую  растительность  на  полотне
Эрнста, в душе его неожиданно зародилось неясное чувство вспоминания
и узнавания. Куда более мощный и яростный, чем вся музыка Бетховена,
образ  древнего  солнца  вдруг запылал у него  в  мозгу,  высвечивая
мимолетные тени, судорожно метавшиеся в сумеречных глубинах его «я».
   — Беатрис
   Когда  Керанс  подошел  к  ней, девушка подняла  глаза,  и  между
бровями у нее пролегла маленькая морщинка.
   — Что, Роберт?
   Керанс   заколебался  было,  внезапно  осознав,  что   при   всей
краткости   и   мимолетности   миг   этот   оказался   судьбоносным,
окончательно  определившим его дальнейший путь — стезю,  свернуть  с
которой будет уже нельзя.
   —  Вы отдаете себе отчет, что если мы не уйдем с Риггсом, то  уже
никогда не сможем отсюда выбраться? Мы останемся. Навсегда.
   
   
   
                    Глава III. К новой психологии
   
   Пришвартовав  катамаран  у  причала,  Керанс  заглушил  подвесной
мотор  и  по  сходням поднялся на борт базы. Проходя через  сетчатую
дверь,  он оглянулся и сквозь колышущееся над лагуной знойное марево
успел  бросить  взгляд на Беатрис, стоявшую у перил террасы.  Однако
когда он помахал ей, верная себе девушка отвернулась, не ответив.
   —  Что,  дама  нынче  опять  не  в духе,  доктор?  —  шагнув  ему
навстречу,  сочувственно спросил сержант Макреди;  намек  на  улыбку
смягчил  его узкое лицо с острым, словно птичий клюв, носом.  —  Да,
как ни посмотри, странная она все-таки женщина
   Керанс пожал плечами.
   —  Вы  же  знаете,  сержант  — если не держать  ухо  востро,  эти
воинственные  девственницы мигом запугают вас до смерти.  Я  пытался
убедить ее уложить вещички и отправиться с нами. Если хоть чуть-чуть
повезет, она, надеюсь, поедет.
   С  плохо скрытым сомнением Макреди поднял глаза на далекую  крышу
дома Беатрис.
   —  Рад слышать, доктор, — уклончиво заметил он, и Керанс при всем
желании  не смог понять, относится ли скептицизм сержанта к  Беатрис
или же к нему самому.
   Останутся  они  в  конечном счете или нет, однако  Керанс  твердо
решил делать вид, будто они уезжают; следовательно, в ближайшие трое
суток  каждая  свободная  минута должна  быть  посвящена  пополнению
разнообразных  запасов, разжиться которыми можно  только  на  складе
базы.  Окончательного  решения Керанс  все  еще  не  принял:  стоило
расстаться  с  Беатрис,  как  прежняя нерешительность  не  замедлила
вернуться  (он горестно раздумывал, не пытается ли девушка намеренно
его  запутать  —  этакая Пандора с коварными устами,  непредсказуемо
открывающая  и  захлопывающая  крышку вожделенной  шкатулки,  полной
крушений  и бедствий); однако он почел за благо не ходить вокруг  да
около,  пребывая  в  мучительной  неуверенности,  которую  Бодкин  с
Риггсом  вскоре  диагностируют, а положиться на озарение  последнего
момента.  Сколь  ни  отвратительна была ему база,  Керанс  отчетливо
сознавал,  что  картина ее безвозвратного отплытия послужит  могучим
катализатором  пробуждения в душе страхов  и  даже  паники,  которые
мгновенно заставят отбросить всякие отвлеченные рассуждения,  сейчас
onasfd`~yhe остаться. Годом раньше его случайно забыли на  крохотном
островке,   где  он  производил  измерения  геомагнитного   поля   —
скорчившись над своими инструментами в старом подвале, он не услышал
призывного  воя  отвальной сирены, а когда  десятью  минутами  позже
вышел и увидел базу примерно в шестистах ярдах, отделенную ширящейся
полосой  спокойной воды, то почувствовал себя, как навеки оторванный
от  матери ребенок, и едва успел вовремя справиться с паникой, чтобы
выпустить сигнальную ракету.
   —  Доктор  Бодкин  просил  вас сразу  же  идти  в  лазарет,  сэр.
Лейтенанту Хардману плохо — с самого утра.
   Обежав  взглядом  пустую  палубу, Керанс  кивнул.  Он  специально
задержался,   завтракая   с   Беатрис,   поскольку   знал,   что   в
послеполуденное  время  база практически пустует.  Половина  экипажа
либо   сопровождала  Риггса,  либо  занималась  патрулированием   на
вертолете,  остальные  спали  в кубрике,  и  он  надеялся  совершить
инспекцию  складов  и арсенала. К несчастью, Макреди  —  этот  вечно
бодрствующий сторожевой пес полковника — следовал за ним  по  пятам,
готовый проводить в расположенный на палубе «В» лазарет.
   Керанс  демонстративно  пригляделся  к  паре  комаров-анофелесов,
проскользнувших за ним сквозь сетчатую дверь.
   —  Пробираются  все-таки, — заметил он. — А  что  там  со  вторым
слоем сетки? Вроде бы, ее собирались натянуть?
   Прихлопнув  насекомых  пилоткой,  сержант  неуверенно  огляделся.
Второй слой защиты из мелкоячеистой проволочной сетки давно уже  был
одним  из  пунктиков Риггса. Время от времени полковник в  очередной
раз  приказывал Макреди выделить команду для выполнения этой работы,
но поскольку она означала пребывание на дощатых лесах, — под палящим
солнцем  и  в  центре  тучи  москитов, — то  закончены  были  только
несколько  чисто  символических секций вокруг каюты Риггса.  Теперь,
когда они собирались двинуться на север, нужда в осуществлении  этой
затеи вообще отпадала, однако потревоженная однажды пресвитерианская
совесть Макреди продолжала терзать ему душу.
   —  Я  поставлю людей на эту работу сегодня же вечером, доктор,  —
заверил он Керанса, вытаскивая из заднего кармана шариковую ручку  и
блокнот.
   —  Особой спешки нет, сержант, так что если у вас на примете что-
то  более  существенное  Но  не сомневаюсь,  полковник  будет  очень
доволен.
   Оставив его щурящимся на металлические жалюзи, Керанс зашагал  по
o`ksae. Убедившись, что Макреди уже не может его видеть, он вошел  в
первую же дверь.
   На  палубе «С» — нижней из трех палуб базы — располагались  жилые
помещения и камбуз. Двое или трое валялись на койках в своих каютах,
небрежно  разбросав  по  полу тропическое снаряжение;  кают-компания
была  пуста  —  лишь  в  углу, подле стола для настольного  тенниса,
наигрывал   для  собственного  удовольствия  радиоприемник.   Керанс
остановился,  прислушиваясь  к  резким  ритмам  гитары,  на  которые
накладывался   отдаленный  рев  кружившего  над   соседней   лагуной
вертолета,  затем  спустился по центральному трапу,  который  вел  в
арсенал и мастерские, расположенные в трюме понтона.
   Единственным   источником   света  служила   здесь   лампочка   в
застекленной будке техник-капрала. Три четверти обширного  помещения
занимали двухтысячесильные дизели, вращавшие гребные винты, а  также
резервуары  с  мазутом,  маслом  и авиационным  бензином;  на  время
обзорных   полетов  мастерские  были  переведены  в  два   свободных
помещения на палубе «А», рядом с офицерскими каютами, благодаря чему
механики с максимальной оперативностью могли обслуживать вертолеты.
   Когда  Керанс спустился в трюм, оружейная была заперта, и  Керанс
оглядел   массивные  деревянные  стеллажи  и  пирамиды,  уставленные
карабинами и автоматами. Пропущенные сквозь предохранительные  скобы
стальные  стержни  удерживали их в стойках,  и  он  рассеяно  трогал
тяжелые  приклады, сомневаясь, сможет ли обращаться  с  каким-нибудь
оружием, даже если сумеет его украсть. В ящике его письменного стола
на биостанции лежал «кольт» сорок пятого калибра и полсотни патронов
к  нему  — и то, и другое было выдано три года назад. Раз в  год  он
подавал  официальный рапорт об израсходованных боеприпасах (сплошные
прочерки  в  графах) и обменивал патроны на новые, однако выстрелить
не попробовал ни разу.
   На  обратном  пути он оглядел сложенные вдоль стен, под  полками,
темно-зеленые  патронные ящики — каждый был  заперт  на  два  замка.
Минуя  будку техника, в падающем из открытой двери тусклом свете  он
заметил пыльные ярлыки на выстроившихся в ряд под одним из верстаков
металлических коробках.
   «ВВ».   Повинуясь   внезапному  побуждению  Керанс   остановился,
просунул  пальцы  сквозь  проволочную  сетку  и  стер  пыль,  выявив
надпись:  «Цикло-триметилен-тринитрамин: скорость  выброса  газов  —
8 000 метров в секунду».
   Размышляя  о возможном применении взрывчатки, — было бы блестящим
tour   de   force25   после  отплытия  Риггса   обрушить   одно   из
административных зданий, перегородив и сделав несудоходной служившую
выходом  из  лагуны протоку , тем самым исключая всякую  возможность
возвращения  отряда,  — он облокотился на верстак,  рассеянно  играя
оставленным   для   починки  четырехдюймовым   шлюпочным   компасом.
Расхлябавшееся     бронзовое    азимутальное     кольцо     свободно
проворачивалось на все сто восемьдесят градусов; требовавшее ремонта
место было обозначено меловым крестиком.
   Все  еще  размышляя о взрывчатке, а также о возможности  похитить
необходимые для ее использования детонаторы и бикфордов шнур, Керанс
стер  грубую  меловую пометку и взвесил компас  на  руке.  Затем  он
зашагал  вверх  по  трапу,  на  ходу  снимая  компас  со  стопора  и
предоставляя картушке свободно плавать и танцевать. На палубе «С» он
чуть  было  не  столкнулся с одним из матросов, и  поспешно  опустил
компас в карман.
   Поймав  себя  на  том,  что рисует в мыслях  картину,  как  одним
нажатием  на  рукоятку  плунжера  катапультирует  Риггса,   базу   и
биостанцию в соседнюю лагуну, Керанс остановился и оперся о  перила.
По  лицу  его невольно скользнула унылая улыбка — и как  только  мог
придти в голову подобный абсурд?
   Затем  он  заметил, что тяжелый котелок компаса слишком явственно
оттопыривает  карман, и какое-то мгновение глубокомысленно  созерцал
это зрелище.
   —  Осторожно,  Керанс, — прошептал он себе, — ты  ведешь  двойную
жизнь.
   
   Когда  пять минут спустя Керанс вошел в расположенный  на  палубе
«В» лазарет, перед ним встали более насущные проблемы.
   В  амбулатории  трое  пациентов  ожидали  обработки  язвочек,  во
множестве  образующихся вследствие солнечных ожогов и влажной  жары,
однако  рассчитанный на двенадцать коек стационар  пустовал.  Керанс
кивнул  выдававшему пенициллиновые повязки капралу  и  направился  к
расположенной по правому борту одноместной палате.
   Дверь  была  закрыта;  взявшись за ручку, он  на  какое-то  время
замер,   расслышав   безостановочный  скрип  койки,   сопровождаемый
раздраженным  бормотанием пациента и негромким, но  твердым  голосом
доктора  Бодкина — спокойным монологом, порой прерываемым  короткими
   opnreqr`lh собеседника. Затем воцарилось усталое молчание, и Керанс
шагнул внутрь.
   Лейтенант   Хардман,  первый  пилот  вертолета  (которым   теперь
управлял  второй  —  сержант Дейли) являлся  единственным  —  помимо
полковника  —  офицером  подразделения и до последних  трех  месяцев
исполнял также обязанности старшего помощника и заместителя  Риггса.
Дородный, умный (хотя и несколько флегматичный), лет тридцати, он со
спокойным  достоинством  держался  в  стороне  от  остальных  членов
экипажа.   Будучи   натуралистом-любителем,  Хардман   вел   дневник
наблюдений  за  изменениями  флоры  и  фауны,  применяя   при   этом
классификацию  собственного изобретения. В один из  редких  моментов
добродушной общительности он показал свои записи Керансу,  но  когда
биолог  попытался тактично объяснить, что доморощенные классификации
представляют  собой  сплошную путаницу, лейтенант  немедленно  снова
ушел в себя.
   На   протяжении   первых  двух  лет  экспедиции  Хардман   служил
превосходным  буфером  между Керансом и  Риггсом.  Остальной  экипаж
равнялся  по  лейтенанту  —  и  в  этом,  с  точки  зрения  Керанса,
заключалось несомненное преимущество: в отряде не сложилось  чувства
той   счастливой   сплоченности,  которое  мог  бы   внушить   более
общительный  старший  помощник и которое  вскоре  сделало  бы  жизнь
невыносимой.  Достаточно свободные и независимые взаимоотношения  на
базе,   при   которых  новое  пополнение  уже   через   пять   минут
воспринималось  как  полноправные  члены  экипажа,   и   никого   не
беспокоило,  находились  они  на борту  два  дня  или  два  года,  в
значительной  степени являлись отражением хардмановского  характера.
Если  он,  например, организовывал баскетбольный  матч  или  гребную
регату,  затея никому не оказывалось в тягость, ибо лейтенанту  было
совершенно безразлично, примет тот или иной член экипажа  участие  в
состязании или нет.
   Однако  с  некоторых  пор в характере пилота начали  доминировать
более мрачные черты. Двумя месяцами раньше он пожаловался Керансу на
перемежающуюся бессонницу, — из окон Беатрис биолог частенько видел,
как  далеко за полночь лейтенант стоит рядом с вертолетом  на  крыше
базы,  глядя на залитую лунным светом безмолвную лагуну, —  а  затем
воспользовался  приступом малярии, чтобы  уклониться  от  участия  в
полетах.  На  неделю  уединившись в каюте  и  погрузясь  в  разборку
записей,  он,  словно читающий по Брайлю слепец,  время  от  времени
пробегал  пальцами  по  застекленным  коробкам  с  немногочисленными
m`jnknr{lh  бабочками и гигантскими мотыльками, постепенно  отступая
вглубь собственного внутреннего мира.
   Диагностировать  заболевание  было  нетрудно:  Керанс   распознал
симптомы,  которые  находил  и  в себе  —  ускоренное  погружение  в
собственную «зону перехода»; он почел за лучшее оставить  лейтенанта
в покое, лишь попросив Бодкина периодически навещать пациента.
   Любопытно,  однако,  что  у  доктора  сложился  собственный  —  и
гораздо более серьезный — взгляд на хардманову болезнь.
   Тихонько  войдя в затемненную комнату, Керанс плотно  прикрыл  за
собой   дверь   и,   повинуясь  предостерегающему   жесту   Бодкина,
остановился  в  углу, подле вентиляционной решетки. Шторы  на  окнах
были  задернуты,  а  кондиционер — к немалому  удивлению  Керанса  —
отключен. Нагнетаемый вентиляцией в помещения базы воздух  был  лишь
на  двадцать градусов прохладнее наружного, и до терпимых семидесяти
градусов  его  доводили установленные в каждой  каюте  кондиционеры.
Бодкин   же   не  только  вырубил  агрегат,  но  еще  и  включил   в
расположенную   возле   зеркала   над   рукомойником   розетку   для
электробритвы самодельный обогреватель. Керанс припомнил, как доктор
мастерил  эту  штуковину в лаборатории биостанции,  натягивая  перед
помятым   параболическим  зеркалом  единственную  нить  накаливания.
Мощностью немногим более двух ватт, обогреватель, казалось,  излучал
неимоверную жару, пылая в тесной каюте, словно печная топка,  и  уже
через  несколько секунд Керанс почувствовал, как собирается  на  шее
пот.  Бодкин  сидел  на  трубчатом  металлическом  стуле,  спиной  к
нагревателю  —  в  неизменной  белой  куртке,  пот  полотну  которой
пролегли  широкие  полосы  пота,  соприкасавшиеся  между  лопатками,
образуя  чуть  асимметричное V. В тускло-багровом свете  Керанс  мог
видеть влагу, стекающую по коже доктора, словно капли расплавленного
свинца.
   Полуобнаженный Хардман лежал, опершись на локоть,  обеими  руками
прижимая к голове наушники. Его узкое, с массивным подбородком  лицо
было  обращено  в  сторону  Керанса, однако взгляд  сосредотачивался
исключительно  на  обогревателе. Отбрасываемый параболической  чашей
трехфутовый  багровый  диск  ложился  на  стену  каюты,   и   голова
лейтенанта казалась окруженной громадным светящимся нимбом.
   От  стоящего на полу подле ног Бодкина портативного проигрывателя
исходил  слабый, царапающий ухо звук; почти неуловимый, он отдавался
в  сознании Керанса глубокой и медленной барабанной дробью — до  тех
пор,  пока трехдюймовый виниловый диск не остановил вращение.  Тогда
dnjrnp выключил и проигрыватель, и обогреватель, быстро черкнул что-
то в блокноте и зажег прикроватное бра.
   Медленно покачав головой, лейтенант протянул Бодкину наушники.
   —  Пустая  трата  времени, доктор. Эти записи бессмысленны  —  их
можно трактовать как угодно.
   Он  заворочался,  стараясь  поудобнее  умастить  на  узкой  койке
массивное  тело. Невзирая на жару, лицо и обнаженная грудь  Хардмана
почти  не  вспотели,  и пилот наблюдал за медленно  меркнущей  нитью
обогревателя, словно ему не хотелось, чтобы та окончательно  угасла.
Бодкин   поднялся  и,  водрузив  проигрыватель  на  стул,   принялся
обматывать шнур с наушниками вокруг футляра.
   —  Возможно,  в том-то и весь смысл, лейтенант — этакий  звуковой
тест   Роршаха.  По-моему,  последняя  запись  должна  была  вызвать
наибольший отклик. Верно?
   Хардман  с нарочитей неопределенностью пожал плечами —  ему  явно
не хотелось ни сотрудничать с Бодкином, ни соглашаться с каким бы то
ни  было  его утверждением. Однако Керанс чувствовал, что пилот  был
совсем   непрочь   принять  участие  в  эксперименте   —   очевидно,
намереваясь использовать его в собственных целях.
   —  Может  быть,  —  нехотя подтвердил он, —  но  боюсь,  никакого
конкретного образа она не породила.
   Бодкин   улыбнулся,  чувствуя  сопротивление  Хардмана  и  потому
проявляя готовность уступить пациенту.
   —  И  тем  не  менее, лейтенант, поверьте: занятие  наше  было  в
высшей степени небесполезным, — он повернулся к Керансу. — Заходите,
Роберт.  Извините,  здесь  жарковато:  мы  с  лейтенантом  проводили
небольшой  эксперимент.  Когда  вернемся  на  станцию,  я   расскажу
подробнее.  А теперь, — снова обратился он к Хардману,  указывая  на
украшающее  прикроватный  столик  сооружение,  состоявшее  из   двух
скрепленных  задними  стенками  будильников,  которым  припаянные  к
стрелкам переплетающиеся провода придавали сходство со вступившими в
схватку пауками, — пусть эта штука работает как можно дольше. Ничего
сложного  тут нет — требуется только раз в двенадцать часов заводить
оба  механизма. Они станут будить вас каждые десять минут, —  а  это
как   раз  достаточный  промежуток  времени,  чтобы  отдохнуть,   не
соскальзывая в глубокий сон с его рисуемыми подсознанием  картинами.
Если повезет, кошмаров больше но будет.
   Хардман скептически улыбнулся, мельком взглянув на Керанса.
   —   По-моему,  вы  чересчур  оптимистичны,  доктор.  Сдается,  вы
ondp`gsleb`ere,  что  я  просто не буду о них  знать,  —  он  поднял
изрядно  захватанную зеленую папку и принялся механически перебирать
страницы. — Иногда кажется, что эти сны преследуют меня непрерывно —
круглые сутки и каждую минуту. А может, и всех нас.
   Несмотря  на  усталость, обескровившую кожу вокруг  глаз  и  губ,
делая  щеки  еще более впалыми, лейтенант говорил мягко и  спокойно.
Керанс понял, что болезнь — каково бы ни было ее происхождение —  не
коснулась пока основ личности этого человека. Хардман оставался  по-
прежнему самодостаточным и едва ли не более независимым, чем  всегда
—  так,  упирая  острие в стальной щиток, фехтовальщик демонстрирует
прочность и гибкость клинка
   Промакивая   лицо  желтым  шелковым  платком,  Бодкин   задумчиво
наблюдал  за пациентом. Пропотелая куртка, небрежность  в  одежде  и
отечное  лицо  с  пожелтевшей  от хины  кожей  создавали  обманчивое
впечатление  этакого потрепанного деревенского шарлатана,  хотя  под
этой неприглядной наружностью скрывался острый и неутомимый ум.
   —   Возможно,  вы  правы,  лейтенант.  В  самом  деле,  некоторые
утверждают,  что  сознание  —  не  более  чем  особая  разновидность
цитоплазмической  комы  и  будто  возможности  центральной   нервной
системы  в  той  же мере обязаны снам, как и тому, что  мы  называем
бодрствованием.  Однако  мы  должны  руководствоваться  эмпирическим
подходом и пробовать любое доступное лекарство. Верно, Роберт?
   Керанс  кивнул. Температура в каюте стала потихоньку  понижаться,
и он почувствовал, что начинает дышать свободнее.
   —  Надеюсь,  сыграет  свою  роль и  перемена  климата  —  снаружи
донесся звук глухого удара — очевидно, одна из металлических  шлюпок
задела  о  корпус,  когда  ее поднимали на талях.  Помолчав,  Керанс
прибавил: — Атмосфера в этих лагунах очень расслабляет. Думаю, через
три дня, как только мы уйдем отсюда, всем станет заметно лучше.
   Керанс  полагал,  что пилоту уже известно о предстоящем  отъезде,
однако  лейтенант,  опустив  папку, пристально  посмотрел  на  него.
Бодкин  нарочито закашлялся и круто перевел разговор  на  опасность,
которую  являют  собой исходящие от вентиляции сквозняки.  Несколько
секунд  Керанс  и  Хардман  в упор разглядывали  друг  друга,  затем
лейтенант  коротко кивнул, словно отвечая на какую-то  невысказанную
мысль,  и,  бросив мимолетный взгляд на часы, возобновил  прерванное
чтение.
   Сердясь на себя, Керанс повернулся к остальным спиной и отошел  к
окну.  Он  отдавал  себе  отчет в том, что  проговорился  умышленно,
aeqqngm`rek|mn  надеясь встретить именно такую реакцию  и  прекрасно
понимая,  почему  Бодкин умолчал о столь существенной  новости.  Без
малейших  колебаний  и  угрызений совести он  предостерег  Хардмана,
намекнув, что какие бы задачи тот ни ставил перед собой, все  должно
быть завершено в трое суток.
   Испытывая  острое  недовольство от  неспособности  контролировать
собственные поступки и побуждения, Керанс бросил раздраженный взгляд
на  спаренные  будильники. Сначала бессмысленная  кража  компаса,  а
теперь  еще  этот акт беспричинного саботажа. Какими бы недостатками
он  ни  обладал, ему всегда представлялось, что они окупаются  одной
выдающейся добродетелью — полным и объективным пониманием стоящих за
поступками  мотивов.  Если  временами он  и  проявлял  склонность  к
чрезмерной  медлительности,  она  являлась  следствием  не   столько
нерешительности, сколько нежелания предпринимать какие-либо действия
там,  где было невозможно полное самопонимание — примером тому могли
послужить  отношения о Беатрис Даль, раскачиваемые таким  множеством
противоречивых  чувств, словно оба они изо  дня  в  день  ходили  по
натянутому    канату,   сплетенному   из   тысяч    ограничений    и
предосторожностей.
   В запоздалой попытке самоутверждения он оказал Хардману:
   —  Не  забывайте  про будильники, лейтенант.  На  вашем  месте  я
отрегулировал бы их так, чтобы они звонили непрерывно.
   
   Покинув  лазарет, они с Бодкином спустились на причал и забрались
в катамаран. Слишком усталый, чтобы запускать мотор, Керанс медленно
потянул  суденышко, перебирая руками по стальному тросу, протянутому
между базой и биостанцией. Бодкин сидел на носу, зажав проигрыватель
между  коленями,  как портфель, и учащенно мигая в  ярком  солнечном
свете, сверкавшем на покрытой мелкой рябью поверхности зеленой воды.
Под  неопрятной  седой  гривой  одутловатое  лицо  доктора  казалось
озабоченным  и  задумчивым, и он обводил взглядом окружающее  кольцо
полузатопленных  зданий, как усталый судовой поставщик,  которого  в
тысячный   раз   провозят  на  шлюпке  вокруг  гавани.   Когда   они
приблизились  к станции, над головами проревел вертолет;  толчок  от
его  посадки  накренил базу и сперва макнул в воду, а  затем  дернул
натянутый трос, обдав сидящих в катамаране скоротечным душем. Бодкин
тихонько  выругался, однако не прошло и нескольких секунд,  как  оба
они  уже  высохли. Хотя близилось к пяти, солнце все  еще  заполняло
собой  небо,  превращая его необъятность в один  громадный  факел  и
g`qr`bk  в  поисках  успокоения  невольно  опускать  глаза  к  воде.
Светило  бессчетно дробилось в стеклянных стенах и окнах  окружающих
строений, превращая их то в ослепительные огненные плоскости,  то  в
пылающие фасеточные глаза гигантских насекомых.
   
   Водоизмещением двухпалубный барабан биостанции достигал  двадцати
тонн,  а  в диаметре — пятидесяти футов. На нижней палубе находилась
лаборатория, на верхней — две жилых каюты, штурманская  и  служебные
помещения.   На  маленьком  мостике  над  крышей  были   установлены
метеорологические и радиометрические приборы. Пучки сорняков и бурых
водорослей,  инкрустациями вкрапленные в  битумное  покрытие  бортов
понтона, были высушены и сожжены солнцем прежде, чем успели  достичь
перил  лаборатории;  густая  масса саргассов  и  спирогиры  смягчила
толчок,   когда   они  подошли  к  узенькому  деревянному   причалу,
податливому, как насквозь пропитавшийся влагой и прогнивший плот.
   Войдя  в прохладный сумрак лаборатории, Бодкин с Керансом уселись
за  столы;  по  стенам  до  самого  потолка  простирались  выцветшие
диаграммы  и  графики  —  словно запыленная фреска,  служащая  фоном
мешанине стеллажей, столов и вытяжных шкафов. Слева ранние графики —
еще  первого года их работы — были испещрены подробными  записями  и
пестрели  тщательно вырисованными стрелками; однако  более  поздние,
правее,  казались все более голыми — пока на последнем  не  остались
только  схематическое  обозначение  одного  или  двух  экологических
коридоров  да несколько карандашных каракулей, сделанных размашисто-
небрежным   почерком.   Многие   схемы,   покосившись,   висели   на
единственной  кнопке,  словно  отстающие  листы  обшивки  покинутого
корабля,   пришвартованного   к   последнему   пирсу   и   покрытого
бессмысленными афористическими граффити.
   Рассеянно   выводя  пальцем  на  запыленной  столешнице   большую
картушку  компаса,  Керанс  ожидал  рассказа  о  затеянных  Бодкином
странных   экспериментах.   Однако   тот,   надежно   укрывшись   за
нагромождением  каталожных  ящиков на столе,  открыл  проигрыватель,
снял с диска пластинку и принялся задумчиво крутить ее в руках.
   —  Извините,  что  я  проговорился  о  предстоящем  уходе,  —  не
выдержав, начал Керанс. — Я не предполагал, что вы скрываете это  от
Хардмана.
   Бодкин пожал плечами, как бы считая инцидент несущественным.
   —  Там  все очень непросто, Роберт. Правда, кое-чего мне все-таки
удалось  добиться,  а  потому дополнительно  осложнять  ситуацию  не
unreknq|.
   —  Но  почему  бы  не  сказать ему? — настаивал  Керанс,  надеясь
окольным  путем  изжит  легкое ощущение  вины.  —  Ведь  перспектива
отъезда может вытряхнуть его из летаргии.
   Бодкин  спустил  очки  на кончик носа и насмешливо  посмотрел  на
собеседника.
   —  У  меня  отнюдь  не сложилось впечатления, будто  на  вас  она
оказала  именно  такое  воздействие, Роберт.  И  вряд  ли  я  сильно
ошибусь, сказав, что вы кажетесь скорое «не вытряхнутым». Отчего  же
реакция Хардмана должна оказаться иной?
   — Touch26, Алан, — улыбнулся Керанс. — Я ни в коем случае не хочу
вмешиваться,  —  Хардман  ваш и только ваш  пациент,  —  мне  просто
любопытно, к чему все эти игры с обогревателями и будильниками.
   Бодкин поставил трехдюймовую пластинку на стеллаж за спиной,  где
уже  помещалось множество ей подобных. Потом он устремил  взгляд  на
Керанса   и   несколько  секунд  смотрел  на  него   —   мягко,   но
проницательно,  так  же, как недавно наблюдал за  Хардманом;  Керанс
понял,  что  их  доверительные взаимоотношения  равноправных  коллег
приблизились  теперь к отношениям естествоиспытателя и  подопытного.
Потом  Бодкин перевел глаза на графики, и Керанс невольно  хихикнул.
«Вот  сукин сын, — сказал он себе, —поместил меня в коллекцию вместе
с  водорослями  и моллюсками, того и гляди примется проигрывать  мне
свои пластинки».
   Бодкин  встал  и  жестом  обвел  три  ряда  лабораторных  столов,
уставленных  аквариумами и банками с образцами; к вытяжным  колпакам
над ними были пришпилены вырванные из блокнотов исписанные страницы.
   —   Скажите,   Роберт,   могли  бы   вы   в   нескольких   словах
сформулировать выводы из работы последних трех лет?
   —  Запросто,  —  небрежно  отмахнулся Керанс,  однако  видя,  что
Бодкин  ожидает  серьезного ответа, продолжил уже в другом  тоне:  —
Можно сказать, что в ответ на совокупный подъем уровней температуры,
влажности  и  радиации флора и фауна планеты снова начали  принимать
формы,  характерные для периода, когда такие условия существовали  в
последний раз, — грубо говоря, для триаса.
   —   Правильно,   —  Бодкин  по-профессорски  прогуливался   между
столами.  — За эти три года, Роберт, мы с вами изучили что-то  около
   orh  тысяч  представителей животного мира и десятки  тысяч  новых
разновидностей  растений.  И  всюду  выявлялась   одна   и   та   же
закономерность  —  бесчисленные  мутации  полностью  преобразовывали
организм, чтобы приспособить его к выживанию в новых условиях. Всюду
открывался один и тот же обвал в прошлое — настолько вездесущий, что
на его фоне немногие высшие организмы, сумевшие найти точку опоры на
этом  склоне,  оставаясь неизмененными, выглядят  явно  аномальными:
горсточка  амфибий,  птицы и человек. Но вот  что  любопытно:  самым
скрупулезным  образом  каталогизируя  весь  маршрут  возвращения   в
прошлое   стольких  растений  и  животных,  мы  пренебрегли   венцом
творения.
   —  Преклоняюсь перед вашим анализом, Алан, — рассмеялся Керанс. —
Но каков же вывод? По-вашему, Homo Sapiens27 на пороге превращения в
кроманьонца,   явантропа  и  далее  в  синантропа?   Но   это   ведь
маловероятно.   Не  является  ли  это  просто-напросто   ламаркизмом
навыворот?
   —  Согласен.  Я  этого и не предполагал, — Бодкин  прислонился  к
одному  из  столов,  скармливая горсть арахиса  маленькой  мартышке,
обитавшей  в  клетке,  переделанной  из  вытяжного  шкафа.  —   Хотя
очевидно, что по прошествии двух или трех сотен миллионов  лет  Homo
Sapiens вполне способен окончательно вымереть, и тогда наш маленький
кузен  из  этой  клетки может стать высшей формой  жизни  на  Земле.
Однако эволюционный процесс нельзя считать полностью обратимым. — Он
вытащил  из  кармана  шелковый носовой платок и резко  взмахнул  им,
отчего  мартышка в испуге прянула прочь. — Даже если мы  вернемся  в
джунгли, то все равно будем переодеваться к обеду.
   Он  подошел  к  окну  и  посмотрел сквозь защитную  сетку.  Навес
верхней  палубы  ограничивал поле зрения узкой лентой ослепительного
солнечного  света.  Погруженная  в  немыслимую  жару  лагуна  лежала
бездвижно,  лишь  клубы испарений горбились над  ней,  словно  стада
призрачных слонов.
   —  На  самом  деле  я  думаю совсем о другом. Только  ли  внешний
ландшафт меняется? Как часто в прошлом у многих из нас — если  не  у
большинства  — появлялось ощущение dйjа vu, чувство,  будто  мы  уже
видели все это раньше? Я бы сказал, мы слишком хорошо помним все эти
болота и лагуны. При всей спасительной избирательности человеческого
сознания,  большинство биологических воспоминаний  негативны  —  они
   bk~r  собой  лишь  эхо  бесчисленных ужасов  и  угроз.  Ничто  не
сохраняется  в памяти так долго, как страх. Повсюду в природе  можно
отыскать спусковые механизмы, возраст которых исчисляется миллионами
лет,   —  механизмы,  которые  бездействовали  на  протяжении  тысяч
поколений,  но  полностью сохранили работоспособность.  Классическим
примером является закрепленный в наследственной памяти полевой  мыши
образ  ястреба  —  даже вырезанный из бумаги силуэт,  протянутый  по
нитке  над  клеткой,  заставляет ее  неистово  бросаться  на  поиски
убежища. А как еще вы объясните всеобщее, но совершенно беспочвенное
отвращение  к  паукам, и числа которых только один вид по-настоящему
опасен для человека? Или равно удивительную — ввиду их сравнительной
редкости  — ненависть ко змеям и вообще пресмыкающимся? Только  тем,
что  в  каждом из нас спит память о временах, когда гигантские пауки
были  воистину  смертоносны, а ящеры являлись господствующей  формой
жизни на Земле.
   Чувствуя, как оттягивает карман медный компас, Керанс сказал:
   —  Итак,  вы  опасаетесь,  что растущие  температура  и  радиация
пробуждают в нашем сознании наследственную память?
   —  Не в сознании, Роберт. Это старейшие воспоминания на Земле,  и
закреплены  они в каждой хромосоме и в каждом гене.  Каждый  шаг  на
пути  эволюции верстовым столбом отмечен в органической памяти —  от
энзимов,  контролирующих  окислительно-восстановительный  цикл,   до
плечевого нервного сплетения и цепей пирамидальных клеток в  среднем
мозгу  — все является записью тысяч решений, некогда принятых  перед
лицом внезапных физико-химических кризисов. Подобно психоаналитикам,
воссоздающим  первичную  травмирующую  ситуацию,  чтобы   освободить
подавленную   область,  мы  погружаемся  теперь  в  археопсихическое
прошлое,  открывая  древние  табу и  побуждения,  которые  спали  на
протяжении  целых  эпох. Краткий период жизни индивидуума  обманчив.
Каждый из нас столь же стар, как животный мир в целом, а по венам  и
артериям  струится  не только кровь, но и реки,  впадающие  в  океан
всеобщей биологической памяти. Внутриутробная одиссея развивающегося
эмбриона  полностью  повторяет  его  эволюционное  прошлое,  а   его
центральная нервная система является закодированной шкалой  времени,
где  каждый  нервный  узел, каждый уровень развития  спинного  мозга
отмечают   символическое   место,  определенную   точку   нейронного
прошлого. Чем ниже вы опускаетесь по центральной нервной системе,  —
от  затылочного, через продолговатый и далее в спинной мозг,  —  тем
глубже  погружаетесь в минувшее. Например, соединение между грудными
h  поясничными позвонками, между Т-12 и Л-1, является великой  зоной
перехода от дышащих жабрами рыб к двоякодышащим амфибиям — та  самая
точка, где находимся мы теперь, на берегу этой лагуны, раскинувшейся
между палеозоем и триасом28.
   Бодкин  вернулся к столу и пробежал рукой по стеллажной  полке  с
пластинками.  Вчуже  прислушиваясь к его  спокойному,  неторопливому
голосу,  Керанс  забавлялся сходством этого  ряда  сомкнутых  черных
дисков  с  моделью  спинного  хребта. Ему  вспомнился  еле  слышный,
насыщенный   странными  полутонами  барабанный  бой,   лившийся   из
проигрывателя  в каюте Хардмана. Кто знает, а не был ли  причудливый
образ,  рожденный  сознанием под воздействием этих  звуков,  гораздо
ближе к истине, чем мог предположить Керанс?
   —  Если  хотите,  —  продолжал  тем  временем  Бодкин,  —  можете
окрестить это психологией всеобщих эквивалентов (или, для краткости,
«нейроникой»),  после  чего  отбросить как  метабиологический  бред.
Однако  я  убежден, что совершая обратное движение  в  геофизическом
времени,   мы   и   в   подсознании  своем  возвращаемся   —   через
спинномозговое и археопсихическое время — в ландшафты минувших эпох,
со  всеми  присущими  каждой  из  них  особенностями  геологического
строения,  уникальными  флорой и фауной, столь  же  узнаваемыми  для
всякого  из нас, как если бы он был уэллсовским Путешественником  по
времени. Но только это не экскурсия по экзотическим местам, а полная
перестройка  и  переориентация личности. И  если  мы  позволим  этим
погребенным  в  недрах  подсознания  фантомам  овладевать  нами,  то
окажемся беспомощно отнесены отливом в море, словно плавучий  мусор.
—  Он  снял  было  со стеллажа одну из пластинок, затем  неуверенным
жестом  отложил  в  сторону. — Может быть, я и  рисковал  сегодня  с
Хардманом,  используя обогреватель для имитации солнца и поднимая  с
его помощью температуру в каюте больше чем до ста двадцати градусов.
Но  дело  того стоило. За предыдущие три недели кошмары почти  свели
его  с  ума,  однако в течение нескольких последних  дней  наступило
устойчивое  улучшение, — словно он внутренне  примирился  со  своими
снами и позволил им вне всякого сознательного контроля уносить  себя
   b прошлое. Ради самого же Хардмана я хочу удержать его бодрствующим
как можно дольше — для того и нужны будильники.
   —  Если  он  не  забудет,  что их следует  заводить,  —  спокойно
заметил Керанс.
   С  лагуны донесся шум катера Риггса. Разминая затекшие от долгого
сидения  ноги,  Керанс  подошел к окну и стал наблюдать,  как  юркое
суденышко  по  крутой  дуге приближается к причалу  базы.  Пока  шла
швартовка,   полковник  успел  посовещаться  о  чем-то  с   вышедшим
встретить начальство Макреди. При этом Риггс несколько раз  указывал
тростью  в  сторону биостанции, и Керанс пришел  к  выводу,  что  их
собираются  отбуксировать  к  базе.  Однако  на  этот  раз  мысль  о
надвигающемся  отъезде его почему-то не тронула. Сколь  бы  ни  были
туманны размышления Бодкина, эта его новая психология — нейроника  —
предлагала  происходившей  в  сознании Керанса  метаморфозе  гораздо
более  обоснованное объяснение, чем любая другая теория.  Допущение,
из  которого, судя по всему, исходил директорат ООН — будто в  новых
границах, отсеченных от остальной территории земного шара Северным и
Южным   Полярными  кругами,  жизнь  будет  основываться  на  прежних
общественных  и семейных отношениях, с теми же (или почти  теми  же)
амбициями  и достижениями — являлось, очевидно, ошибочным;  впрочем,
окончательно  докажут это лишь поднимающиеся вода  и  температура  —
когда  они  достигнут так называемых Полярных редутов.  Исследование
призрачных   дельт   и  светящихся  берегов  затопленных   нейронных
континентов  представляло собой задачу гораздо более важную,  нежели
тщательное  картографирование гаваней и  лагун  на  меняющемся  лике
Земли.
   —  Алан,—  поинтересовался  Керанс, не оборачиваясь  и  продолжая
наблюдать  за тем, как расхаживает по причалу Риггс, — вы  составите
рапорт в Кэмп-Бэрд? По-моему, им следует знать. Всегда есть шанс
   Но  оказалось, Бодкин уже ушел. Керанс слышал, как он неторопливо
прошагал  по  трапу  и направился к своей каюте —  усталой  походкой
человека,  слишком  старого и слишком опытного, чтобы  заботиться  о
том, обратили внимание на его предостережение или нет.
   Керанс  вернулся  к своему столу и сел. Достав  кармана  и  зажав
между  ладонями компас, он стал вглядываться в нервное  подрагивание
картушки.  В лаборатории царила привычная тишина, складывавшаяся  из
множества  легких, неотчетливых звуков — мехового  шороха  мартышки,
тикания  самописца,  скрежета  поворотного  устройства,  измеряющего
фототропизм ползучих растений
   Керанс рассеянно разглядывал компас, мягко покачивая плавающую  в
спирте  картушку и пытаясь понять, зачем, собственно,  унес  его  со
склада.  Прибор принадлежал одному из разъездных катеров,  и  вскоре
его исчезновение будет обнаружено, что, вероятнее всего, повлечет за
собой унизительное признание в мелкой краже.
   Он  принялся вращать компас, бессознательно придвигая его к  себе
и  до  такой  степени погрузившись в мир грез, что все его  сознание
сосредоточилось на змееобразном символе, неопределенном, но  странно
мощном образе, обобщаемом понятием «юг»29 с его дремлющей магически-
гипнотической  силой, — и медная чаша, которую он  держал  теперь  в
руках,  источала эту силу, словно пьянящие испарения,  исходящие  от
некоего призрачного грааля30.
   
                      Глава IV. Солнечные пути
   
   На  следующий  день, по причинам, суть которых  Керанс  полностью
постиг лишь намного позже, лейтенант Хардман исчез.
   Отменно  —  и  безо  всяких кошмаров — выспавшись,  Керанс  встал
рано,  и  к  семи часам уже успел позавтракать. Затем он добрый  час
просидел  на  балконе, развалясь в одном из шезлонгов; растекавшийся
   m`d темной водой солнечный свет обливал его худощавое эбеновое тело,
на  котором оставались из одежды только белые латексовые шорты. Небо
над  головой  было  ярким, мраморным, и с ним резко  контрастировала
темная  вода  лагуны  —  бесконечно  глубокая  и  недвижная,  словно
невообразимый разлив черного янтаря. Покрытые буйной растительностью
прибрежные  здания, казалось, миллионы лет назад были  выдавлены  из
магматических земных недр каким-то чудовищным природным  катаклизмом
и  тою же природой забальзамированы на все время, минувшее с момента
их появления.
   На  мгновение  задержавшись  у стола, чтобы  погладить  кончиками
пальцев  поблескивавший в полутьме медный компас,  Керанс  прошел  в
спальню  и  облачился в полевую форму цвета хаки, сделав  тем  самым
минимальную  уступку  Риггсовым  предотъездным  приготовлениям.   Он
понимал, что сейчас итальянский пляжный ансамбль вряд ли оказался бы
de  rigueur31,  и  заметь его кто-нибудь прогуливающимся  в  одеянии
пастельного  цвета, украшенном эмблемой «Ритца», это могло  бы  лишь
вызвать у полковника совершенно ненужные подозрения.
   Уже  сжившись в душе с возможностью остаться, Керанс, однако,  не
испытывал ни малейшего желания заниматься какой-либо систематической
подготовкой. А ведь кроме провианта и горючего, в снабжении которыми
он  на  протяжении последнего полугода целиком зависел от  Риггсовых
щедрот, необходимы были бесчисленные мелочи — от стекла для часов до
всего   необходимого  для  замены  электропроводки  в   апартаментах
пентхауза.   И   едва  база  с  ее  мастерскими   исчезнет,   Керанс
незамедлительно  окажется  в  плену у  бесконечных  мелких  забот  и
неприятностей,  для ликвидации которых при всем  желании  не  сможет
обратиться к безотказному техник-сержанту.
   Чтобы  облегчить  жизнь кладовщикам, а заодно  избавить  себя  от
лишних  поездок на базу и обратно, Керанс собрал в «Ритце»  месячный
запас  консервов  — в основном это были сгущенка и  колбасный  фарш,
малосъедобные,  если не добавлять к ним деликатесов из  морозильника
Беатрис. Именно этот вместительный шкаф с его внушительными залежами
pate de foie gras32 и filet mignon33, рассчитывал Керанс, предоставит
им   возможность  продержаться  некоторое  время,  однако  даже  его
содержимого  в лучшем случае может хватить месяца на  три.  А  потом
придется  жить на самоснабжении, ограничив меню супом из папоротника
   h отбивными из мяса игуаны.
   Еще   более  серьезной  проблемой  являлось  горючее.  Резервуары
«Ритца» содержали немногим более пятисот галлонов дизельного топлива
—  запас,  на  котором кондиционеры могли протянуть  не  более  двух
месяцев.  Ограничив  жилое  пространство  одной  гостиной  и  подняв
постоянную  температуру  до  девяноста градусов  он,  если  повезет,
сможет  удвоить  это  время, но едва запасы иссякнут,  шансы  на  их
пополнение окажутся исчезающе малы. Все брошенные склады и заботливо
обустроенные  тайники давным-давно были найдены  и  насухо  выцежены
волнами  беженцев, многократно прокатывавшимися с юга  на  север  на
протяжении  последних  тридцати  лет.  Бак  подвесного  мотора   его
катамарана  был  рассчитан на три галлона — этого могло  хватить  на
тридцать  миль  плавания,  то  есть на месяц  ежедневных  визитов  к
Беатрис.
   Впрочем,  все проблемы этого робинзонства навыворот —  намеренной
высадки   на   необитаемый  остров,  причем  безо  всякой   груженой
разнообразными   товарами  каракки,  предусмотрительно   потерпевшей
крушение  на  удобно расположенном рифе — почему-то мало  беспокоили
Керанса. Вот и теперь, выходя из помещения, он оставил термостат  на
обычной восьмидесятиградусной отметке: черт с ним, с топливом, но не
делать  же  уступки  —  пусть  даже самой  пустячной  —  опасностям,
грядущим  вслед за уходом отряда Риггса. Поначалу он  было  подумал,
будто подсознательно полагается таким образом на неизбежное и скорое
торжество  здравого смысла, однако, запустив мотор и по  прохладным,
маслянистым  волнам направив катамаран к ведущей в следующую  лагуну
протоке,  осознал,  что  в этом безразличии как  раз  и  проявляется
скрытая  суть  его  решения остаться здесь. Пользуясь  символическим
языком  построений  Бодкина,  можно  сказать,  что  по  отношению  к
собственным  бытовым потребностям он откажется от  привычных  оценок
времени и войдет в мир всеобщего времени нейроники, где градуировать
его  существование  станут необозримые интервалы  геохронологической
шкалы. Мельчайшей из единиц является здесь миллионолетие, а проблемы
пропитания  и  одежды становятся столь же несущественными,  как  для
застывшего   в   позе  лотоса  буддийского  монаха,   под   защитной
миллионоглавой  кобры  Вечности погруженного  в  самосозерцание  над
пустой чашей для подаяний.
   По  инерции  входя  в третью лагуну и раздвигая  поднятым  веслом
десятифутовые  лезвия листьев гигантского хвоща, купающего  ветви  в
устье протоки, Керанс заметил, что небольшой отряд под командованием
qepf`mr` Макреди выбрал якоря биостанции и медленно буксирует  ее  к
базе — как ни странно, картина эта не вызвала у него никаких эмоций.
Расстояние  между  судами сокращалось, как сдвигается  по  окончании
пьесы  занавес,  а Керанс стоял на корме катамарана, под  истекающим
крупными   каплями  зонтом  из  листьев  —  укрывшийся  за  кулисами
наблюдатель,  чья  роль  в  драме, сколь скромна  бы  она  ни  была,
завершена теперь окончательно.
   Чтобы   не   привлекать   ненужного  внимания,   вновь   запуская
двигатель, он вывел катамаран из укрытия — гигантские листья  позади
вновь  по  самые стебли погрузились в зеленое желе воды — и принялся
грести  одним веслом, медленно продвигаясь вдоль береговой  линии  к
обители   Беатрис.  Волны,  то  поднимаемые  вертолетом,   с   ревом
облетавшим  окрестности, то расходящиеся от буксируемой  биостанции,
плескали  в  борта катамарана и, врываясь в открытые окна  высящихся
справа  зданий,  шлепали  там по внутренним  стенам.  Моторная  яхта
Беатрис  болезненно  поскрипывала на швартовах.  Машинное  отделение
было затоплено, и под тяжестью двух мощных крайслеровских двигателей
корма  ее опустилась почти до уровня воды. Раньше или позже один  из
термальных  штормов  подхватит суденышко и отправит  его  на  вечную
стоянку  —  на пятидесятифутовой глубине какой-нибудь из затопленных
улиц.
   Когда  он  вышел  из лифта, в патио возле плавательного  бассейна
никого не было — только между шезлонгами сиротливо стояли на подносе
забытые  вчера вечером стаканы. Солнечные лучи уже начали  заполнять
бассейн, освещая желтых морских коньков и синие трезубцы, узором  из
которых было покрыто его дно. Над окном спальни висели, прицепившись
к водосточному желобу, несколько летучих мышей, но когда Керанс сел,
они улетели, словно души вампиров, бегущие от наступающего дня.
   Сквозь   прорези   ставней  Керанс  мельком  уловил   в   спальне
беззвучное движение, а пятью минутами позже в патио вошла Беатрис  —
одеяние ее исчерпывалось обернутым вокруг талии черным полотенцем, а
лицо   казалось   утомленным  и  ушедшим  в   себя.   Вялым   жестом
приветствовав  Керанса,  она направилась к  бару  —  фигуру  девушки
отчасти скрадывал задержавшийся в дальнем конце дворика сумрак —  и,
опершись   локтем  на  стойку,  наполнила  стакан;   потом,   бросив
безучастный взгляд на одно из полотен Дельво, она, так и не проронив
ни звука, вновь удалилась в спальню.
   Девушка  долго  не возвращалась, и Керанс отправился  на  поиски.
Когда  он  толкнул  створки французского окна,  запертый  в  комнате
cnpwhi  воздух ударил в лицо, как жаркие испарения, вырывающиеся  из
переполненного  камбуза:  уже не в первый  раз  за  последний  месяц
слаженное   взаимодействие  генератора,  кондиционера  и  термостата
нарушалось, отчего температура подскакивала до девяноста градусов  и
выше. Этим, по-видимому, и объяснялась летаргическая апатия Беатрис.
   Когда  Керанс вошел в спальню, девушка сидела на кровати;  стакан
с  виски стоял на гладком, круглом колене. Горячий до густоты воздух
в  комнате  напомнил  Керансу  каюту Хардмана  во  время  вчерашнего
бодкинского  эксперимента. Он подошел к термостату  на  прикроватном
столике  и  дернул  регулятор  вниз  —  с  семидесяти  градусов   на
шестьдесят.
   —  Опять  барахлит, — равнодушно уронила Беатрис. — И движок  все
время  останавливается.  — Керанс попробовал  было  отобрать  у  нее
стакан,  но  девушка резко отстранила его руку. —  Оставьте  меня  в
покое,  Роберт,  —  усталым  голосом  проговорила  она,  —   Да,   я
неряшливая,  пьяная женщина, но эту ночь я провела в джунглях,  и  у
меня нет сил выслушивать нотации.
   Керанс посмотрел на нее с нежностью пополам с отчаянием.
   —  Сейчас  взгляну, нельзя ли починить движок. А то  здесь  такой
дух  стоит,  словно  вместе  с  вами расквартирован  целый  штрафной
батальон. Примите душ, Беа, и постарайтесь взять себя в руки.  Риггс
уходит  завтра,  и нам понадобятся выложиться без  остатка.  Что  за
кошмары вас преследуют?
   Беатрис пожала плечами.
   —  Сны  джунглей, Роберт, — неопределенно пробормотала она.  —  Я
снова  прохожу  азбуку. Сегодня это были джунгли дельты,  —  девушка
уныло улыбнулась ему и с мрачным юмором добавила: — Не смотрите  так
строго, вскоре они начнут сниться и вам.
   —  Надеюсь,  что  нет, — Керанс с отвращением наблюдал,  как  она
подносит  к  губам  стакан. — И вылейте это  зелье.  Может  быть,  у
шотландцев  и  в обычае завтракать виски, но для печени  это  чистое
убийство.
   —  Знаю, — отмахнулась Беатрис. — Алкоголь убивает медленно, но я
не тороплюсь. Уходите, Роберт.
   Сдавшись,  Керанс повернулся на каблуках. Из кухни  он  спустился
по  лестнице  на  склад, отыскал там фонарь и набор  инструментов  и
принялся возиться с генератором.
   
   Получасом  позже,  когда  он  поднялся  в  патио,  Беатрис,   по-
bhdhlnls,  полностью  оправилась от недавнего  оцепенения  и  теперь
самозабвенно красила ногти синим лаком.
   — Привет, Роберт! ну как, теперь настроение у вас получше?
   Стирая  с  рук  последние следы смазки, Керанс  опустился  с  нею
рядом  —  прямо на кафельный пол. Он решительно шлепнул  по  упругой
выпуклости  ее  бедра  и  проворно  отразил  направленную  в  голову
мстительную пятку.
   —  Генератор  я вылечил — при некотором везении с ним  больше  не
будет   хлопот.   Забавная  штука:  из  строя  вышел  распределитель
зажигания  на  двухтактном пускаче, вот он  и  крутился  в  обратную
сторону.
   Он  как  раз  собирался  подробно  растолковать  весь  юмор  этой
ситуации,  когда  на лагуне внизу взревел громкоговоритель.  С  базы
послышались звуки внезапно пробужденной активности: набирая обороты,
завывали  моторы; шлюпбалки скрипели, спуская на воду оба разъездных
катера;  звучала  смесь  во весь голос отдаваемых  команд  и  топота
бегущих по трапам ног.
   Керанс вскочил и в обход бассейна поспешил к перилам.
   —  Неужели они надумали уйти сегодня? Впрочем, с Риггса  станется
— в расчете застать нас врасплох.
   Обеими  руками прижимая к груди полотенце, рядом встала  Беатрис;
они  смотрели  вниз,  на базу. Похоже, по тревоге  был  поднят  весь
экипаж,  а катера и обе шлюпки так и метались вокруг судна. Поникшие
лопасти  вертолетного  ротора  уже начинали  медленное  вращение,  а
рядом,  намереваясь  вот-вот забраться  в  машину,  стояли  наготове
полковник  и  Макреди.  Остальные  выстроились  на  причале,  ожидая
посадки  на одно из суденышек. Старого Бодкина — и того извлекли  из
койки:  сверкая  голой грудью, доктор стоял на  мостике  биостанции,
выкрикивая в сторону базы нечто неразборчивое.
   Неожиданно  Макреди  углядел на балконе фигуру  Керанса.  Сержант
сказал что-то Риггсу, и тот, подхватив радиомегафон, шагнул вперед.
   — Кер-анс! Док-тор Кер-анс!!!
   Обрывки многократно усиленных электроникой фраз прокатывались  по
крышам,  гулким  эхом отражаясь от оконных стекол и  бетонных  стен.
Керанс  пытался разобрать, что кричит полковник, но  голос  тонул  в
усиливающемся реве вертолетного двигателя. Наконец Риггс  и  Макреди
нырнули в машину, а пилот принялся мигать сигнальным фонарем — прямо
через ветровое стекло кабины.
   Прочитав  переданное  азбукой Морзе  сообщение,  Керанс  принялся
onqoexmn сдвигать шезлонги.
   —  Они  подберут меня здесь, — пояснил он Беатрис, когда вертолет
взлетел и начал по диагонали пересекать лагуну. — Оденьтесь или, еще
лучше, уйдите. Ветер от винта сорвет с вас это полотенце, как фантик
с конфеты.
   Беатрис  помогла ему свернуть тент и, когда их накрыла  мерцающая
тень  вертолетного  винта, а поднятый лопастями  ветер  прошелся  по
спинам, отошла вглубь патио.
   — Но что стряслось, Роберт? Чем так взволнован Риггс?
   Морщась  от  закладывающего  уши рева  двигателя,  Керанс  бросил
взгляд на уходящую к горизонту, окаймленную зеленью лагуну; внезапно
охватившая его тревога заставила судорожно задергаться уголки губ.
   —  Он  не взволнован, Беа, — он очень обеспокоен. Все вокруг него
начинает рушиться. Лейтенант Хардман исчез.
   
   Под  открытым люком бескрайней гниющей язвой раскинулись джунгли.
Гигантские  купы голосеменных вздымались над крышами полузатопленных
зданий,  смазывая их четкие, прямоугольные очертания. Там и  сям  то
вырастала  из трясины старая железобетонная водонапорная  башня,  то
показывались  все  еще  плававшие  подле  остова  рухнувшего  здания
остатки   самодельного  причала,  заросшего  перистыми  акациями   и
цветущими   тамарисками.   Узкие  речушки,   перекрытые   зарослями,
превращавшими  их  в наполненные зеленым светом туннели,  отходя  от
больших лагун, постепенно соединялись в крупные протоки, — каждая до
шестисот ярдов шириной, — которые разливались еще вольготнее по мере
прохождения через бывшие городские предместья. Повсюду наступал ил —
мощные  валы  громоздились у железнодорожных насыпей или  полукружий
административных  зданий;  вездесущие  потоки  просачивались  сквозь
тонущие аркады, словно зловонное содержимое какой-то новейшей Cloaca
Maxima34.   Многие  из  сравнительно  небольших  озер   окончательно
заполнились  илом  —  на  их  поверхности  виднелись  желтые   круги
грибковой  плесени  и  зеленые  комья  тины,  из  которых   вставало
изобильное смешение конкурирующих растительных форм, сады за стенами
безумного Эдема.
   Надежно   удерживаемый  у  открытого  проема   люка   нейлоновыми
   pelmlh,   обхватывавшими  талию  и  плечи,  Керанс   смотрел   на
разворачивающийся  внизу  ландшафт,  следуя  взглядом  вдоль  водных
путей,  выходящих из трех центральных лагун. Пятьюстами футами  ниже
тень вертолета мчалась по пятнистой, зеленой поверхности воды, и  он
сосредоточил  все  внимание  на  ближайших  окрестностях   к   этого
стремительного  пятна.  Новосотворенные  реки  и  каналы   наполняло
неимоверное   изобилие   животной  жизни:   водяные   змеи   лежали,
свернувшись среди поваленных частоколов пропитанных водой бамбуковых
рощ;  колонии  летучих мышей вырывались из зеленых туннелей,  словно
тучи  выброшенной  взрывом  сажи; на затененных  карнизах  каменными
сфинксами  замерли  игуаны.  Порой  в  поле  зрения  оказывалась   и
человеческая  фигура  —  словно  испуганная  шумом  вертолета,   она
выскакивала вдруг на открытое пространство и тут же снова скрывалась
в  окне какого-нибудь из прибрежных зданий; однако всякий раз вскоре
выяснялось,  что это или охотящийся крокодил, или просто  выдвинутый
течением из гущи древовидных папоротников комель бревна.
   Удаленный миль на двадцать горизонт все еще был затянут  утренним
туманом — необозримая пелена золотистого пара свисала с неба, словно
полупрозрачная завеса; однако над городом воздух был чист и ясен,  и
струя   вертолетного  выхлопа,  искрясь,  повисала  в  нем  длинной,
заковыристой  росписью.  Когда,  совершая  спиральный   поиск,   они
двинулись  прочь  от центральных лагун, Керанс привалился  плечом  к
закраине  люка  и,  начисто  позабыв  об  обязанностях  наблюдателя,
принялся старательно выискивать в этих завитушках скрытый смысл.
   Впрочем,  шансы  заметить  Хардмана с  вертолета  были  исчезающе
малы.  Если  он  не  отсиживался  в разрушенных  зданиях  где-нибудь
неподалеку  от  базы,  то, скорее всего, двинулся  водным  путем,  и
нависающие  листья  древовидных  папоротников  обеспечивали  беглецу
идеальную защиту от наблюдения с воздуха.
   У  правого  люка,  передавая  друг  другу  бинокль,  несли  вахту
Макреди с Риггсом. Без пилотки, с редкими, песочного цвета волосами,
сдуваемыми  вперед,  на лицо, Риггс выглядел как свирепая  ласточка;
его маленький подбородок яростно вспарывал поток встречного воздуха.
Заметив, что биолог глазеет на небо, он прокричал:
   —  Ищите  его,  доктор! Не теряйте времени даром —  успех  поиска
только   в   стопроцентном  осмотре,  в  стопроцентной  концентрации
внимания!
   Приняв  упрек,  Керанс  снова принялся вглядываться  в  наклонный
диск джунглей с башнями центральной лагуны, поворачивающимися вокруг
k~j`.  Санитар  обнаружил исчезновение Хардмана около  восьми  утра,
однако  постель  была  холодной,  и  можно  с  высокой  вероятностью
предположить,  что  ушел лейтенант еще вечером  —  возможно,  вскоре
после  проводившегося  в  половине  десятого  обхода.  Ни  одна   из
пришвартованных у причала лодок не исчезла, однако пилот  без  труда
мог  связать пару пустых бочек из-под горючего или подвесных  баков,
кучей хранившихся на нижней палубе, а потом бесшумно спустить их  на
воду.  При всей неуклюжести такого плотика, он позволил бы,  работая
единственным  веслом, легко продвигаться по протокам  и  к  рассвету
оказаться  милях  в  десяти  от базы, а  это  означало  зону  поиска
площадью около семидесяти пяти квадратных миль35, каждый акр36 которых
был усеян развалинами.
   Лишенный  возможности  поговорить с  Бодкином,  Керанс  мог  лишь
гадать  о  причинах, побудивших Хардмана к бегству, а также  о  том,
является   ли  оно  частью  некоего  глобального  замысла,  медленно
созревавшего   в   уме   лейтенанта,  или  же   представляет   собой
бессмысленно-рефлекторную реакцию на известие о предстоящем уходе из
лагун   и   возвращении  на  север.  Охватившее   поначалу   Керанса
возбуждение  улеглось,  и  он  ощутил  странное  облегчение,  словно
исчезновение   Хардмана   разрушило  некие  непреодолимые   барьеры,
заставлявшие его оставаться его в рамках системы, — преграды, против
которых он до сих пор оказывался бессилен. С другой стороны, бегство
пилота заметно осложнило осуществление его замысла.
   Расстегнув   страховочные  ремни,  Риггс  выпрямился   и   жестом
отчаяния протянул бинокль одному из солдат, сидевших на корточках  в
задней части кабины.
   —  Сплошной  поиск  над такой местностью —  только  пустая  трата
времени!  —  прокричал  он Керансу. — Надо где-нибудь  сесть  и  как
следует   изучить  карту!  А  вы  пока  попытайтесь  разобраться   в
психологии Хардмана!
   Они  находились  милях  в десяти к северо-западу  от  центральных
лагун;  очертания  высящихся там башен  уже  начали  растворяться  в
затягивающей горизонт туманной дымке. В пяти милях отсюда — как  раз
на  полпути  между ними и базой — один из катеров шел  по  открытому
каналу;  его  пенный  кильватерный след  расплывался  по  стеклянной
поверхности  воды.  Ил,  задержанный на юге городом,  еще  не  успел
   njnmw`rek|mn заполнить этих мест; растительность здесь 6ыла реже, а
между  фасадами  домов  оставалось больше открытой  воды.  В  целом,
расстилавшаяся  сейчас  под  ними  область  производила  впечатление
пустынной  и  незаселенной, однако Керанс был убежден —  хотя  и  не
взялся  бы логически обосновать это, — что в северо-западном секторе
Хардмана нет.
   Риггс  пробрался  в  пилотскую кабину, и через  несколько  секунд
скорость и направление полета изменились. Вертолет совершил  пологий
нырок,  снизившись до ста футов, и двинулся вдоль  широких  каналов,
выискивая   подходящую  для  посадки  крышу.  Наконец  они   выбрали
массивную спину полузатопленного кинотеатра и медленно опустились на
квадратную крышу портика, построенного в новоассирийском стиле.
   Несколько  минут  они разминали ноги, всматриваясь  в  окружающие
пространства  голубой воды. Ближайшим зданием  был  расположенный  в
двухстах  ярдах  одинокий универмаг, и обилие  открытых  пространств
напомнило Керансу Гердотово описание египетского ландшафта во  время
разлива  Нила  —  окруженные  дамбами города,  подобные  островам  в
Эгейском море.
   Риггс   извлек   из   планшета  и  расстелил   на   полу   кабины
полиэтиленовое  полотнище  карты. Облокотившись  на  край  люка,  он
пальцем показал место их посадки.
   —  Вот  так-то,  сержант, — сказал он, — мы  уже  практически  на
полпути  к  Кэмп-Бэрду,  но, если не считать износа  двигателей,  не
слишком многого достигли.
   Дейли  кивнул;  его  маленькое  серьезное  лицо  было  скрыто  за
плексигласовым забралом шлема.
   —  По-моему,  сэр, мы сможем найти его, только если пройдемся  на
малой высоте над несколькими каналами. Тогда есть надежда что-нибудь
заметить — скажем, плот или масляное пятно.
   —  Согласен. Но вопрос, — Риггс постучал по карте тростью, — где?
Ведь  очень  может быть, что Хардман не более чем в  двух  или  трех
милях от базы. А вы как полагаете, доктор?
   Керанс пожал плечами.
   —  Понятия  не  имею,  чем руководствовался  Хардман,  полковник.
Последнее время он был под наблюдением Бодкина. Может быть
   Он  смолк,  поскольку в разговор опять вмешался Дейли —  с  новым
предположением,  привлекшим внимание Риггса.  Следующие  пять  минут
полковник  и  оба  сержанта  спорили о путях,  которые  мог  избрать
Хардман,  упоминая  при этом лишь о крупных артериях,  как  если  бы
keirem`mr путешествовал на «карманном линкоре»37. Керанс смотрел  на
водовороты, медленно дрейфующие мимо кинотеатра. Течение неторопливо
увлекало на север немногочисленные ветки и клубки водорослей;  яркий
солнечный свет дробился в расплавленном зеркале поверхности.  Мерный
плеск  волн о стены и колонны портика отдавался в сознании  Керанса,
порождая там ширящиеся круги взаимопересекающихся узоров, манивших в
направлении,   противоположном   казалось   бы   раз   и    навсегда
предначертанному  пути. Наблюдая, как череда маленьких  волн  тщится
захлестнуть  наклонную  крышу, он преисполнялся  желания  немедленно
покинуть   полковника  и  сойти  вниз,  погрузиться  в   эту   воду,
раствориться  и  в  ней,  и в преследующих  его  бредовых  видениях,
неотвязных, словно птицы-часовые38, навсегда погрузиться в прохладную
обитель  волшебного  спокойствия, в светоносное море,  зеленое,  как
драконова шкура, сверкающее, словно змеиная кожа в солнечных лучах.
   Внезапно  Керанс с непререкаемой уверенностью понял, где  следует
искать Хардмана. Он подождал, пока закончит Дейли.
   —  я  знаю  лейтенанта Хардмана, сэр, налетал с  ним  почти  пять
тысяч  часов.  Я так понимаю, что это у него нервный  срыв.  Он  все
рвался домой, в Кэмп-Бэрд — вот, должно быть, и решил, что не  может
больше  ждать,  даже  всего  два  дня.  Он  непременно  должен   был
направиться на север, и теперь отдыхает где-нибудь на берегу  одного
из каналов — ну, тех, больших, что ведут из города.
   Риггс  с сомнением кивнул — по всей видимости, не убежденный,  но
готовый принять совет сержанта за неимением лучшего.
   —  Что ж, может, вы и правы. Попробовать стоит. А вы как думаете,
Керанс?
   Керанс покачал головой.
   —  Полковник,  искать к северу от города — пустая трата  времени.
Хардман  сюда не направится, здесь все слишком открыто и  уединенно.
   Me знаю, идет он пешком или гребет на плоту, но, ручаюсь, на север
он  не  движется — Кэмп-Бэрд последнее место на Земле, куда он хотел
бы  попасть.  Единственное направление, какому он может следовать  —
это  юг,  —  Керанс  указал  на  несколько  каналов,  отходящих   от
центральных  лагун, — притоки единственного, могучего водного  пути,
проходящего  в  трех милях к югу от города, великого  потока,  русло
которого  изгибалось  и  отклонялось  гигантскими  наносами  ила.  —
Хардман  будет  где-то там. Возможно, он потратил  всю  ночь,  чтобы
достичь главного канала, но скорее всего, пережидает сейчас в  устье
одного из малых притоков, чтобы двинуться дальше следующей ночью.
   Он   смолк,  а  Риггс  пристально  уставился  на  карту,   жестом
сосредоточенности надвинув пилотку на глаза.
   —  Но  почему на юг? — запротестовал Дейли, — стоит ему выйти  из
канала,  как впереди не останется ничего, одни непроходимые  джунгли
да открытое море. Температура все время повышается — он же изжарится
заживо!
   Риггс взглянул на Керанса.
   —  В  словах  сержанта Дейли есть смысл, доктор.  Почему  Хардман
должен выбрать путь на юг?
   Снова  погрузясь в созерцание воды, биолог без особого энтузиазма
ответил:
   — Другого направления просто не существует, полковник.
   Несколько  мгновений  Риггс  колебался,  потом  поднял  глаза  на
Макреди,  который  отступил назад и встал рядом с  Керансом,  словно
солидаризируясь с ним; на фоне воды высокая, сутулая фигура сержанта
напоминала ворона. Отвечая на невысказанный вопрос, он едва  заметно
кивнул.  Даже  Дейли  поставил  ногу на  подножку  дверцы  пилотской
кабины,  словно приняв логику доказательств Керанса и  разделив  его
точку зрения на побуждения Хардмана, едва она была сформулирована.
   Не   прошло  и  трех  минут,  как  вертолет  на  полной  скорости
устремился к южным лагунам.
   В  полном  соответствии  с предсказанием  Керанса,  Хардмана  они
нашли среди илистых отмелей юга.
   Опустившись   до   трехсот  футов  над   водой,   они   принялись
тщательнейшим  образом  обследовать  наиболее  удаленный   от   базы
пятимильный  отрезок  главного канала. Мощные наносы  ила  выступали
здесь над поверхностью, словно спины желтых кашалотов. Повсюду,  где
гидродинамика потока позволяла отмелям задержаться, джунгли поспешно
низвергались с крыш и укоренялись в сырой почве, связывая  болото  в
meg{akels~ твердь. Сквозь проем люка Керанс внимательно рассматривал
полускрытые   листвой  древовидных  папоротников  узкие   прибрежные
полосы,  выискивая  мельчайшие  намеки  на  присутствие  примитивной
хижины или замаскированного плота.
   По  истечении  двадцати минут и завершении дюжины облетов,  Риггс
отвернулся от люка и горестно покачал головой.
   —  Возможно,  вы  и  правы, Роберт, да только  дело  это  дохлое.
Хардман  не  дурак, и коли уж решил спрятаться,  нам  его  вовек  но
найти.  Даже если он сейчас высунется из окна и примется размахивать
руками, десять против одного, что мы его так и не заметим.
   В   ответ  Керанс  пробормотал  что-то  неразборчивое,  продолжая
наблюдение.  Курс каждого следующего облета пролегал  ярдов  на  сто
правее предыдущего, и в продолжение трех последних он сосредотачивал
внимание  на  серповидной цепочке зданий, стоявших между  каналом  и
южным  берегом  речушки, которая скрывалась в прилегающих  джунглях.
Верхние  восемь или девять этажей поднимались над водой,  огораживая
невысокий   холм   грязно-коричневого  ила.  Его  поверхность   была
испесчрена пятнами — лужами и полосами стекающей из них воды.  Двумя
часами  раньше вся отмель еще представляла собой слой мокрой  грязи,
но к десяти, когда сюда прилетел вертолет, она уже начала высыхать и
мало-помалу  твердеть. Защищая глаза от слепящих потоков отраженного
света,  Керанс  разглядывал еле видимые на  ее  гладкой  поверхности
параллельные следы, две полосы, расположенных футах в шести друг  от
друга,  —  они  вели к почти погрузившемуся в ил бетонному  балкону.
Когда   они  проносились  мимо,  Керанс  попробовал  заглянуть   под
образованный  им  козырек,  но щель была  забита  всяким  мусором  и
останками гниющей растительности.
   Он  дотронулся  до  плеча  Риггса и  указал  на  эти  следы,  так
увлеченно изучая их извилистый путь к балкону, что едва не пропустил
межу   ними   другую  цепь  отпечатков,  зафиксированных  высыхающей
поверхностью;  расстояние  между чуть  темнеющими  ямками  достигало
четырех  футов — вне всякого сомнения, следы ног высокого,  сильного
человека, который тащил тяжелый груз39.
   
   Когда  рев  вертолетного двигателя затих на крыше, где-то  высоко
над  ними,  Риггс  и Макреди, склонившись, изучали  на  скорую  руку
   ql`qrepemm{i катамаран, спрятанный под балконом и замаскированный
грудой  ветвей.  Сделанный  из двух подвесных  баков  для  горючего,
соединенных  металлической рамой от кровати, он  был  весь  облеплен
илом.  Комья  грязи, осыпавшиеся с ног Хардмана, отмечали  его  путь
через выходившую на балкон комнату и затем исчезали в коридоре.
   —  Сомневаться  не  приходится — правильно,  сержант?  —  спросил
Риггс  выходя на солнце, чтобы оглядеть выгнутую полумесяцем цепочку
строений,  связанных по торцам короткими мостиками, на  уровне  крыш
переброшенными  между  шахтами лифтов. Окна по  большей  части  были
разбиты,  кремовая изразцовая облицовка покрылась разводами плесени,
отчего весь архитектурный ансамбль напоминал перезрелый камамбер.
   Опустившись  на  колени  возле одного из баков,  Макреди  соскреб
корку засохшего ила и прочел маркировку:
   — UNAF 22-Н-54940 — это мы, сэр. Эти баки были освобождены вчера,
мы  сложили  их  на падубе «С». А кровать он, должно  быть,  взял  в
лазарете — после вечернего обхода.
   —  Хорошо,  —  удовлетворенно потирая руки, полковник  с  веселой
улыбкой  шагнул к Керансу; его обычные самоуверенность и благодушное
настроение   были   полностью  восстановлены.  —  Отлично,   Роберт.
Блистательная диагностика! Разумеется, вы были совершенно  правы,  —
он  проницательно уставился на Керанса, словно размышляя о подлинных
истоках его поразительной интуиции и ставя на него невидимую  метку.
— Глядите веселей — Хардман еще скажет вам спасибо, когда мы заберем
его отсюда.
   Керанс  стоял у самого края балкона; почти от самых его ног  косо
уходил вниз склон твердеющего ила. Он смотрел на молчаливый полукруг
окон,  стараясь  угадать,  какая  из  тысячи  комнат  может  служить
лейтенанту убежищем.
   — Надеюсь, вы правы. Однако вам все еще остается схватить его.
   —   Не   беспокойтесь,  схватим,  —  Риггс  принялся  громогласно
отдавать приказы рядовым, помогавшим сержанту Дейли крепить на крыше
вертолет:  —  Уилсон,  ведите  наблюдение  с  юго-западного   торца;
Колдуэлл, проберитесь на север. Смотрите в оба — он может попытаться
уплыть.
   Откозыряв,  солдаты  разошлись, держа  карабины  наизготовку.  На
сгибе  руки у Макреди лежал пистолет-пулемет Томпсона, а когда Риггс
в свою очередь расстегнул кобуру, Керанс негромко заметил:
   — Полковник, мы же не на дикую собаку охотимся.
   —  Расслабьтесь,  Роберт, — отмахнулся тот,  —  просто  не  хочу,
чтобы  какой-нибудь дрыхнущий крокодил спросонок отхватил мне  ногу.
Замечу,  однако, — здесь он одарил Керанса ослепительной улыбкой,  —
что  Хардман  прихватил с собой «кольт» сорок пятого калибра.  —  И,
оставив  Керанса переваривать это, полковник подхватил радиомегафон:
—  Хардман!  Это  полковник Риггс! — проревел он в безмолвную  жару,
после  чего  подмигнул Керансу и добавил: — лейтенант! С вами  хочет
поговорить доктор Керанс!
   Сфокусированный  полумесяцем зданий, его голос  покатился  вдаль,
через  болота  и речки, грохоча над грязевой равниной —  безбрежной,
безвидной  и  пустынной. Все вокруг плавилось  в  неимоверной  жаре;
облаченные в форму солдаты на крыше изнывали от зноя. Илистые отмели
испускали  густое и тяжелое зловоние клоаки, а над ними пульсировала
и  плотоядно жужжала корона из миллионов насекомых; внезапно  острый
позыв  тошноты  перехватил  горло, на  мгновение  ошеломив  Керанса.
Прижав руку ко лбу, он прислонился к шершавой колонне, прислушиваясь
к  отдававшемуся  повсюду  эху.  В  четырехстах  ярдах  от  них  две
украшенные  белыми циферблатами башни вздымались над морем  бушующей
зелени,  словно шпили храма какой-то позабытой религии  джунглей,  и
звуки  его имени — «Керанс Керанс Керанс» — казалось, отражались  от
них  мрачным колокольным звоном, напряженным предчувствием  грядущих
страхов  и  бедствий,  а  бессмысленное  направление  стрелок  часов
неожиданно  сказало  ему больше, чем что-либо  ранее  виденное:  они
разом  пробудили все смутные и грозные видения, что  отбрасывали  на
его  разум  свои  все  сгущающиеся  тени  —  мириадорукая  мандала41
вселенского времени.
   
   Когда   они  приступили  к  планомерному  обыску  здания,   звуки
собственного имени все еще слабым эхом отдавалось в ушах Керанса. На
каждом  следующем этаже биолог занимал пост на лестничной  площадке,
открывающейся в центральную часть коридора, а полковник  с  Макреди.
Разойдясь  в  разные  стороны,  осматривали  квартиры.  Здание  было
   b{onrpnxemn  подчистую. Полы сгнили или  были  сорваны,  так  что
приходилось   осторожно  продвигаться  вдоль  выложенных   мозаичной
плиткой стен, переступая с одной бетонной балки на другую. Почти вся
штукатурка   отвалилась  и  теперь  серыми  грудами   лежала   вдоль
плинтусов.  Везде,  куда мог проникнуть солнечный свет,  оголившаяся
дранка  поросла мхом и вьюнками — казалось, здание не может  рухнуть
лишь   потому,  что  его  удерживает  изобилие  буйствующей  повсюду
растительности.
   Через   трещины  в  плитах  перекрытий  просачивалось   зловоние,
исходящее от застоявшейся и зацветшей воды, скопившейся в помещениях
нижних  этажей.  Впервые  за много лет потревоженные  летучие  мыши,
гроздьями  свисавшие  с  перекошенных перил, обезумев,  срывались  с
мест, летели к окнам и с криками боли растворялись в ярком солнечном
свете.  Ящерицы  удирали, забиваясь в трещины пола, или  в  отчаянии
принимались метаться вокруг сухих ванн.
   Усугубляемое  жарой нетерпение Риггса возрастало с  каждым  новым
этажом  — подняться оставалось всего на два, а до сих пор все поиски
оказывались тщетными.
   —  Да  где же он, в конце концов? — полковник остановился,  чтобы
перевести дух; прислонившись к перилам, он жестом потребовал  тишины
и прислушался к молчащему зданию, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.
—   Пятиминутная  передышка,  сержант.  Теперь  надо  действовать  с
максимальной осторожностью. Наверняка он где-то рядом.
   Макреди  закинул  «томпсон»  за плечо  и  протопал  на  следующую
площадку,  куда через разбитое окно проникал легкий ветерок.  Керанс
привалился к стене; по спине и груди стекал пот, в висках ломило  от
подъема   по   бесчисленным  ступеням.  Было  уже   около   половины
двенадцатого,  и  температура,  похоже,  перевалила  далеко  за  сто
двадцать.  Он  посмотрел  на порозовевшее  лицо  Риггса,  восхищаясь
самодисциплиной полковника и его преданностью делу.
   —  Не  смотрите так снисходительно, Роберт. Сам знаю, что  потею,
как  свинья,  но  за  последнее время мне не пришлось  прохлаждаться
столько, сколько вам.
   Они  обменялись взглядами — оба сознавали, что Хардман привел  их
взаимоотношения к конфликту.
   —  Возможно,  теперь  вы  его  схватите,  полковник,  —  стараясь
разрядить ситуацию, спокойно сказал Керанс.
   Ища,  где  бы  присесть, он прошел по коридору и  толкнул  первую
попавшуюся  дверь.  Вся коробка мгновенно рухнула  кучей  изъеденной
wepblh  древесины и пыли, и Керанс перешагнул через нее, направляясь
к   французскому  окну,  выходящему  на  балкон.  Оттуда  в  комнату
проникало  еле  ощутимое дуновение, и Керанс подставил  ему  лицо  и
грудь,   рассматривая   простирающиеся  внизу  джунгли.   Отсекаемый
полумесяцем  зданий мыс некогда являлся невысоким холмом,  и  отсюда
были  видны многие строения, все еще выступавшие над водой на другой
стороне  илистой отмели. Биолог пристально рассматривал  две  башни,
белыми  обелисками прорывающие сплошной покров папоротников. Знойный
воздух  полудня, казалось, неимоверно тяжким и бесподобно прозрачным
покрывалом  ложился  на  зелень листвы; сквозь  него,  словно  щедро
рассыпаемые бриллианты, прорывались тысячи искорок света — отовсюду,
где  бы  ни шевельнулся глянцевитый лист, отразивший солнечный  луч.
Полускрытые  листвой  очертания классического портика  и  украшавших
фасад колонн, угадывающиеся под часовыми башнями, подсказывали,  что
это   здание  являлось  когда-то  частью  небольшого  муниципального
центра.  Один  из  циферблатов  был лишен  стрелок,  на  другом  они
случайно остановились, показывая почти точное время — тридцать  пять
двенадцатого. У Керанса даже мелькнуло, уж не идут ли, в самом деле,
эти    часы,   обихаживаемые   каким-то   сумасшедшим   отшельником,
цепляющимся   за  последнюю,  бессмысленную  примету   здравомыслия;
впрочем,  если механизм все еще был способен работать, на  эту  роль
вполне  сгодился  бы  и Риггс. Несколько раз — перед  тем,  как  они
покидали какой-нибудь из затопленных городов — полковник уже заводил
двухтонные  механизмы ржавых башенных курантов, и отряд  уходил  под
звуки  прощального колокольного перезвона, далеко разносящегося  над
водой. После этого по нескольку ночей кряду Риггс снился биологу — в
костюме  Вильгельма  Телля  полковник шагал  через  пустыню,  словно
перенесенную  с  полотен Дали, и сажал в спекшийся  песок  сразу  же
теряющие четкость очертаний и растекающиеся стержни солнечных часов.
   Керанс  прислонился  к боковине окна, ожидая,  пока  неторопливые
мгновения  оставят  позади часы, замершие на тридцати  пяти  минутах
двенадцатого, как на улице обгоняют друг друга автомобили. А  может,
они  вообще  не  стоят (тем более, что дважды в сутки  с  идеальной,
неоспоримой скрупулезностью указывают точное время — хорошо, если бы
тоже самое можно было сказать о большинстве часовых механизмов),  но
просто   настолько   медлительны,  что  движение   стрелок   кажется
незаметным?  Чем  неспешливее  часы, тем  больше  они  соответствуют
бесконечно плавному и величественному течению космического времени —
ведь  в  самом  деле: изменив направление вращения  зубчатых  колес,
g`qr`bhb  часы  идти  в обратную сторону, можно  создать  измеритель
времени,  который в некотором смысле будет двигаться еще  медленнее,
чем  Вселенная,  и  тем  являть  собою  элемент  еще  более  великой
пространственно-временной системы.
   Керанс  отвлекся от этих интеллектуальных забав,  обнаружив,  что
меж  куч  мусора на сбегающем к воде откосе противоположного  берега
скрывается   маленькое   кладбище;   его   покосившиеся    памятники
приближались  к  берегу,  словно  компания  купальщиков.  Ему  снова
вспомнилось то ужасное кладбище, над которым они как-то раз  бросили
якорь,  —разукрашенные  флорентийские  надгробия  были  повалены   и
расколоты,  повсюду,  словно участвуя в мрачной репетиции  грядущего
Судного  Дня,  плавали  трупы  —  их  развевающиеся  саваны   плавно
колыхались в прозрачной воде.
   Отведя  взгляд,  Керанс отвернулся от окна и тут  обнаружил,  что
позади   него   замер  в  дверях  высокий  человек.   Вздрогнув   от
неожиданности, биолог уставился на эту фигуру, с трудом собираясь  с
мыслями. Человек стоял, чуть пригнувшись, словно готовясь к  прыжку,
но  бездвижно; его тяжелые руки расслабленно поникли. Корка засохшей
грязи  покрывала кожу, ботинки, брюки и форменная куртка санитара  с
капральскими   нашивками,   встопорщенными   выпуклостью    развитых
дельтовидных  мышц,  тоже  были в грязи; на  мгновение  он  напомнил
Керансу  один  из тех воскрешенных потопом трупов. Заросший  щетиной
подбородок  был  опущен ниже линии широких плеч;  общее  впечатление
напряженности и усталости усугублялось застывшим на лице  выражением
мучительного  напряжения, однако на Керанса  он  смотрел  с  угрюмым
спокойствием  — в глазах, словно огонь в щедро припорошенных  пеплом
углях, теплился едва заметный проблеск интереса.
   Выжидая, пока глаза приспособятся к сумраку, царившему в  глубине
комнаты,  возле  ведущей  в  спальню  двери,  через  которую  прошел
человек,  Керанс  протянул  ему руку — внутренне  опасаясь  нарушить
хрупкую подсознательную связь, казалось, возникшую между ними.  Этот
невольный  жест  вызвал на лице пришельца почти неуловимое  ответное
выражение  понимания и симпатии — так, словно на миг они  поменялись
ролями.
   — Хардман! — еле слышно прошептал Керанс.
   неожиданно  тот  метнулся вперед, одним прыжком  покрыв  половину
комнаты;  они  едва не столкнулись, но в последнюю  секунду  Хардман
сделал  обманное  движение,  и прежде  чем  Керанс  пришел  в  себя,
выскочил на балкон и перелез через перила.
   — Хардман! — поднял тревогу кто-то из дежуривших на крыше.
   В  момент,  когда  Керанс, в свою очередь, достиг  края  балкона,
беглец,  словно  заправский акробат, уже  спустился  по  водосточной
трубе  на  проходящий этажом ниже карниз. В тот  же  миг  в  комнату
ворвались Риггс и Макреди. Придерживая пилотку, полковник перегнулся
через перила и выругался, когда Хардман исчез в окне.
   — Молодчина, Керанс! Вы его почти схватили!
   Вместе  они  выбежали  в  коридор  и  наперегонки  скатились   по
лестнице,  видя  через  пролет, как четырьмя этажами  ниже  Хардман,
одной  рукой  опираясь на перила, огромными прыжками перемахивает  с
площадки на площадку. Когда они достигли нижнего этажа, то отставали
от  Хардмана  секунд на тридцать, а с крыши доносились  возбужденные
крики. Риггс замер на балконе.
   — Всеблагий Боже, он пытается стащить на воду плот!
   В  тридцати  ярдах  от  них  и в полусотне  от  протоки  Хардман,
перекинув  через  плечи буксирный трос, волок свой  катамаран  через
сохнущий  ил  —  с  такой нечеловеческой силой,  что  нос  суденышка
задирался, будто оно глиссировало по суше.
   Риггс печально покачал головой и застегнул кобуру, наблюдая,  как
Хардман  двигается вперед, по колени погружаясь во влажный ил  и  не
обращая ни малейшего внимания на людей, наблюдавших за ним с  крыши.
Наконец он отбросил трос и, обеими руками ухватясь за железую  раму,
стал  медленно  пятиться,  резкими, болезненными  рывками  продвигая
катамаран; куртка с треском лопнула и разошлась у него на спине.
   Риггс жестом приказал Уилсону и Колдуэллу спускаться вниз.
   —  Бедняга. Он же чуть жив! Держитесь поближе, доктор,  —  может,
вы сумеете его успокоить.
   Они  начали  осторожно  окружать  Хардмана.  Заслоняя  глаза   от
резкого  солнечного  света,  все пятеро:  полковник,  Макреди,  двое
рядовых  и  Керанс  —  медленно  спускались  по  затвердевшей  корке
илистого  склона.  Словно  раненый водяной  бык,  Хардман  продолжал
бороться  с  грязью  в  десяти  ярдах  от  них.  Приказав  остальным
оставаться на месте, Керанс двинулся вперед в сопровождении  Уилсона
—  белокурого  юноши,  который  был  когда-то  ординарцем  Хардмана.
Раздумывая,  что  же сказать лейтенанту, биолог прокашлялся,  очищая
горло.
   Внезапно  с крыши донеслось резкое стаккато вертолетного выхлопа,
взорвавшее безмолвие tableau42: полагая, будто их миссия  пришла  ко
   ak`cnonkswmnls завершению, Дейли включил двигатель, и лопасти начали
медленно  раскручиваться.  Оглянувшись  на  полковника,  с   досадой
смотревшего вверх, на вертолет, Керанс на несколько шагов  приотстал
от Уилсона.
   Словно    разбуженный   этим   шумом,   Хардман   оглянулся    на
преследователей, отпустил катамаран и скорчился за ним. Тем временем
Уилсон,  держа карабин наперевес, продолжал рискованно  продвигаться
вдоль  самой  кромки берега. Ил здесь был влажный, мягкий,  и  через
несколько  шагов  он  провалился  по  пояс  —  вырвавшийся  у  юноши
испуганный вскрик потерялся в нарастающем реве двигателя, плюющегося
над  головами  у  них резкими щелчками выхлопов. Прежде  чем  Керанс
подоспел  на  помощь солдату, Хардман высунулся  из-за  катамаран  с
«кольтом» сорок пятого калибра в руке — вырвавшееся из ствола  пламя
рассекло раскаленный воздух, и Уилсон с коротким криком упал ничком,
а  потом  перевернулся  на спину, хватаясь за  окровавленное  плечо;
сбитая воздушной волной фуражка отлетела на несколько ярдов.
   Когда  преследователи начали отступать вверх по  склону,  Хардман
заткнул  револьвер за пояс и вдоль кромки берега побежал к  зданиям,
возвышавшимся в сотне ярдов отсюда, на границе джунглей.
   Под  аккомпанемент нарастающего рева вертолета они кинулись вслед
—  ноги  вязли  в  рытвинах глубоких следов,  оставленных  беглецом;
полковник с Керансом с двух сторон поддерживали раненого Уилсона. На
краю илистого наноса джунгли вставали сплошной зеленой стеной — ярус
над  ярусом  высились цветущие древовидные папоротники и  гигантские
плауны.  Хардман  без  колебаний нырнул в  узкую  щель  между  двумя
древними  каменными стенами и исчез, оставив Макреди и  Колдуэлла  в
двадцати ярдах позади.
   —  За  ним,  сержант! — взревел Риггс, когда Макреди остановился,
поджидая  остальных.  —  Мы  уже почти  схватили  его,  он  начинает
уставать! — Керансу полковник признался: — Боже, что за нелепица!  —
он  безнадежно  махнул  рукой  в  сторону  мощной  фигуры  Хардмана,
мелькавшей в просветах стволов. — Что движет этим человеком?  Так  и
тянет дать ему уйти и покончить со всем этим
   Уилсон    уже    оправился   достаточно,   чтобы    передвигаться
самостоятельно — Керанс оставил его и пустился бежать.
   —  Все  будет  в  порядке,  полковник. Я  попробую  поговорить  с
Хардманом, авось и сумею его убедить.
   Узкой  щелью  они вышли на маленькую площадь, окруженную  группой
преисполненных  достоинства административных  зданий  девятнадцатого
bej`,  взиравших  вниз, на украшенный скульптурной  группой  фонтан.
Дикие  орхидеи  и  магнолии переплетались  вокруг  серых  ионических
колонн  старого здания суда, — миниатюрного поддельного Парфенона  с
тяжеловесным портиком, — но в остальном площадь без потерь  пережила
все  штурмы последних пятидесяти лет, ее сохранившаяся мостовая  все
еще  изрядно возвышалась над уровнем воды. Поблизости от суда, рядом
с  той башней, часы на которой утратили стрелки, располагалась то ли
библиотека,  то  ли  музей — ряд колонн сверкал  на  солнце,  словно
выбеленные солнцем ребра ископаемого звероящера.
   Близился  полдень, и солнце заливало этот античный форум  резким,
жгучим   светом;  Хардман  остановился,  неуверенно   оглянулся   на
преследователей и, спотыкаясь, зашагал по ступенькам суда.  Призывно
махнув  рукой Керансу и Колдуэллу, сержант Макреди отступил и  занял
позицию позади фонтана.
   —  Не  стоит  рисковать понапрасну, доктор! Он  может  просто  не
узнать вас. Лучше подождем, пока спадет жара — отсюда ему никуда  не
деться
   Керанс  пропустил  его  слова мимо ушей. Он  медленно  прошел  по
растрескавшимся плитам, козырьком держа обе ладони  над  глазами,  и
неуверенно  поставил  ногу  на  первую  ступеньку.  Где-то  впереди,
потерявшись среди теней, тяжело дышал Хардман, с хрипом  втягивая  в
легкие раскаленный воздух.
   Заставляя  все  окружающее содрогаться от грохота,  низко  прошел
вертолет,  и  полковник с Уилсоном поспешно поднялись по ступенькам,
ведшим   ко  входу  в  музей,  глядя,  как  машина,  разворачиваясь,
снижается по сужающейся спирали. Общими усилиями шум и жара  тысячей
дубин  лупили Керанса по голове; вокруг вздымались тучи едкой  пыли.
Вертолет  резко пошел вниз и с мучительным воем нарастания  оборотов
двигателя   скользнул  к  самой  земле,  ненадолго  зависнув   перед
касанием,  —  пока  машина  судорожно маневрировала  над  самыми  их
головами,  Керанс и Макреди, скорчившись, укрылись за фонтаном.  При
очередном  развороте хвостовой ротор стегнул по портику  суда  —  во
взрыве  мраморных  осколков  вертолет  подпрыгнул,  а  потом  тяжело
плюхнулся  на булыжники; покореженный пропеллер вращался с  натужным
скрежетом. Двигатель смолк, а полуоглушенный ударом о землю  сержант
Дейли  откинулся  в  кресле,  беспомощно  пытаясь  освободиться   от
пристежных ремней.
   
   Поняв,   что  и  вторая  попытка  захватить  Хардмана  обернулась
onp`femhel,  они спрятались в тени под портиком музея,  ожидая  пока
спадет полуденная жара. Словно испускаемое какими-то фантастическими
прожекторами, всеобъемлющее и всепроникающее белое сияние  высветило
серые  камни  окружающих  площадь  строений  —  они  превратились  в
передержаную  фотографию, напомнив Керансу белые как  мел  колоннады
египетских некрополей.
   По  мере  того,  как  солнце  ползло  к  зениту,  вверх,  мерцая,
устремлялся  свет,  отраженный  камнями  мостовой.  Приглядывая   за
Уилсоном  и  время  от  времени  успокаивая  его  маленькими  дозами
морфина,  Керанс  не  упускал из виду остальных —  вяло  обмахиваясь
пилотками  и  фуражками, они наблюдали за зданием суда, стараясь  не
пропустить появления Хардмана.
   Минут  через  десять  —  как раз вскоре после  полудня  —  биолог
взглянул  на  площадь.  Почти  растворившиеся  в  разлитых   повсюду
сверкании  и блеске, противоположные здания и даже фонтан больше  не
были видны непрерывно — они показывались в воздухе временами, словно
дома  в  городе  призраков. А в центре плщади, подле  чаши  фонтана,
высилась  одинокая фигура — восходящие потоки температурной инверсии
заставляли  картину  колебаться и плясать в воздухе,  на  неуловимые
мгновения искажая и многократно увеличивая контуры. Черная щетина  и
выдубленная  солнцем  кожа  Хардмана  казались  теперь  алебастрово-
белыми;  его  одежда,  вся  в  засохших  пятнах  грязи,  сверкала  в
ослепительном солнечном сиянии подобно золотым доспехам.
   Керанс  привстал,  ожидая, что Макреди  вот-вот  кинется  вперед,
однако  скорчившиеся  у подножия соседней колонны  сержант  и  Риггс
безучастно  уставились в пол перед собой, будто уснули или  впали  в
транс.  Обогнув  фонтан,  Хардман медленно двинулся  через  площадь,
пересекая колышущиеся световые завесы. Он прошел в двадцати футах от
Керанс  а  —  скрытый  колонной, тот стоял на коленях,  успокаивающе
положив  руку  на  плечо  тихонько  постанывающего  Уилсона.  Обойдя
вертолет,  Хардман добрел до дальнего конца здания  суда  и  покинул
площадь,  упорно  шагая по узкому проходу к иловым отмелям,  которые
простирались вдоль берега в ста ярдах от него.
   И  едва  он  исчез,  как  солнечный свет,  словно  исполнив  свое
предназначение, чуть умерил свою слепящую ярость.
   —  Полковник!  —  Макреди ринулся со ступенек, защищая  глаза  от
света и стволом «томпсона» указывая на илистый берег.
   Риггс  последовал  за  ним, ссутулив узкие  плечи,  без  пилотки,
усталый  и удрученный. Он положил руку на локоть сержанта, одерживая
ecn.
   —  Пусть  уходит. Теперь нам его уже не поймать.  И  вообще,  по-
моему, это совершенно бессмысленно.
   Не  меньше чем в двухстах ярдах от них Хардман все так же  упорно
шел  вперед,  невзирая на жару, палящую, как в печи. Он  уже  достиг
первого гребня — фигура, очертания которой постепенно таяли в клубах
испарений,  встававших  над центром отмели. Перед  ним  простирались
бескрайние берега внутреннего моря, сливавшиеся по краям с  пылающим
небом,  —  Керансу казалось, будто через дюны из добела раскаленного
пепла человек уходит прямо в самую пасть солнца.
   
   Следующие  два  часа  Керанс спокойно просидел  в  музее,  ожидая
прибытия  вызванного  по радио катера и вполуха слушая  раздраженное
ворчание Риггса и неубедительные оправдания Дейли. Измученный жарой,
он  пытался  заснуть,  но раздававшиеся время  от  времени  ружейные
выстрелы  обрушивались на его избитый мозг, как  удары  подкованного
сапога. Привлеченная шумом вертолета, вокруг площади собралась  стая
игуан;  теснясь,  они протяжно кричали на людей,  обосновавшихся  на
ступенях  музея.  Их  резкие,  визгливые  голоса  наполнили  Керанса
смутным  страхом, который долго не оставлял его — даже на  катере  и
потом,  по  возвращении на базу. Сидя в относительной  прохладе  под
защитой  проволочной  сетки и наблюдая, как уплывают  назад  зеленые
берега канала, он все еще слышал их хриплый лай.
   На  базе  он устроил Уилсона в лазарете, а затем разыскал Бодкина
и  описал  события нынешнего утра, мимоходом упомянув и  про  голоса
игуан. Доктор слушал молча, кивая каким-то собственным невысказанным
мыслям, и лишь напоследок заметил:
   — Приготовьтесь, Роберт, быть может, вы услышите их опять.
   Бегства же Хардмана он никак не прокомментировал.
   Катамаран  все  еще  оставался  пришвартованным  на  той  стороне
лагуны,  у  дома Беатрис, и Керанс решил провести эту ночь  в  своей
каюте  на  биостанции. Здесь он тихо и спокойно  провел  всю  вторую
половину  дня,  валяясь  в  койке с  легким  приступом  лихорадки  и
размышляя о Хардмане и о странной силе, влекущей лейтенанта на юг, и
еще  об  илистых отмелях, сверкающих под полуденным солнцем,  словно
светящееся   золото,   одновременно  угрожающих   и   зовущих,   как
потерянные,  но всегда манящие и недостижимые берега внутриутробного
рая.
   
                Глава V. Погружение в бездну времени
   
   Позже,  ночью, когда Керанс спокойно лежал на койке в свой каюте,
а  за  бортом  биостанции  темные воды струились  через  затопленный
город, к нему пришел первый из снов.
   Он  вышел  на  палубу и остановился, глядя на черный,  сверкающий
диск  лагуны.  В  небе, в каких-нибудь нескольких сотнях  футов  над
головой, клубились плотные облака густых испарений — сквозь них едва
проступали  неясные, поблескивающие очертания гигантского солнечного
диска.  Оттуда,  из  бесконечной  дали,  он  посылал  тусклый  свет,
временами  высвечивавший на мгновение длинный  ряд  меловых  утесов,
которые  пришли  на  смену кольцу белых фасадов, окаймлявших  прежде
бескрайний разлив вод.
   Отражая    это   мерцание,   глубокая   чаша   воды    вспыхивала
расплывчатыми  молочными пятнами — свечением, испускаемым  мириадами
микроскопических фосфоресцирующих живых существ, которые сбивались в
плотные  скопления,  образующие вереницы погруженных  нимбов.  Между
ними,  вспарывая  гладь лагуны, извивались и сплетались  в  безумной
пляске тысячи змей и угрей.
   Когда исполинское солнце приблизилось, заполнив собою почти  весь
небосклон,   густые  заросли,  венчавшие  меловые  утесы,   внезапно
расступились,  открыв то черные, то каменно-серые головы  чудовищных
ящеров  триаса. Вальяжно выступив вперед, к краю скал, они принялись
хором  реветь на солнце — и чудовищный звук все нарастал и нарастал,
пока  не  стал  окончательно  неотличим  от  вулканического  грохота
пульсирующих  солнечных  вспышек. Ощущая этот  гул  как  собственный
пульс  и  подчиняясь  властной, гипнотическая  тяге  лающих  ящеров,
Керанс  погрузился  в лагуну, чьи воды казались теперь  продолжением
его  собственного кровотока. И по мере того, как неохватнее делалось
это  тупое, всепроникающее космическое биение, один за другим  таяли
барьеры, отделявшие клетки его тела от окружающей среды, а он плыл и
плыл  вперед, рассекая черную, пульсирующую воду, с каждым движением
все больше растворяясь и простираясь вовне
   Он   проснулся   в   душном  железном  ящике   каюты   —   голова
раскалывалась, как треснувшая мозговая кость; он был слишком измучен
—  даже для того, чтобы просто открыть глаза. И потом, когда он  уже
сел  и  ополоснул лицо теплой водой из кувшина, Керанс все еще видел
над  собой громадный, воспаленный диск призрачного солнца,  все  еще
qk{x`k страшный звук биения этого вселенского сердца. В конце концов
он  сообразил,  что бьется его собственное, но каким-то  невероятным
образом  звуки  усиливались так, что оказывались  на  верхней  грани
порога  слышимости  и  отражались от металлических  стен  и  потолка
шуршащим шепотом подводного течения о листы обшивки субмарины.
   Звуки продолжали преследовать Керанса и тогда, когда он вышел  из
каюты  и  узким  коридором направился на камбуз. Было  самое  начало
седьмого;  в  утренней тиши биостанция едва ощутимо покачивалась  на
волнах;  первые отблески зари освещали пыльные лабораторные столы  и
сложенные  в  коридоре  ящики. Несколько раз Керанс  останавливался,
пытаясь  изгнать  из  себя эхо, настойчиво звучавшее  в  ушах,  и  с
тревогой  размышляя об истинной природе своего нынешнего  состояния.
Его   подсознание  на  глазах  превращалось  в  пантеон,  населенный
множеством  охранительных фобий и навязчивых идей, из  глубин  седой
древности  возвращающихся в его и так перегруженную психику.  Раньше
или позже и сами архетипы, возмутившись, вступят в единоборство друг
с другом — подсознание против личности, «Я» против «Оно»43...
   Затем  он  вспомнил, что Беатрис видела такие же сны, и, наконец,
взял  себя  в руки. Выйдя на палубу, Керанс облокотился  на  перила,
глядя на далекий противоположный берег лагуны, на вырастающие там из
темной  воды  дома,  и раздумывая, не воспользоваться  ли  одной  из
пришвартованных  к причалу лодок, чтобы навестить  девушку.  Теперь,
пережив  один  из  этих  кошмаров,  он  понял,  сколько  мужества  и
самообладания проявляла она, отклоняя малейший намек на сочувствие с
его  стороны. Впрочем, в глубине души Керанс отдавал себе отчет, что
выказывать  Беатрис подлинного сочувствия ему вовсе не хотелось,  он
всегда старался как можно меньше расспрашивать ее о навязчивых  снах
и ни разу не предлагал девушке никаких лекарств или процедур. В свою
очередь, он и сам игнорировал любые намеки и скрытые советы  Бодкина
и  Риггса  —  так,  словно  был заранее уверен,  что  вскорости  сам
познакомится  с  призрачными видениями и  начнет  принимать  их  как
неизбежную  составляющую существования или как тот образ собственной
   qleprh, что вечно носит каждый из нас в каком-нибудь из потаенных
уголков  сердца.  (Логично,  ибо что имеет  более  мрачный  прогноз,
нежели  человеческая  жизнь? Вместо пожеланий доброго  утра  ближним
ежедневно следует говорить: «Я скорблю о вашей неизбежной смерти»  —
как  всякому,  страдающему неизлечимым заболеванием; и  не  этим  ли
пренебрежением   к   самому   минимальному   проявлению   сочувствия
объяснялось всеобщее нежелание обсуждать сны?)
   На  камбузе  сидел  за столом Бодкин; когда  Керанс  вошел  туда,
доктор  мирно попивал кофе, сваренный на плите в большой кастрюле  с
потрескавшейся   и   местами  облупившейся  эмалью.   Его   быстрые,
проницательные  глаза  неотрывно наблюдали  за  Керансом,  пока  тот
усаживался, дрожащей рукой потирая лоб.
   —  Вот  вы и вошли в число сновидцев, Роберт. Вам предстала  fata
Morgana44 последней лагуны. Выглядите вы усталым. Скажите,  это  был
глубокий сон?
   Керанс выжал из себя унылую усмешку.
   —  Пытаетесь  запугать  меня, Алан? Точно  сказать  не  могу,  но
ощущался  он достаточно глубоким. Господи, и зачем только я  остался
ночевать  здесь!  В  «Ритце»  кошмаров не  бывает,  —  он  рассеянно
отхлебнул горячий кофе. — Вот, значит, о чем говорил Риггс И  многие
в отряде видят такое?
   —  Сам  Риггс  —  нет; а из остальных — по крайней  мере,  каждый
второй.  И,  конечно, мисс Даль. Мне они являются  уже  месяца  три,
причем  в  основе  всегда лежит один и тот же повторяющийся  сон,  —
Бодкин  говорил  неторопливо, в манере заметно более мягкой,  нежели
его обычный достаточно резкий и язвительный тон — так, словно Керанс
приобщился  отныне к узкому кругу избранных. — Вы  долго  держались,
Роберт,    что    свидетельствует    о    силе    фильтров    вашего
предсознательного. Мы все заждались, когда же это придет и к вам,  —
он  улыбнулся. — В переносном смысле, конечно. Я никогда и ни с  кем
не  обсуждал  снов.  Кроме  Хардмана —  бедняга,  им  они  завладели
окончательно, — доктор помолчал и прибавил, будто эта  мысль  только
что  пришла  ему  в  голову:  — Вы заметили,  что  пульсация  солнца
совпадает  по частоте с биением вашего сердца? Пластинка, которую  я
проигрывал  Хардману,  представляла собой запись  его  собственного,
лишь   многократно  усиленного  пульса.  Таким  образом  я  надеялся
   sqjnphr| наступление кризиса. Только не подумайте, будто я намеренно
послал его в джунгли.
   Керанс  кивнул  и  бросил  взгляд в окно  —  на  округлый  корпус
пришвартованной  по соседству базы. На верхней палубе,  уставясь  на
прохладную  утреннюю воду, неподвижно замер у перил  сержант  Дейли.
Возможно,  и  он  только  что пробудился от того  же  самого  общего
кошмара,  и  теперь насыщал глаза многооттеночной зеленью  лагуны  в
тщетной  надежде  стереть  пылающий образ  грозного  солнца  триаса.
Повернувшись, Керанс взглянул вниз, в темные тени, сгустившиеся  под
столом,  но  его  внутреннему взору вновь  предстал  слабый  отблеск
фосфоресцирующих  лагун,  а в ушах снова загремел  барабан  стоящего
низко  над  водами  солнца. Однако теперь, слегка оправившись  после
первого  приступа страхов, он почувствовал в этом звуке  даже  нечто
успокаивающее, почти ободряющее, словно в ровном стуке  собственного
сердца. Но вот гигантские ящеры Ящеры были ужасны.
   Он  вспомнил крики и суету игуан на ступенях музея. Точно так же,
как  потеряло  значение различие между скрытым и  явным  содержанием
снов, перестала быть существенной и всякая граница между реальным  и
сверхреальным  во  внешнем  мире. Фантомы  незаметно  перетекали  из
кошмаров  в  реальность  и обратно, земные и  психические  ландшафты
становились  неразличимыми, как были они неразличимы  в  Хиросиме  и
Освенциме, на Голгофе и в Гоморре.
   —   Одолжите-ка  мне  будильник  Хардмана,  Алан,  —  преодолевая
собственный  скепсис,  сказал он. — Или, еще  лучше,  напомните  мне
вечерком принять фенобарбитал.
   —  Не  стоит,  — уверенно предостерег тот, — если  только  вы  не
хотите  удвоить  силу  воздействия.  Сознательный  контроль  —   вот
единственное, что может не позволить плотине рухнуть, — он застегнул
куртку. — Это ведь не просто сон, Роберт, — это древняя органическая
память,  возрастом в несколько геологических эпох, — он  показал  на
край  солнца, поднимающийся над рощами гигантских плаунов, хвощей  и
древовидных   папоротников.   —  Пробуждены   спусковые   механизмы,
заложенные  в  вашу  цитоплазму  сотни  миллионов  лет  назад.  Рост
солнечной  активности и повышение температуры гонят вас назад,  вниз
по  уровням  спинного мозга — в затонувшие моря, погруженные  глубже
самых  нижних  слоев подсознания, в совершенно новую зону  нейронной
психики.   Это   поясничное   перемещение,   полное   биопсихическое
возвращение. Мы действительно вспоминаем эти болота и лагуны. Какими
бы  ужасающими  ни  казались они поначалу, по прошествии  нескольких
mnwei  кошмары  перестанут вас страшить. Вот  почему  Риггс  получил
приказ о возвращении.
   — Пеликозавр? — догадался Керанс.
   Бодкин кивнул.
   —  Шутку мы сыграли славную, да только над собой. Знаете,  почему
там, в Кэмп-Бэрде, рапорта не приняли всерьез? Он не был первым.
   
   По  трапу,  а затем по металлической палубе простучали энергичные
шаги.  В  дверях  возник Риггс, свежевыбритый  и,  похоже,  успевший
позавтракать.  Он дружелюбно отсалютовал тростью подчиненным,  уютно
расположившимся в окружении груды немытой посуды.
   —  Боже,  что  за  свинарник! Доброе утро. Завтра  нам  предстоит
тяжелый  день,  а  потому  давайте-ка  засучим  рукава.  Я  назначил
отплытие  на  двенадцать ноль-ноль. Перед тем —  ровно  в  десять  —
последнее  построение. Я не хочу расходовать топлива зря,  а  потому
повыбрасывайте  за  борт  все, что только можно.  Как  самочувствие,
Роберт?
   — Превосходно, — выпрямляясь, решительно ответил Керанс.
   —  Рад  слышать. Выглядите вы не ахти. Ну да ладно.  Если  хотите
взять катер, чтобы привезти что-нибудь из «Ритца»
   Керанс  слушал вполуха, глядя в окно на величественно всплывающее
солнце.  Между  ним  и полковником воздвиглась теперь  непреодолимая
стена,  потому  что  Риггс не видел снов, не ощущал  их  невероятной
галлюцинаторной мощи. Он все еще повиновался разуму и логике,  жужжа
вокруг  своего  уменьшавшегося, несущественного мирка,  и  со  всеми
своими  инструкциями напоминая собирающуюся вернуться в улей рабочую
пчелу.  Через несколько минут Керанс уже совсем не воспринимал  слов
полковника,  вслушиваясь  лишь  в  гулкий,  приходящий   из   глубин
подсознания   барабанный  бой,  полуприкрыв  глаза  так,   чтобы   в
затемненном пространстве под столом видеть пятнистую, поблескивающую
поверхность триасовой лагуны.
   Сидевший   напротив  Бодкин,  казалось,  глубокомысленно   внимал
полковнику, сложив руки на животе, однако в действительности, скорее
всего,  тоже ощущал внутри себя мезозойский зной. Интересно, сколько
раз, разговаривая с Керансом, он, как сейчас, внутренне пребывал  за
много миль?
   Провожая Риггса до дверей, Керанс заверил:
   —  Не беспокойтесь, полковник, все будет готово вовремя. Спасибо,
что заглянули.
   Когда  катер отвалил, он вернулся к столу. Несколько  минут  двое
биологов  безмолвно изучали друг друга; снаружи плясали в воздухе  и
отскакивали  от  проволочной сетки насекомые; в  небе  величественно
начинал  путь  к  зениту  солнечный  диск.  Наконец  Керанс  прервал
молчание:
   — Алан, я не уверен, что не останусь.
   Не   отвечая,  Бодкин  достал  сигареты.  Прикурив,   он   уселся
поудобнее.
   —  Знаете  ли вы, где мы находимся? — спросил он после  паузы.  —
Что  это  за город? — и, когда Керанс покачал головой, продолжил:  —
Когда-то  часть его называлась Лондоном, хотя это не так  уж  важно.
Любопытно  другое:  я  здесь  родился.  Вчера  я  плавал  к  старому
университетскому кварталу — там теперь множество мелких речушек —  и
отыскал  лабораторию, которой руководил мой отец. Мы уехали  отсюда,
когда  мне  только-только исполнилось шесть, но я хорошо помню,  как
однажды   меня  туда  водили.  В  нескольких  сотнях  ярдов   оттуда
располагался планетарий, я еще успел в нем побывать — как раз  перед
тем, как им пришлось перенастраивать проектор. Большой купол уцелел,
только теперь он в двадцати футах под водой и весь оброс водорослями
—  точь-в-точь Ракушечный Дворец из «Водянят»45. И знаете, глядя  на
него сверху, я почувствовал, что детство Нет, не вернулось, конечно,
но стало вдруг значительно ближе. Сказать по правде, я его более или
менее забыл — в моем возрасте все богатства сводятся к воспоминаниям
о   воспоминаниях.  Уехав  отсюда,  мы  потом  всегда  вели  кочевое
существование, и потому в каком-то смысле этот город —  единственный
дом,  какой  я когда-либо знал... — Бодкин резко смолк, и  лицо  его
вдруг показалось Керансу осунувшимся и бесконечно усталым.
   — Продолжайте, — ровно сказал он.
   
                    Глава VI. Затопленный ковчег
   
   Два  человека  скользнули  по палубе,  мягкие  подошвы  беззвучно
ступали  по  металлическим  листам. Над темной  поверхностью  лагуны
нависло  белесое  полуночное  небо, в нем,  словно  спящие  галеоны,
медленно дрейфовали кучевые облака. Над водой плыли негромкие  звуки
ночных  джунглей — то принималась тараторить мартышка, то  доносился
приглушенный  расстоянием  визг  игуан,  устроившихся  на  ночлег  в
затопленных   зданиях.   Вдоль  береговой  линии   роились   мириады
насекомых, которых то и дело тревожили волны, накатывавшие на базу и
глухо шлепавшие по округлым бортам понтона.
   Керанс  принялся  один  за  одним  отдавать  швартовы,  пользуясь
качкой,   чтобы  снимать  огоны  с  заржавелых  кнехтов  в   моменты
наименьшего   натяжения   троса.  Когда  станция   начала   медленно
поворачиваться, он с беспокойством взглянул вверх, на темный  корпус
базы.   Сначала  над  ее  верхней  палубой  показались  три  лопасти
вертолетного  винта,  затем  увенчанный  ротором  изломанный  хвост.
Прежде  чем  сбросить  последний конец, Керанс  остановился,  ожидая
сигнала от стоящего на правом крыле мостика Бодкина.
   Натяжение   троса  возросло,  и  Керансу  понадобилось  несколько
минут, чтобы снять огон с тумбы, — хотя временами волны и давали ему
несколько  дюймов  слабины, однако уже в  следующий  миг  база  чуть
заметно  накренялась на противоположный борт, и трос  превращался  в
натянутую  над  водой струну. Сверху до него доносился  нетерпеливый
шепот   Бодкина  —  станция  уже  полностью  развернулась  в   узком
пространстве  и теперь стояла носом к лагуне, готовая  двинуться  во
тьму,  сквозь  которую  путеводными  звездами  светили  вдали   окна
пентхауза Беатрис. Наконец Керансу удалось снять огон, и он тихонько
опустил тяжелую петлю в колеблющуюся тремя футами ниже палубы воду.
   Освобожденный от дополнительного груза, громадный барабан,  центр
тяжести  которого был поднят стоящим на крыше вертолетом, накренился
на добрых пять градусов, затем постепенно восстановил равновесие.  В
одной  из кают зажегся, но через несколько секунд снова погас  свет.
Керанс  взял  в руки лежавший на палубе рядом багор и несколько  раз
осторожно оттолкнулся. Промежуток открытой воды расширился — вот  он
достиг  двадцати  ярдов,  затем тридцати Слабое  течение,  постоянно
струившееся  сквозь  лагуны, должно было  вдоль  берега  отнести  их
обратно — туда, где биостанция стояла несколько дней назад.
   С  помощью багра удерживая судно на расстоянии от зданий, которые
они  огибали,  время от времени давя мягкие древовидные папоротники,
menqrnpnfmn  высунувшие  побеги из какого-нибудь  окна,  они  вскоре
преодолели   около   двухсот  ярдов.  Затем  движение   замедлилось,
поскольку   за  мыском,  который  они  миновали,  течение  несколько
слабело; некоторое время спустя они, наконец, приткнулись к берегу в
маленькой узкой бухточке.
   Керанс  перегнулся  через фальшборт, глядя  вниз,  сквозь  темную
воду,   на  маленький  кинотеатр,  лежащий  в  двадцати  футах   под
поверхностью,   с  плоской  крышей,  к  счастью,  не  загроможденной
выступами  лифтов или пожарных лестниц. Помахав Бодкину,  он,  минуя
ряды  аквариумов  и  банок с образцами, прошел через  лабораторию  к
трапу, ведущему в трюм.
   В  основание  понтона был встроен днищевой приемный  кингстон,  и
когда Керанс повернул маховик, мощная струя холодной, пенящейся воды
хлынула  на  ноги. Вернувшись на нижнюю палубу, чтобы последний  раз
осмотреть лабораторию, он увидел, что вода, поступая через  шпигаты,
уже  поднялась  до щиколоток, плещась между мойками  и  столами.  Он
быстро  освободил  из импровизированной клетки мартышку  и  выпихнул
хвостатого родича в окно. Станция оседала, словно лифт, и он  побрел
—  уже  по  пояс в воде — к трапу и поднялся на главную палубу,  где
Бодкин  с  нескрываемым удовольствием наблюдал,  как  плавно  уходят
вверх окна соседнего здания.
   Когда  станция легла на грунт, вода не доходила до уровня главной
палубы  фута  на три; судно оставалось на ровном киле, а  с  правого
крыла  мостика  можно  было  легко  перебраться  в  разверстое  окно
высящейся  над ним каменной громады. Снизу слабо слышалось бульканье
воздуха, выходившего из колб и реторт, а из ушедшего под воду  окна,
расположенного близ стола с реактивами, расползалось пенистое пятно.
   Наблюдая, как бледнеют и растворяются индиговые пузырьки,  Керанс
представлял  себе  там,  внизу, под водой, увешанную  диаграммами  и
графиками  стену — превосходный эпилог к описанию тех  биофизических
механизмов,   которые   они  тщились  изучить,   почти   водевильный
комментарий, который, быть может, символизирует ту неопределенность,
что открывается впереди теперь, когда они с Бодкином уже не могут не
остаться  здесь.  Отныне  они входили в  aqua  incognita46  и  могли
руководствоваться лишь интуицией.
   Керанс  извлек  из  пишущей  машинки  в  каюте  лист  и  накрепко
пришпилил  его к дверям камбуза. Бодкин украсил послание размашистой
   ondohq|~, после чего оба вновь вышли на палубу и спустили на воду
катамаран.
   Не  запуская  подвесного  мотора,  они  неторопливыми  движениями
весел   погнали  маленькое  суденышко  по  черной  воде   и   вскоре
растворились в темно-синих тенях, скрадывающих берега лагуны.
   
   Вертолет  с  оглушительным ревом кружил над пентхаузом,  ныряя  и
подпрыгивая  в поисках места для посадки; поднятый его винтом  ветер
неистово   метался  над  плавательным  бассейном,  пытаясь   порвать
натянутый над патио полосатый тент. Наблюдая за этими эволюциями  из
окна  гостиной, Керанс улыбался, пребывая в уверенности, что  шаткая
куча  бочек из-под керосина, которую они с Бодкином нагромоздили  на
крыше,  наверняка  отпугнет  пилота. Пара  бочек  упала  в  патио  и
плюхнулась  в  бассейн, потом вертолет отвернул  в  сторону,  однако
вскоре вернулся и завис.
   Сержант Дейли развернул машину так, чтобы люк оказался обращен  к
окнам  гостиной; в проеме показалась фигура Риггса —  полковник  был
без   пилотки,  двое  солдат  страховали  его,  пока  тот   орал   в
радиомегафон.
   Зажимая  уши,  со своего наблюдательного пункта в  дальнем  конце
гостиной к Керансу подбежала Беатрис:
   — Роберт, он пытается что-то нам сказать!
   Керанс  кивнул, однако голос полковника совершенно растворялся  в
реве  двигателя. Риггс смолк, и вертолет увалился в сторону, а потом
полетел через лагуну, унося с собою вибрацию и шум.
   Керанс  обнял девушку за плечи, ощутив под пальцами  ее  гладкую,
нежную кожу.
   —  Что  ж,  по-моему, мы достаточно хорошо представляем,  что  он
может сказать.
   Они  вышли  в  патио и помахали Бодкину, поправлявшему  на  крыше
баррикаду из бочек. Далеко внизу, на противоположном берегу  лагуны,
выступали из воды верхняя палуба и мостик затопленной биостанции; от
нее,   крутясь  в  струях  медлительного  течения,  отплывали  сотни
исписанных блокнотных страниц. Стоя у перил, Керанс указал на черно-
желтый  корпус базы, пришвартованной сейчас у «Ритца», в дальней  из
трех центральных лагун.
   После  тщетной попытки поднять затопленную биостанцию,  Риггс,  в
полном  соответствии с первоначальным намерением, отбыл  в  полдень,
напоследок  послав катер к дому, где, как он предполагал,  прятались
db` биолога. Найдя лифт бездействующим, его люди решили воздержаться
от  подъема пешком на двадцатый этаж, тем более, что несколько игуан
уже  успели  обжить нижние площадки лестницы; тогда-то  полковник  и
предпринял попытку добраться до беглецов на вертолете. Не  преуспев,
он вламывался теперь в «Ритц».
   —  Слава  Богу, что он уехал! — пылко воскликнула Беатрис.  —  Он
изрядно действовал мне на нервы.
   —  И  вы  отнюдь не делали из этого секрета. Удивительно, что  он
еще  не попытался пристрелить вас — в результате несчастного случая,
разумеется.
   —   Но,  дорогой  мой,  он  был  совершенно  невыносим!  Все  эти
несгибаемая  воля  и  переодевание  к  обеду  в  джунглях  —  полное
отсутствие приспособляемости.
   —  Вообще-то  Риггс  молодчина,  —  спокойно  заметил  Керанс.  —
Надеюсь, ему повезет.
   Теперь,  когда  Риггса не стало рядом, он понял, как  сильно  все
зависело от неизменных оптимизма и выдержки полковника. Без  него  и
дисциплина,  и моральный дух в отряде мгновенно рухнули  бы,  словно
карточный  домик. Теперь предстояло выяснить, сможет ли  он  внушить
спутникам  такие  же  уверенность  и  целеустремленность.   Лидером,
конечно  же,  надлежит  быть ему: Бодкин  слишком  стар,  а  Беатрис
слишком погружена в себя.
   Керанс  посмотрел  на  термометр,  который  постоянно  носил   на
запястье  рядом с часами: уже перевалило за половину  четвертого,  а
температура  все еще держалась на ста десяти; солнечные лучи  лупили
по  коже,  как  тяжелые  кулаки. С крыши  спустился  Бодкин,  и  они
отправились в гостиную.
   Возобновляя  совещание, прерванное появлением  вертолета,  Керанс
сказал:
   —В  резервуаре у вас на крыше, Беа, еще около тысячи  галлонов  —
этого хватит месяца на три; в худшем случае, на два — можно ожидать,
что  погода  станет  намного  жарче. Я  советую  вам  закрыть  часть
квартиры и поселиться здесь. Окна гостиной выходят на север, а выход
шахты  лифта послужит защитой от ливней, когда южные штормы принесут
их  сюда. Десять против одного, что ни ставни, ни воздушные занавеси
спальни перед ними не устоят. А что у нас с провизией, Алан? Надолго
хватит запасов в морозильнике?
   Бодкин состроил гримасу отвращения.
   —  Ну  Поскольку  заливное из телячьих языков  почти  съедено,  а
nqr`k|m{e припасы состоят, главным образом, из говяжьей тушенки,  то
можете сказать: «до бесконечности». Однако если вы и впрямь намерены
питаться  этим  веществом  — на полгода. Но  лично  я  предпочел  бы
игуану.
   —   А   игуана,   без  сомнения,  предпочтет  вас.  Кстати,   это
представляется  мне  достаточно  справедливым.  Итак,   Алан   будет
оставаться  на  биостанции — до тех пор, пока его не выгонит  подъем
воды. Ну а я — я по-прежнему в «Ритце». Что-нибудь еще?
   —   Да,   дорогой,  —  проворковала  Беатрис,  в   обход   дивана
направляясь  к  бару. — Заткнитесь. Вы начинаете напоминать  Риггса.
Только вам командирские замашки не к лицу.
   Керанс шутливо козырнул ей и подошел к картине Эрнста, висящей  в
дальнем конце гостиной; Бодкин любовался джунглями, стоя у окна. Два
этих пейзажа с каждым днем обретали все большие черты сходства  и  —
оба — все больше напоминали третий, ночной пейзаж, который каждый из
присутствующих носил в себе. Они никогда не обсуждали  этих  снов  —
общей  сумеречной  зоны,  где  они странствовали  по  ночам,  словно
призраки с полотна Дельво.
   Беатрис  опустилась на диван, спиной к нему,  и  Керанс  подумал,
что  нынешнее  единство группы продержится недолго.  Беатрис  права:
командирские замашки ему не к лицу — для этого он слишком  пассивен,
слишком  интровертен, слишком эгоцентричен. Однако куда существеннее
было   другое:   для  них  начиналась  новая  жизнь,   где   прежние
привязанности и обязательства теряли смысл. С момента, когда решение
было  принято, связывающие их узы начали мало-помалу слабеть; вот  и
жить  по  отдельности  они договорились не  только  ради  сохранения
привычных  удобств.  Как  бы ни нуждался он в  Беатрис,  присутствие
девушки могло ограничить ту абсолютную свободу, которой он для  себя
искал.  Отныне каждому из них предстоит собственным путем  следовать
сквозь  джунгли  времени,  отмечая собственные  точки,  возврата  за
которыми  уже нет. Пусть иногда им и случится увидеть друг друга,  —
издали,  через  лагуну,  или встретясь на биостанции,  —  но  местом
подлинных встреч станут впредь только сны.
   
                   Глава VII. Карнавал аллигаторов
   
   Повисшая   над  лагуной  безмятежная  предутренняя  тишина   была
внезапно   взорвана  могучим  трубным  ревом.  С  усилием   заставив
qnopnrhbk~yeeq  тело  покинуть постель,  Керанс  заспотыкался  среди
разбросанных по полу книг. Сетчатую балконную дверь он  толкнул  как
раз  вовремя,  чтобы увидеть громадный белый гидроплан,  описывающий
циркуляцию по зеркалу лагуны — два его длинных, обтекаемых  поплавка
вырезали  безупречные  ломти  водяной  пыли.  Когда  тяжелая   волна
шлепнула  по  стене отеля, смывая колонии водяных пауков  и  тревожа
гнездившихся в гниющих бревнах летучих мышей, он мельком  заметил  в
пилотской   кабине   высокого,  широкоплечего   человека   в   белом
тропическом  шлеме  и  белой  же  куртке,  стоявшего  перед  пультом
управления.
   Он  вел  гидроплан  с  изящной легкостью, беспечно,  даже  как-то
развязно,  прибавляя  оборотов двум мощным турбинам,  когда  самолет
ударял  в широкие покатые валы, катившиеся поперек лагуны —  вздымая
фонтаны  радужных брызг, поплавки врезались в воду и ныряли,  словно
моторные  лодки,  прорывающиеся  сквозь  океанский  прибой.  В  такт
движениям  самолета  человек  покачивался  на  пружинящих  ногах   —
колесничий, в совершенстве владеющий квадригой горячих коней.
   Скрытый каламитами47, которые теперь буйно разрослись на балконе,
—  усилия,  необходимые,  чтобы постригать их,  давно  уже  казались
Керансу   напрасными,   —  он  наблюдал  за  пришельцем,   оставаясь
незамеченным.  Когда самолет, вздымая белую пену,  пошел  на  второй
круг,   перед  Керансом  на  мгновение  мелькнули  хищный   профиль,
блестящие глаза и зубы, победное выражение на веселом лице  и  блеск
серебряных заклепок обвившего талию патронташа.
   Когда  гидроплан  достиг дальнего края лагуны,  прозвучала  серия
сухих,  коротких  взрывов, и над водой лохматыми красными  зонтиками
повисли  сигнальные ракеты, разбрасывавшие по берегу искры и тлеющие
гильзы.
   Наконец,  надсадно воя двигателями, самолет свернул в  протоку  и
ринулся вниз, в следующую лагуну; разведенная им волна несколько раз
хлестнула  по  склоненной  к  воде листве.  Вцепившись  в  балконные
перила,  Керанс  наблюдал, как медленно успокаиваются  воды  лагуны,
тогда    как   прибрежные   заросли   гигантских   папоротников    и
лепидодендронов48, продолжают мотаться и гнуться, раскачанные ветром,
   onpnfdemm{l   винтами  исчезнувшего  гидроплана.  Тонкая   пелена
красноватой   дымки   тянулась  на  север,  постепенно   бледнея   и
растворяясь  по  мере  того,  как  таял  в  отдалении  гул  моторов.
Неистовое вторжение чужеродных энергии и шума, а также явление  этой
странной  фигуры  в белом костюме привели Керанса в  замешательство,
грубо вырвав биолога из многодневных апатии и оцепенения.
   Все  шесть  недель, минувших со дня ухода Риггсова отряда,  он  в
полном  одиночестве  жил в пентхаузе «Ритца», все  глубже  и  глубже
погружаясь  в безмолвный мир окружающих джунглей. После десяти  утра
продолжающееся  повышение  температуры  —  в  полдень  термометр  на
балконе  уже отмечал больше ста тридцати — и расслабляющая влажность
делали  выход из отеля практически невозможным; окружающие лагуны  и
джунгли буквально плавились от жары до четырех часов дня, а  к  тому
времени  Керанс,  как  правило, бывал  уже  слишком  утомлен,  чтобы
предпринять какое-либо действие, кроме возвращения в постель.
   Весь  день  он  проводил у затененных частыми жалюзи  окон  своих
апартаментов, прислушиваясь в полутьме, как поскрипывает, расширяясь
и  сокращаясь от перепадов температуры, противомоскитная проволочная
сетка.   Бльшую  часть  прибрежных  зданий  уже  поглотили  джунгли;
гигантские  плауны  и каламиты скрыли белые прямоугольники  фасадов,
затеняя логова ящериц, поселившихся в провалах окон.
   Необъятные илистые наносы за лагуной стали сливаться в  огромные,
сверкающие  на солнце отмели, местами уже возвышавшиеся  над  линией
берега,  рождая в сознании туманные ассоциации с золотыми  приисками
давних  дней. Солнечные лучи проникали в самый мозг Керанса,  омывая
все  уровни  подсознания и увлекая его вниз,  в  теплые,  прозрачные
глубины,  где  любые реальности пространства и времени  окончательно
теряли смысл и переставали существовать. Ведомый собственными снами,
он  отступал  сквозь пласты всплывающего навстречу прошлого,  сквозь
бесконечную  череду все белее диковинных прилагунных  ландшафтов,  и
каждый из них — в соответствии с теорией Бодкина — воплощал какой-то
из  уровней  спинного  мозга.  Иной раз зеркало  вод  представлялось
прозрачным и трепещущим, в другой — стоячим и темным; берега то были
сложены  глинистыми  сланцами, серыми,  словно  тусклая,  отливающая
металлом  шкура  исполинского  ящера,  то  зовуще  источали   мягкое
карминовое сияние; небо становилось нежным и прозрачным, пустынность
песчаных  пространств — полной и абсолютной; и все это полнило  душу
Керанса тонкой и сладкой мукой.
   В  этом  погружении в бездну археопсихического времени  он  всеми
qhk`lh  стремился достичь дна, усилием воли заставляя  себя  забыть,
что оказавшись там, станет окончательно чуждым внешнему миру, а тот,
в свою очередь, совершенно невыносимым для него.
   Иногда — в минутном приливе энергии — Керанс торопливо заносил  в
дневник  беглые  наблюдения  за новыми растительными  формами,  а  в
первые  две-три  недели  несколько раз навещал  Бодкина  и  Беатрис.
Однако оба они все чаще предавались собственным погружениям в  толщи
абсолютного  времени.  Доктор пребывал  в  мире  грез,  скитаясь  на
плоскодонке  по  речушкам  и  протокам в  поисках  затонувшего  мира
собственного детства. Как-то раз Керанс наткнулся на него — с шестом
в руках старик замер на корме своего крохотного железного суденышка,
пустыми  глазами  взирая на окружающие здания.  Глядя  прямо  сквозь
Керанса, он так и не услышал оклика. Впрочем, с Беатрис, несмотря на
внешнее отчуждение, сохранялся прежний тайный, подсознательный союз,
основанный   на   молчаливом   признании   уготованных   им    обоим
символических ролей.
   
   Сигнальные  ракеты  начали взвиваться над  дальней  лагуной,  где
находились  биостанция и дом Беатрис, — когда  яркие  огненные  шары
усеяли небо, Керанс вынужден был на мгновение заслонить глаза рукой.
Несколькими минутами позже и несколькими милями дальше  —  а  районе
южных  илистых отмелей — прозвучала серия ответных выстрелов, легкие
дымки которых вскоре рассеялись в воздухе.
   Итак,  незнакомец на гидроплане был не один. Поняв, что вторжения
не  избежать,  Керанс  взял  себя  в руки.  Расстояния,  разделявшие
ответные сигналы, были достаточно велики — значит, пришельцы разбиты
на несколько групп, а гидроплан, очевидно, занимается разведкой.
   Плотно  закрыв  за  собой  сетчатую  дверь,  Керанс  вернулся   в
комнату,  по  дороге подхватив со спинки стула и  накинув  на  плечи
куртку.  По  привычке  он прошел в ванную и  встал  перед  зеркалом,
рассеянно  ощупывая поросшее недельной щетиной лицо — выгоревшие  до
жемчужной белизны волосы в сочетании с эбеновым загаром и ушедшим  в
себя  взглядом глубоко запавших глаз придавали ему вид  законченного
многоопытного   бродяги.  Из  сломанного   дистиллятора   на   крыше
нацедилось  около  ведра  грязной воды;  зачерпнув  немного,  биолог
сполоснул   лицо  —  символическое  омовение,  ритуал,   исполняемый
исключительно в силу привычки.
   Отогнав  лодочным  багром  двух юных  игуан,  бездельничавших  на
причале, он столкнул на воду катамаран, и маленький подвесной  мотор
sbepemmn  погнал суденышко по маслянисто-медлительным водам.  Внизу,
под  их  поверхностью, лениво шевелились клубки водорослей и плавали
тяжеловесные водяные жуки, а стремительные водомерки легко оставляли
лодку  за  флагом.  Едва минуло семь, и температура  еще  не  успела
подняться  выше  восьмидесяти, что с полным  основанием  можно  было
назвать  «приятной прохладой»; в прозрачном воздухе  еще  не  гудели
комариные  тучи — лишь полуденная жара заставит кровососов  покинуть
уютные гнезда.
   Когда  катамаран шел короткой — ярдов сто, не больше —  протокой,
которая  вела в южную лагуну, в небе опять начали вспыхивать ракеты;
над  головой  несколько  раз пронесся гидроплан  —  на  миг  взгляду
Керанса  вновь  предстала фигура облаченного в во все белое  пилота.
Оказавшись  в  лагуне, биолог заглушил двигатель и дальше  пошел  на
веслах,  укрываясь под нависающими листьями папоротников и бдительно
выискивая взглядом потревоженных волнами водяных змей.
   Наконец   он   загнал  катамаран  в  купу  хвощей,   превративших
односкатную  крышу магазина в отстоящий на двадцать  пять  ярдов  от
берега  зеленый островок, и по отлогому бетонному косогору побрел  к
пожарной   лестнице,   проходящей  по  стене  примыкающего   здания.
Преодолев пять этажей, он выбрался на плоскую кровлю и лег за низким
парапетом,   глядя   вверх,  на  возносящийся   неподалеку   массив,
увенчанный пентхаузом Беатрис.
   Гидроплан  с ревом кружил над заливом, вдающимся в дальний  берег
лагуны;  пилот бросал его взад и вперед, словно всадник,  укрощающий
не  в  меру горячего скакуна. В небе продолжали вспыхивать ракеты  —
некоторые  всего в четверти мили. Потом ухо Керанса уловило  низкий,
нарастающий  рев  —  резкий,  явно животного  происхождения,  чем-то
неуловимо  напоминающий  вопли игуан. Он приближался,  смешиваясь  с
воем  двигателей и треском сокрушаемых и сминаемых растений;  Керанс
увидел,  как  один  за другим валятся вдоль русла протоки  громадные
древовидные  папоротники  и  каламиты — падают,  взмахивая  ветвями,
словно повергаемыми к стопам победителя знаменами. Вспоротые джунгли
извергали  целые  тучи  летучих мышей,  которые  неистово  бросались
врассыпную,  улепетывая  через лагуну; их  пронзительные  крики  без
следа  растворялись  в реве набирающих обороты турбин  гидроплана  и
сухом треске ракетниц.
   Внезапно  вода  в устье протоки поднялась на несколько  футов,  и
то,  что  прежде представлялось взгляду затором из бревен,  рухнуло,
покатилось,  сминая все пути, и вырвалось в лагуну. Затем,  движимая
d`bkemhel  пробивающей себе путь нагонной волны, хлынула миниатюрная
пенная  Ниагара,  на  гребне которой скользили прямоугольные  черные
суденышки  —  судя  по  всему, того же происхождения,  что  и  катер
Риггса; краска с намалеванных на их носах гигантских драконьих  глаз
и  зубастых пастей местами облупилась. На каждом виднелось по дюжине
то  ли  дочерна загорелых, то ли чернокожих молодых людей, одетых  в
белые  футболки  и  шорты. Катера мчались к  центру  лагуны,  чтобы,
скучившись  там,  заглушить моторы и лечь в  дрейф;  среди  всеобщих
возбуждения  и  mкlйe49  с  их палуб продолжали  взлетать  последние
ракеты.
   И  тем  не  менее, внимание полуоглушенного всей  этой  суматохой
Керанса  сосредоточилось  на  другом — на  множестве  длинных  буро-
коричневых  тел,  мощно  вспарывавших бурлящую  воду,  вспенивая  ее
движениями могучих хвостов. Аллигаторы — таких огромных ему  еще  не
случалось  видеть, многие из них достигали двадцати пяти футов;  они
яростно расталкивали и теснили друг друга, прокладывая себе  путь  к
чистой  воде, и огромной стаей сбивались вокруг неподвижного  теперь
гидроплана.  Распахнув  дверцу, пилот с торжеством  взирал  на  этот
выводок рептилий. Он небрежно махнул экипажам катеров, а затем обвел
лагуну  широким, круговым жестом, показывая, что на якорь они станут
именно здесь.
   Пока  его  помощники-негры снова запускали двигатели  и  медленно
подводили суда к берегу, он критическим взором осматривал окружающие
здания; на волевом его лице застыла самодовольная улыбка. Аллигаторы
собрались подле самолета, словно собаки вокруг хозяина; над  ними  с
криками  вились  плотные  стаи птиц —  нильских  зуйков  и  каменных
кроншнепов,  извечных  спутников крокодилов.  Все  больше  и  больше
рептилий  сбивалось  в стаю — они плыли плечом к плечу,  сужающимися
кругами двигаясь по часовой стрелке; и так продолжалось до тех  пор,
пока  их  не  собралось  не  меньше двух тысяч  —  концентрированное
воплощение злобы пресмыкающихся.
   
   Выкрикнув  что-то, — две тысячи морд высунулись из воды,  узнавая
знакомый  голос,  —  пилот вернулся в кабину.  Пропеллеры  ожили,  и
гидроплан  сорвался  с  места,  острыми  килями  поплавков  рассекая
оказавшихся на дороге незадачливых аллигаторов; самолет направился к
протоке,  ведущей  в  следующую лагуну, а вся  стая  рептилий  разом
   phmsk`q|  за  ним.  Лишь немногие отделились и  парами  принялись
патрулировать  берега  лагуны, заглядывая в полузатопленные  окна  и
выгоняя  оттуда  любопытствующих игуан. Несколько других,  скользнув
между зданиями, заняли позиции на едва покрытых водой крышах. Позади
них, в центре лагуны, вода продолжала кипеть, по временам выбрасывая
на   поверхность  снежно-белое  брюхо  какого-нибудь  нерасторопного
аллигатора, не успевшего увернуться от смертоносного поплавка.
   Когда  бльшая часть этой фантастической армады рептилий втянулась
в  протоку, Керанс оставил свой наблюдательный пункт и, спустившись,
пошлепал  по влажному бетонному откосу туда, где оставил  катамаран.
Однако   поднятая   гидропланом  волна  оказалась   проворнее:   она
подхватила  суденышко,  отнесла и в  —  обратном  своем  движении  —
повлекла   его   прямо  навстречу  крокодильему  арьергарду.   Через
несколько   секунд   катамаран  был  уже  перевернут   аллигаторами,
рвавшимися скорее попасть в речку, и мгновенно разодран на куски  их
щелкающими челюстями.
   Плывший  замыкающим крупный кайман заметил среди хвощей  стоящего
по  пояс  в  воде Керанса и повернул к нему, не спуская  с  человека
непроницаемых  черных глаз. Его грубая, чешуйчатая спина  и  гребень
вдоль  хвоста  плавно изгибались, мощно посылая тело вперед.  Биолог
быстро отступил вверх по склону, по дороге поскользнувшись и ухнув в
воду до плеч, и начал взбираться по пожарной лестнице как раз в  тот
момент,  когда  кайман, выбравшись из воды и тяжело передвигаясь  на
своих  коротких, кривых лапах, попытался схватить ноги  ускользающей
добычи.
   С  трудом  переводя дыхание после стремительного подъема,  Керанс
перегнулся   через   парапет,  глядя   вниз,   прямо   в   холодные,
бесстрастные, немигающие глаза рептилии.
   — Ты славный сторожевой пес, — беззлобно сказал он.
   Затем,  высвободив  из  кладки стены расшатанный  кирпич,  Керанс
обеими  руками  поднял его над головой и с размаху швырнул  прямо  в
шишку  па конце кайманьей морды, удовлетворенно усмехнувшись,  когда
тот  взревел  и  попятился, раздраженно щелкая  зубами  на  хвощи  и
разметанные по поверхности останки катамарана.
   
   После  получаса ходьбы и нескольких мелких стычек с  отступавшими
игуанами  он  преодолел-таки  две  сотни  ярдов  береговой  линии  и
добрался  до дома Беатрис. Девушка встретила Керанса у лифта,  в  ее
широко раскрытых глазах застыла тревога.
   —  Что  происходит, Роберт? — она вскинула руки ему  на  плечи  и
прижалась лицом к мокрой рубашке на груди. — аллигаторов видели?  Их
тысячи!
   —  Видел?  Да  один  из них чуть было не сожрал  меня  у  вас  на
пороге.
   Керанс   высвободился  и,  подойдя  к  окну,  распахнул   ставни.
Гидроплан стремительно кружил по центральной лагуне — стая  рептилий
следовала   за   ним   по   пятам;  отстающие   сворачивали,   чтобы
расположиться  на  берегу.  В  здешней  лагуне  крокодилов  осталось
десятка   три-четыре,   и  они,  разбившись   попарно,   неторопливо
патрулировали  завоеванные  воды, изредка  кидаясь  на  неосторожных
игуан.
   —  Должно быть, этих чертовы твари служат вместо сторожевых псов,
—   рассудил  Керанс.  —  Этакие  дрессированные  тарантулы.   Ловко
придумано, ничего не скажешь.
   Беатрис  стояла  рядом, нервно теребя воротник  желтовато-зеленой
шелковой  блузки, накинутой поверх черного купальника. Хотя гостиная
с течением времени приобретала все более запущенный вид, собственную
внешность   девушка  продолжала  лелеять  с  прежней   самозабвенной
целеустремленностью.  Нанося  редкие  визиты,  Керанс   всякий   раз
заставал Беатрис сидящей в патио или перед в спальне, перед трюмо, и
с  отработанным автоматизмом накладывающей на лицо бесконечные  слои
всяческих  кремов  и  макияжа — так слепой  художник  день  за  днем
поправляет  на ощупь давным-давно написанный портрет, опасаясь,  что
прервав  это  занятие,  окончательно забудет  собственное  творение.
Волосы девушки всегда были безупречно убраны, глаза и губы изысканно
подведены,  однако ушедший в себя, отстраненный взгляд  придавал  ее
красоте что-то от восковой фигуры, glacй50 неодушевленного манекена.
Однако теперь она пробудилась.
   —  Кто  они, Роберт? И этот человек в гидроплане он меня  пугает.
Был бы здесь полковник Риггс
   —  Сейчас  он за тысячу миль отсюда, если вообще не достиг  Кэмп-
Бэрда.  Но не беспокойтесь, Беа. Похоже, это мародеры, да  только  у
нас им нечем поживиться.
   
   Большой  трехпалубный пароход с кормовым гребным колесом вошел  в
лагуну и теперь медленно приближался к трем катерам, приткнувшимся к
   aepecs  как раз там, где раньше была пришвартована база  Риггсова
отряда.   Судно  было  заметно  перегружено  —  под  весом  огромных
парусиновых  тюков и каких-то укутанных брезентом механизмов  корпус
осел  так,  что  вода  всего на шесть дюймов  не  достигала  главной
палубы.
   Керанс  догадался,  что  это был плавучий  склад  пришельцев,  их
база,  и  что  подобно  большинству  других  авантюристов,  все  еще
скитающихся по экваториальным лагунам и архипелагам, они  занимались
грабежом    затопленных   городов,   извлекая   из   воды    тяжелое
специализированное     оборудование,     такое,     как      силовые
электрогенераторы или трансформаторы, в силу необходимости брошенные
при  эвакуации.  Формально  такое мародерство  строго  наказывалось,
однако  в действительности власти были только рады платить  —  пусть
даже втридорога — за любые спасенные ценности.
   — Смотрите!
   Схватив  Керанса за локоть, Беатрис указала вниз, на  биостанцию,
на  мостике  которой размахивал руками взъерошенный  доктор  Бодкин.
Один из стоявших на верхней палубе парохода — полуголый негр в белых
брюках  и белой пилотке — поднял мегафон и прокричал что-то в ответ.
Керанс пожал плечами.
   —  Алан прав. Показавшись, мы можем только выиграть. Если  мы  им
поможем, они вскоре уйдут и оставят нас в покое.
   Беатрис  колебалась,  и Керанс успокаивающее  взял  ее  за  руку.
Гидроплан,   на  этот  раз  без  сопровождения  крокодильей   свиты,
пересекал центральную лагуну, чуть подскакивая на волнах и  оставляя
за собой белопенный бурунный след.
   —  Пошли.  Если мы вовремя спустимся на причал, он,  может  быть,
нас подбросит.
   
              Глава VIII. Человек с обаятельной улыбкой
   
   В   прохладной  тени  кормового  тента  Стрейнджмен  рассматривал
гостей,  откинувшись  на  высокую  спинку  трона  в  стиле  Высокого
Возрождения,  выловленного,  по  всей  вероятности,  в  какой-нибудь
венецианской  или флорентийской лагуне. Он уже успел  переодеться  в
свежий  белый костюм, блестящая шелковистая ткань которого,  отражая
позолоту,  наделяла  эту странную личность почти  магической  аурой;
красивое,   мрачное   лицо   отражало   смесь   подозрительности   и
m`qlexkhbncn презрения.
   —  Ваши  побуждения представляются столь сложными,  доктор,  что,
боюсь,  вы  и  сами отказались от надежды их понять,  —  заметил  он
Керансу. — Ладно, назовем это синдромом тотального тунеядства  и  на
том покончим.
   Стрейнджмен   щелкнул  пальцами  стоявшему  за  спиной   стюарду;
мгновенно появился поднос с закусками, и он двумя пальцами  подцепил
маслину.  Беатрис, Керанс и Бодкин полукругом сидели  перед  ним  на
низких  кушетках,  попеременно  подмерзая  или  поджариваясь   —   в
зависимости  от  того,  как менял над ними  направление  вентилятор,
который   превращал  рожденный  кондиционером  холодный   воздух   в
освежающе-прохладный ветерок. Время близилось к  полудню,  и  лагуна
являла  собой  пылающую чашу; отраженный свет почти скрывал  высокое
здание отеля на противоположном берегу. Джунгли бездвижно замерли  в
немыслимой  жаре;  даже  аллигаторы  попрятались,  используя  всякий
клочок тени, какой только смогли отыскать.
   Несмотря  на  зной,  несколько человек  из  команды  Стрейнджмена
лениво  ковырялись  на одном из водолазных ботов,  под  руководством
громадного,  горбатого  мулата  в  зеленых  хлопчатобумажных  шортах
извлекая   из  трюма  тяжелое  снаряжение.  Гротескная  пародия   на
человеческое  существо, мулат время от времени поправлял  скрывающую
глаз  повязку  и  принимался орать на подчиненных  —  в  прокаленном
воздухе  повисала неразборчивая смесь проклятий, команд  и  ответной
воркотни.
   —  Но  скажите  мне,  доктор,  — нажимал  явно  неудовлетворенный
ответами  биолога  Стрейнджмен,  —  когда  вы  все-таки  собираетесь
окончательно покинуть здешние места?
   Керанс  колебался, прикидывая, следует ли изобрести  какую-нибудь
конкретную   дату.  Когда  —  после  битого  часа   ожидания,   пока
Стрейнджмен  соизволит  переодеться, и последовавшего  затем  обмена
приличествующими  приветствиями  —  между  ними  начался,   наконец,
разговор, он уже пытался объяснить, почему они до сих пор оставались
тут.  Однако  предводитель  мародеров  оказался  неспособен  принять
объяснений  всерьез,  и  насмешливое удивление  наивностью  странной
троицы  то  и  дело резко сменялось у него острой подозрительностью.
Керанс   внимательно  наблюдал  за  ним,  стараясь  избежать  любого
неверного слова или движения. Трудно сказать, кем в действительности
являлся  Стрейнджмен, но уж никак не заурядным  мародером.  Странное
пугающее впечатление производили это судно, его экипаж и его хозяин.
Ophwel  главная опасность исходила именно от хозяина — с  его  белым
лицом,  но  котором  обаятельная  улыбка  остро  контрастировала   с
жестокими чертами.
   —  В общем-то мы этого всерьез не обсуждали, — ответил Керанс.  —
Однако, полагаю, каждый из нас рассчитывает остаться здесь навсегда.
Правда, с продовольствием и горючим у нас туго.
   —  Но,  дорогой  мой, — возразил Стрейнджмен, — ведь  температура
вскоре дойдет чуть ли не двухсот. Вся планета стремительно катится в
мезозой.
   —  Совершенно  верно,  —  вмешался доктор  Бодкин,  на  мгновение
всплыв  из  глубин собственного внутреннего мира, — и  поскольку  мы
тоже  принадлежим  к  этой планете, являемся  частью  целого,  то  и
движемся  в том же направлении. Здесь наша зона перехода,  здесь  мы
заново  осваиваем собственное биологическое прошлое. Вот  почему  мы
решили  остаться.  Так  что,  мистер  Стрейнджмен,  никаких  скрытых
побуждений искать не стоит.
   —  Я  и  не  ищу,  доктор,  я целиком и полностью  доверяю  вашей
искренности,  —  выражение  лица Стрейнджмена  непрерывно  менялось,
отчего   он   по   очереди  выглядел  раздражительным,  дружелюбным,
утомленным  или  отсутствующим; прислушавшись  к  работе  воздушного
насоса  на  водолазном боте, он поинтересовался: — Вы  действительно
провели  детство  в  Лондоне, доктор? Наверное,  у  вас  сохранилось
немало  воспоминаний  о  здешних дворцах  и  музеях?  —и,  помолчав,
язвительно  прибавил:  —  Или  все ваши воспоминания  ограничивается
внутриутробными?
   Керанс   взглянул   на  него,  пораженный  легкостью,   с   какой
Стрейнджмен   освоил   бодкинский  жаргон.   Биолог   заметил,   что
предводитель  мародеров не только ждет ответа, но и  внимательнейшим
образом наблюдает за реакцией Беатрис и за ним самим.
   —  Увы,  боюсь,  что  ничего такого не  помню,  —  Бодкин  сделал
неопределенный жест. — Непосредственное прошлое не представляет  для
меня интереса.
   —  Какая жалость, — лукаво заметил Стрейнджмен. — Вся беда в том,
что  живете вы за добрых тридцать миллионов лет отсюда, а  потому  и
открывающиеся  вам  перспективы изначально ложны. Сколько  прелестей
быстротечной   жизни  вы  теряете!  А  вот  я  прямо-таки   очарован
непосредственным прошлым — для сокровищ триаса сравнение  с  кладами
последних лет второго тысячелетия чрезвычайно невыгодно.
   Опершись  на  подлокотник, он улыбнулся Беатрис, которая  сидела,
qjpnlmn  укрывая  руками  голые колени,  словно  мышка,  наблюдающая
редкой красоты кота.
   —  Ну  а вы, мисс Даль? Выглядите вы немного меланхолично. В  чем
дело? Приступ временнй лихорадки? Или опасаетесь хроноклазма? — и он
рассмеялся, довольный собственным остроумием.
   —   Мы  здесь  быстро  устаем,  мистер  Стрейнджмен,  —  спокойно
проговорила Беатрис. — Кроме того, мне не по душе ваши аллигаторы.
   —  Они  вас  не тронут, — Стрейнджмен откинулся назад  и  обозрел
троицу.  —  Все  это очень странно — он бросил через плечо  короткий
приказ стюарду и, хмурясь, замолчал.
   Керанса вдруг осенило, что белизна стрейнджменовских лица  и  рук
неестественна,  она  свидетельствует  о  полном  отсутствии   кожных
пигментов. Густой загар самого биолога — как, впрочем, и Бодкина,  и
Беатрис    —    делал   их   почти   неотличимыми   от   чернокожего
стрейнджменовского экипажа; да и вообще, нынешнее солнце  давно  уже
стерло  тонкие  различия  между неграми,  мулатами,  квартеронами  и
самбо.  И  только Стрейнджмен сохранил природную бледность,  которую
сознательно подчеркивал белизной одеяний.
   Показался негр — в форменной фуражке, но с обнаженным торсом;  по
его  мощным  мышцам ручейками стекал пот. Ростом он  достигал  шести
футов, однако из-за необъятной ширины плеч казался почти коренастым.
Со  Стрейнджменом  он разговаривал в высшей степени  почтительно,  и
Керанс   только  диву  давался,  каким  образом  альбиносу   удается
поддерживать  власть над экипажем, и почему люди  безропотно  сносят
его резкие манеры и грубый тон.
   —  Это Адмирал, — лаконично представил Стрейнджмен. — Мой старший
помощник.   Если  в  мое  отсутствие  вам  что-нибудь   понадобится,
обращайтесь к нему, — он встал, и спустился с возвышения, где  стоял
трон.  —  Но прежде чем попрощаться, позвольте показать мой  корабль
сокровищ.
   Хищно  сверкнув  глазами,  он галантно  подал  Беатрис  руку,  на
которую та робко оперлась.
   
   Керанс  пришел  к  выводу,  что некогда пароход  служил  плавучим
игорным   домом,   стоявшим  на  якоре  за   пределами   пятимильных
территориальных вод51 где-нибудь у Мессины или Бейрута, или укрытым в
   sqr|e какой-нибудь реки текущей под более мягкими, более терпимыми
небесами  к  югу  от экватора. Когда они покидали палубу,  несколько
человек  опускали на берег древний, разукрашенный трап — его  резные
перила  были  покрыты  облупившейся  позолотой,  а  сверху  все  это
сооружение,  скрипевшее на блоках, словно хворый фуникулер,  защищал
от  солнца белый парусиновый тент, обшитый по краям золотой бахромой
и  тяжелыми  кистями.  Внутренние помещения являли  собой  торжество
такого   же   лабазного  барокко.  Расположенный  в  носовой   части
прогулочной палубы бар, теперь закрытый и темный, напоминал кормовой
«змок»   испанского  галиона;  портик  его  поддерживали  обнаженные
золоченые кариатиды. Полуколонны из поддельного мрамора образовывали
маленькие  лоджии,  которые вели к отдельным кабинетам  и  обеденным
залам,  в  то время, как разделенная центральная лестница напоминала
безвкусные  декорации к голливудскому фильму о  Версале:  парящий  в
воздухе  разгул  пыльных купидонов, множество канделябров,  грязная,
покрытая плесенью и зеленой окисью медь.
   Зато  прежние столы для рулетки и chemin de fer52 исчезли; вместо
них  изборожденный  глубокими шрамами паркетный  пол  был  заставлен
массой корзин и картонок, так нагроможденных у затянутых проволочной
сеткой  окон, что внутрь просачивался лишь намек на бушующий снаружи
свет. Все было тщательно упаковано и запечатано, и только в одном из
углов,  на  старинном, красного дерева столе Керанс увидел скопление
бронзовых  и  мраморных рук, ног, торсов и мелких  осколков  статуй,
ожидавших сортировки и реставрации.
   У  подножия  лестницы Стрейнджмен остановился, сколупывая  ногтем
чешуйку темперы на одной из фресок.
   —  Все  разваливается. Едва ли это соответствует уровню  «Ритца»,
доктор. Завидую вашему здравому смыслу.
   Керанс пожал плечами.
   — Теперь это район с низкой квартплатой.
   Он  подождал,  пока  Стрейнджмен отопрет дверь,  и  они  вошли  в
главный трюм — темную, душную пещеру, с усыпанным опилками полом, на
котором    громоздились   штабеля   больших    деревянных    ящиков.
Кондиционеров  здесь не было, и потому Адмирал с одним  из  матросов
следовали за ними попятам, беспрестанно обдавая их ледяным  воздухом
из  шланга,  подсоединенного к вентилю в стене. Стрейнджмен  щелкнул
   o`k|v`lh, и Адмирал принялся быстро стаскивать брезент, которым было
укрыто пространство между ящиками.
   В  слабом свете Керанс с трудом различил поблескивавшие в дальнем
конце  трюма  очертания  громадного алтаря, украшенного  затейливыми
завитками;   высокие  канделябры,  выполненные  в  виде   дельфинов;
наконец,  украшающий стену над ними неоклассический  просцениумом53,
под  которым  мог  бы разместиться небольшой коттедж.  Рядом  стояла
дюжина статуй — по большей части, эпохи Позднего Возрождения; к  ним
были  прислонены  штабеля тяжелых золоченых  рам.  Дальше  виднелись
несколько   меньших   алтарей   и   триптихов54;   обшитая   золотом
неповрежденная кафедра; три больших конных статуи (в гривах  лошадей
еще сохранились высохшие остатки запутавшихся водорослей); несколько
двустворчатых  соборных дверей, выложенных  золотом  и  серебром;  а
также   большой  многоярусный  мраморный  фонтан.  На  металлических
стеллажах  по стенам трюма теснился антиквариат помельче:  обрядовые
урны, кубки, щиты, подносы, части декоративного вооружения, парадные
письменные приборы и тому подобное.
   Все  еще  держа  Беатрис  под  руку, Стрейнджмен  широким  жестом
указал   на  пространство  перед  собой,  и  до  Керанса  донеслось:
«Сикстинская  капелла» и «Усыпальница Медичи»,  —  но  тут  стоявший
рядом Бодкин пробормотал:
   —   С   эстетической  точки  зрения  здесь,  в  основном,   хлам,
подобранный  только  ради  золота. Но его  не  так  уж  много.  Чего
добивается этот человек?
   Керанс   кивнул,   глядя  на  странную  пару  —   облаченного   в
белоснежный  костюм Стрейнджмена и голоногую Беатрис;  внезапно  ему
вспомнилась  картина  Дельво,  с ее  скелетами  в  смокингах:  узкое
мраморно-белое лицо Стрейнджмена напоминало череп, и было в нем что-
то  от изящества пляшущего скелета. Он понял, что испытывает к этому
человеку беспочвенное и беспричинное отвращение, враждебность скорее
отвлеченную, чем личную.
   —  А  вы,  Керанс,  что вы обо всем этом думаете?  —  Стрейнджмен
остановился  в  конце прохода и повернул обратно,  коротко  приказав
   @dlhp`ks снова закрыть «сокровища». — Впечатляет, доктор?
   Керанс сумел отвести взгляд от лица Стрейнджмена и посмотреть  на
похищенные реликвии.
   — Они словно кости, — твердо сказал он.
   —  Кости? — вскинулся возмущенный Стрейнджмен. — О чем это вы? Вы
с ума сошли, Керанс! Великий Боже, кости!
   Он  испустил  стон  мученика, но тут  Адмирал  подхватил  рефрен,
сначала  произнося  слово  тихо, почти про себя,  словно  дегустируя
незнакомое яство, затем повторяя его все громче и быстрее, с  каким-
то  странным облегчением; широкое лицо его содрогалось от  смеха.  К
нему  не  замедлил присоединиться второй моряк, и они хором  запели,
извиваясь над воздушным шлангом, как танцоры со змеей:
   — Кости! Черт бы взял их, кости! Кости, кости, черт возьми!
   Стрейнджмен  сердито наблюдал за ними; тугие желваки  ходили  под
белой  кожей лица, смыкаясь и размыкаясь, как наручники. Возмущенный
этой  демонстрацией плохого настроения и дурного воспитания,  Керанс
повернулся,  чтобы уйти. Альбинос кинулся следом и ладонью  в  спину
буквально протолкнул его вдоль прохода, прочь из трюма.
   Пять  минут  спустя, когда на борту одного из ботов они  отвалили
от  парохода,  Адмирал  —  а  с  ним еще  с  полдюжины  мародеров  —
выстроились  вдоль  лееров, продолжая напевать и  пританцовывать.  К
Стрейнджмену тем временем вернулось хорошее настроение; он  спокойно
стоял,  выделяясь  среди окружающих ослепительно-белым  костюмом,  и
посылал вслед гостям ироническую улыбку.
   
                     Глава IX. Заводь Танатоса55
   
   На  протяжении  ближайших двух недель, пока южный горизонт  мало-
помалу наливался темными грозовыми тучами, Керанс видел Стрейнджмена
регулярно — чаще всего, когда тот носился на своем гидроплане вокруг
лагун или же, сменив белую пиджачную пару на комбинезон, наблюдал за
работой   трофейных   команд.  В  каждой  лагуне   обосновалось   по
   bndnk`gmnls боту, укомплектованному шестью ныряльщиками,  которые
методически обшаривали затопленные здания. Временами мерное шарканье
нагнетающих  воздух ручных помп прерывалась ружейной пальбой,  когда
приходилось   прикончить  отважившегося  сунуться   слишком   близко
аллигатора.
   Сидя   в   полумраке   апартаментов  «Ритца»,  Керанс   внутренне
оставался  совершенно  чужд  всей этой  деятельности  —  пусть  себе
Стрейнджмен  добывает  какие  угодно  сокровища,  лишь  бы  убирался
поскорее.  Сны  стали  все  чаще и все  глубже  вторгаться  в  жизнь
биолога, а его иссушенное сознание все больше замыкалось в себе.  Та
единственная  плоскость  времени, в  которой  существовали  зловещий
альбинос  и  его  мародеры, казалась столь тонкой и прозрачной,  что
едва  ли могла претендовать на право называться реальностью. Правда,
время  от  времени, когда Стрейнджмен наносил ему  очередной  визит,
Керансу  приходилось  ненадолго всплывать на эту  тонкую  плоскость,
однако подлинный центр его сознания пребывал далеко отсюда.
   Любопытно,  что первоначальное раздражение Керансом  сменилось  у
предводителя мародеров необъяснимой симпатией. Спокойный, методичный
и  даже  несколько  чопорный  склад  мышления  биолога  являл  собою
превосходную мишень для едкого стрейнджменовского юмора.  Случалось,
он  поддразнивал Керанса — мог, например, посреди разговора с  самым
серьезным  видом  взять  его под руку и, отведя  в  сторону,  елейно
проговорить что-нибудь вроде:
   —  По-моему, доктор, наш исход из моря двести миллионов лет  тому
назад  явился  столь  глубокой психологической травмой,  что  мы  не
оправились до сих пор
   В  другой  раз он на тузике послал двух матросов через лагуну,  и
на   самом   высоком  здании  противоположного  берега  те  написали
тридцатифутовыми буквами:
                         Заповедник ВРЕМЕНИ
   Керанс  относился  к  этим подначкам спокойно,  а  когда  неудачи
ныряльщиков  делали  шуточки альбиноса куда  менее  добродушными,  —
попросту  игнорировал их. Погружаясь в прошлое,  он  терпеливо  ждал
прихода дождей.
   
   Лишь  после организованного Стрейнджменом «водного праздника»  он
постиг подлинную природу своего страха перед этим человеком.
   Действо  было  затеяно  под  благовидным  предлогом  гуманитарной
миссии,  имеющей  целью  свести  троих  отшельников.  Суть,  однако,
g`jk~w`k`q|   в   ином:   со  свойственными  ему   напористостью   и
бесцеремонностью  Стрейнджмен принялся осаждать  Беатрис,  используя
Керанса в качестве безотказной отмычки ко дверям ее дома. Поняв, что
члены   трио   встречаются  исключительно  редко,   альбинос   решил
испробовать другой путь, искушая Керанса и Бодкина соблазнами  своих
изысканной   кухни  и  богатого  винного  погреба.  Однако   Беатрис
неизменно  отказывалась от этих приглашений на  обеды  и  полуночные
трапезы,  —  и  сам  Стрейнджмен,  и  его  свита  из  аллигаторов  и
одноглазых  мулатов  по-прежнему  пугали  ее,  —  и  потому   приемы
неизменно отменялись.
   Впрочем,  подлинная причина организации «празднества»  была  куда
прагматичнее. Стрейнджмену случилось несколько раз заметить  доктора
Бодкина  в  то  время,  как  тот,  отталкиваясь  шестом,  вел   свою
плоскодонку по речушкам бывшего университетского квартала, —  с  тех
пор  старика,  к  немалой его забаве, неизменно выслеживал  один  из
ботов  с  намалеванными  на борту драконьими глазами,  ведомый  либо
Адмиралом,   либо   горбатым  Большим  Цезарем   и   замаскированный
папоротниковыми  листьями,  словно потерявшийся  карнавальный  плот.
приписывая  другим  собственные побуждения,  предводитель  мародеров
решил, будто Бодкин разыскивает какое-то погребенное сокровище, и  в
конце концов его подозрения сконцентрировались на планетарии — одном
из  тех  затопленных зданий, доступ к которым не представлял особого
труда.  Стрейнджмен даже учредил на озерце, лежавшем в  каких-нибудь
двухстах  ярдах  к  югу от центральной лагуны, постоянный  пост,  но
когда  выяснилось, что Бодкин не спешит появиться там ночью в ластах
и  акваланге,  альбинос потерял терпение и решил взять инициативу  в
собственные руки.
   —  Мы  захватим вас завтра, в семь утра, — объявил он Керансу.  —
Шампанское, коктейли, холодные закуски. А на десерт выясним, что  же
прячет там старина Бодкин.
   —  Это я могу сказать и так. Только свои утраченные воспоминания.
Но для него они дороже всех сокровищ мира.
   Однако  Стрейнджмен лишь разразился саркастическим  хохотом  и  с
ревом   умчался  на  своем  гидроплане,  оставив  Керанса   неуклюже
балансировать  на дощатом настиле причала, раскачивающегося,  словно
вагончик на американских горах.
   На  следующее  утро  ровно в семь за ним прибыл  Адмирал.  Забрав
Беатрис  и  Бодкина, они вернулись на пароход, где  Стрейнджмен  уже
заканчивал  последние приготовления к экспедиции. Пришвартованный  к
anprs  водолазный  бот был завален снаряжением —  акваланги,  ласты,
маски, скафандры, помпы На шлюпбалках висела клетка безопасности, но
Стрейнджмен уверил их, что озерко свободно от игуан и аллигаторов, и
потому оставаться под водой в клетке нет ни малейшей нужды.
   Керанс  отнесся  к этому утверждению скептически,  однако  вскоре
выяснилось, что на сей раз Стрейнджмен совершенно прав:  водоем  был
очищен  полностью.  Все ведущие из него и в него  водные  пути  были
перекрыты  массивными  металлическими решетками;  на  венчающих  эти
сооружения деревянных брусьях сидели верхом охранники с гарпунами  и
дробовиками в руках. Когда пароход причалил к балкону на восточном —
в  утренние  часы  теневом — берегу, в воду была  брошена  последняя
связка  гранат,  и  глухой взрыв выбросил на  поверхность  множество
оглушенных  угрей,  креветок  и  прочей  живности,  которую   быстро
отгребли в сторону.
   Мало-помалу  вспененная и замутненная взрывом вода  вновь  обрела
прозрачность,   и,   перегнувшись  через   фальшборт,   можно   было
рассмотреть  внизу  широкий  купол  планетария,  украшенный  прядями
водорослей  и  действительно  напоминавший  —  прав  был  Бодкин!  —
Ракушечный Дворец из детской сказки. Круглое окно на вершине  купола
было   забрано  раздвижной  металлической  диафрагмой,  и   мародеры
попытались  было удалить один из ее сегментов, однако, к превеликому
огорчению  Стрейнджмена, вся конструкция проржавела  настолько,  что
срослась  в единое целое. Главный вход в планетарий располагался  на
уровне  улицы  — слишком глубоко, чтобы быть видимым с  поверхности;
впрочем предварительная разведка установила, что проникнуть  в  него
не составит труда.
   Когда  почти  горизонтальные рассветные лучи  побежали  по  воде,
Керанс пристально смотрел вниз, в зеленые, прозрачные глубины, —  на
теплый  внутриутробный студень, сквозь который столько раз плавал  в
своих  снах.  Невзирая  на  невероятное  изобилие  воды  вокруг,  за
последний десяток лет он ни разу даже не окунулся, и теперь мысленно
повторял  плавные движения медленного брасса, несшие его по ласковой
воде ночных грез.
   На  глубине  трех футов проплыл небольшой питон-альбинос,  ищущий
выхода  из запруженной заводи. Наблюдая за резкими движениями  змеи,
извивавшейся  и  метавшейся, уклоняясь от  гарпунов,  Керанс  ощутил
мгновенный  прилив нежелания доверяться глубине. На  противоположном
берегу  озерца,  за  одной  из  стальных  решеток,  крупный  морской
крокодил боролся с группой моряков, старавшихся его отогнать.  Зажав
mnc`lh  верхний брус ограждения, Большой Цезарь свирепо бил амфибию,
которая щелкала челюстями и пыталась ухватить зубами багор. Рептилии
перевалило  за  девяносто, длиной она достигала  тридцати  футов,  а
шириной  груди — шести или семи. Ее снежно-белое подбрюшье напомнило
Керансу,  что  с  момента  появления  мародеров  он  стал  встречать
удивительно много змей и ящериц-альбиносов, — впору подумать,  будто
присутствие  Стрейнджмена  привлекало  их.  Ему  повстречалось  даже
несколько   альбиносов-игуан;  одна   из   таких   неподвижно,   как
алебастровое  изваяние,  сидела прошлым утром  на  причале  «Ритца»,
наблюдая  за ним — Керанс невольно подумал, уж не явилась ли  она  с
посланием от Стрейнджмена.
   Керанс  взглянул на предводителя мародеров, который в  неизменном
белом  костюме  стоял  на  носу  бота  и  выжидательно  наблюдал  за
единоборством  огромного пресмыкающегося и гиганта-мулата.  Симпатии
альбиноса целиком находились на стороне крокодила — причем отнюдь не
из  спортивного  желания предоставить каждому из  участников  равные
шансы   и   не  из  стремления  увидеть  одного  из  главных   своих
сподвижников израненным и убитым.
   В  конце  концов после взрыва громогласной брани Большому  Цезарю
был передан дробовик, и он разрядил оба ствола в несчастную рептилию
—  взревев  от  боли,  та  попятилась на отмель;  исполинский  хвост
оглушительно шлепал по воде.
   Беатрис  и  Керанс отвернулись, ожидая нанесения coup de  grce56,
тогда  как  Стрейнджмен перед ними суетился у  фальшборта,  стараясь
выбрать наилучшую позицию для наблюдения.
   —  Когда  они попадают в ловушку или гибнут, то шлепают по  воде,
подавая сигнал тревоги собратьям, — указательным пальцем он коснулся
щеки  Беатрис, как бы стараясь повернуть ее к зрелищу. — Не смотрите
с  таким  отвращением,  Керанс! Черт возьми,  выкажите  же  побольше
сочувствия  зверюге.  Они  появились сто миллионов  лет  назад,  это
древнейшие создания на планете.
   И  даже  после  того, как рептилия была убита, он  в  приподнятом
настроении  продолжал  стоять у перил,  временами  приподнимаясь  на
цыпочки  и словно надеясь, что чудовище оживет и продолжит  схватку.
Лишь  когда  отрубленная голова вознеслась на  острие  багра,  он  с
раздражением вернулся к подготовке предстоящей операции.
   
   Под  присмотром Адмирала двое ныряльщиков в аквалангах  произвели
рекогносцировочное погружение. Спустившись по металлическому  трапу,
они  скользнули  по  направлению  к уходящему  вниз  изгибу  купола,
осмотрели  круглое  окно,  а затем проверили  прочность  полукруглых
ребер  жесткости,  выискивая трещины, которые могли  открыть  дорогу
внутрь. По их возвращении был спущен водолаз в скафандре — он тяжело
и  медлительно  прошагал по едва различимой в облаках  ила  мостовой
Постепенно разматывая шланг, телефонный провод и сигнальный линь, он
приблизился  ко  главному  входу и исчез из  виду  —  его  сообщения
глубоким,   мелодичным  баритоном  доводил  до  всеобщего   сведения
Адмирал:
   —  Он в кассе Теперь в главном вестибюле Джомо говорит, сиденья в
церкви на месте, капитан Стрейндж, но алтарь кто-то уже прихомутал
   Все  склонились  над  планширем, ожидая появления  Джомо;  только
пребывавший  в  дурном  расположении духа  Стрейнджмен  на  кормовой
палубе резко откинулся на спинку кресла и закрыл лицо рукой.
   —  Церковь! — презрительно фыркнул он. — Боже! Пошлите вниз кого-
нибудь другого. Этот Джомо — круглый идиот!
   — Есть, капитан!
   Еще  несколько  водолазов ушли под воду, а  тем  временем  стюард
разнес  по  первому бокалу шампанского. Намереваясь вскоре совершить
погружение, Керанс только пригубил пьянящую шипучку.
   —  Собираетесь  спуститься,  Роберт?  —  тронула  его  за  локоть
Беатрис.
   Керанс улыбнулся.
   —  И  даже  на  первый  этаж. Не беспокойтесь,  в  скафандре  это
совершенно безопасно.
   — Я думала не об этом.
   Она   посмотрела   вверх,  на  вырастающий  над  крышей   краешек
гигантского  солнечного эллипса. Просачиваясь сквозь тяжелые  листья
папоротников,  его  свет  становился  оливково-зеленым,  и   тяжелые
испарения,  словно  пар  из  котла  поднимающиеся  над  поверхностью
озерка,   отливали  в  нем  желтизной.  Только  что  вода   казалась
прохладной  и  манящей,  но  теперь стала  чуждой  и  враждебной,  а
поверхность  ее  представлялась  теперь  границей,  разделяющей  два
несоединимых  мира. Под воду спустили клетку безопасности  —  ржавые
прутья  сооружения  поблескивали  осевшими  на  металле  мельчайшими
пузырьками   воздуха;  по  мере  погружения  очертания   мало-помалу
искажались  и расплывались. Даже фигуры людей, плававших  под  самой
onbepumnqr|~, преображались водой — плавно движущиеся тела  обретали
черты светящихся химер, словно явившихся из чащи нейронных джунглей.
   Купол  планетария, колеблющийся в желтом свете глубоко под  ними,
напомнил  Керансу космический корабль, покинутый на  Земле  миллионы
лет  назад  и теперь обнаруженный на дне моря. За спиной Беатрис  он
наклонился к Бодкину и тихонько сказал:
   —  Между  прочим,  Стрейнджмен разыскивает сокровища,  спрятанные
вами, Алан.
   Старик бегло улыбнулся:
   —  Дай  Бог  ему  удачи, — мягко проговорил он. —  Все  сокровища
подсознательного ждут его, если он сумеет их отыскать.
   Альбинос  стоял  на  носу,  расспрашивая  одного  из  поднявшихся
водолазов, которому тем временем помогали освободиться от скафандра;
с  медного  наплечья струйками стекала на палубу вода.  Краем  глаза
заметив,  что Бодкин и Керанс о чем-то перешептываются,  он,  насупя
брови,  направился  к  ним и бочком подобрался сзади  —  точь-в-точь
охранник,   присматривающий   за   троицей   потенциально    опасных
заключенных. Поднимая бокал с шампанским, Керанс шутливо признался:
   —  Я  как  раз  спрашивал доктора Бодкина, где  он  спрятал  свои
сокровища.
   Беатрис  неуверенно  засмеялась, пряча лицо в отвороты  воротника
пляжной  рубашки,  а Стрейнджмен вперил в биолога  холодный  взгляд;
лицо его напоминало белый кремень.
   —  Не беспокойтесь, — отрывисто сказал он, положив руки на спинку
плетеного кресла Керанса. — Я знаю, где они, и не нуждаюсь  в  вашей
помощи,  чтобы их найти, — он повернулся к Бодкину: — Не правда  ли,
доктор?
   —  Вероятно, знаете, — пробормотал тот и подвинул кресло назад, в
сокращающуюся тень. — А когда начинается праздник?
   —   Праздник?  —  Стрейнджмен  раздраженно  оглянулся,   позабыв,
очевидно,  что сам же и ввел в обиход этот термин. —  Здесь  вам  не
аквапарк  с  красотками,  доктор. Хотя Подождите  минутку,  было  бы
верхом  невежливости забыть о прекрасной мисс Даль, —  он  склонился
над  ней  с  елейной  улыбкой. — Пойдемте,  дорогая,  я  сделаю  вас
королевой  водного  праздника со свитой из  пятидесяти  божественных
крокодилов.
   Беатриса отвернулась, избегая взгляда его блестящих глаз.
   — Спасибо, не стоит. Море пугает меня.
   —  Но  это  же  совершенно необходимо! И Керанс, и доктор  Бодкин
fdsr  не  дождутся вашего погружения. Да и я, признаться,  тоже.  Вы
станете Венерой, уходящей в море, а по возвращении сделаетесь  вдвое
прекраснее, — он протянул руку, но Беатрис отдернул свою,  испытывая
отвращение при виде самодовольной, маслянистой улыбки альбиноса.
   Керанс  повернулся  на  стуле и успокаивающе  положил  ладонь  на
плечо девушки.
   —  Не  думаю,  что  день — самое подходящее  время  для  Беатрис,
Стрейнджмен.  Мы  плаваем только по ночам,  при  полной  луне.  Это,
знаете ли, вопрос привычки. Ели хотите, традиции.
   Он  улыбнулся  Стрейнджмену, но тот,  с  белым,  как  у  вампира,
лицом,  не  отходил от Беатрис; казалось, его раздражение  превзошло
уже всякую меру. Керанс встал.
   —  Вот  что,  вместо  Беатрис пойду я.  Согласны?  Мне  любопытно
взглянуть  на  планетарий  вблизи, — он жестом  остановил  тревожное
движение  девушки.  —  Не волнуйтесь, Беа, Стрейнджмен  с  Адмиралом
позаботятся обо мне.
   —  Конечно, доктор, — к предводителю мародеров внезапно вернулось
хорошее настроение, теперь он буквально истекал доброжелательностью,
и  только в глубине глаз мелькнул почти неуловимый намек на радость,
испытываемую при мысли, что жизнь Керанса окажется у него в руках. —
Мы  облачим  вас в лучший скафандр и будем поддерживать  непрерывную
связь  по  телефону. Успокойтесь, мисс Даль, никакой опасности  нет.
Адмирал! Скафандр для доктора Керанса! Живее! Живее!
   Поймав   предостерегающий  взгляд  Бодкина,  в  котором  читалось
удивление  готовности, с какой биолог согласился  на  эту  эскападу,
Керанс молча отвел глаза. Он испытывал странное головокружение, хотя
едва дотронулся до своего бокала.
   —  Не  задерживайтесь там слишком долго, Роберт,  —  напутствовал
его  доктор, — температура воды вряд ли ниже девяноста пяти,  а  это
очень расслабляет.
   Керанс   кивнул   и   за   стремительно  шагающим   Стрейнджменом
последовал  на  носовую  палубу. Здесь  двое  матросов,  поливая  из
шланга, мыли скафандр и шлем, в то время как Адмирал, Большой Цезарь
и  двое  матросов  у  воздушной помпы с плохо  скрытым  любопытством
наблюдали за его приближением.
   —  Попробуйте пробраться в лекционный зал, — говорил тем временем
Стрейнджмен, — один из моих парней сумел проделать в дверях щель, но
приржавело  там  все  намертво,  — он  критическим  взглядом  окинул
Керанса,  ожидавшего,  пока  ему наденут шлем;  предназначенный  для
p`anr{  только  на  первых  пяти  фатомах57,  он  представлял  собой
обеспечивающую максимальный обзор плексигласовую сферу,  укрепленную
двумя  ребрами  жесткости по бокам. — Между прочим,  эта  штука  вам
здорово  к  лицу,  Керанс, вы смахиваете в ней на  космонавта,  —  в
улыбке  его  опять  проглянуло  нечто  сардоническое.  —  Только  не
пробуйте  достигнуть уровня подсознания, доктор,  помните,  что  это
снаряжение не позволяет опускаться так глубоко.
   
   Медленно  прошагав к трапу, — матросы волокли за  ним  шланги,  —
Керанс  остановился,  чтобы  неуклюже  помахать  Беатрис  и  доктору
Бодкину, а затем ступил на узкую лесенку и медленно спустился  вниз,
к стоячей зеленой воде. Было самое начало девятого, и солнечные лучи
били  по  виниловой  оболочке, в которую  он  был  заключен,  отчего
внутренняя  ее  поверхность,  мгновенно  став  влажной  и   клейкой,
прилипала  к  ногам  и груди, заставляя кожу с радостно  предвкушать
погружение  в  освежающую  прохладу вод.  Поверхность  озерца  стала
теперь  совершенно  непрозрачной. Клубки  из  листьев  и  водорослей
медленно  плавали  неподалеку,  по  временам  тревожимые  пузырьками
воздуха, вырывавшимися из-под купола.
   Сейчас  он  еще мог видеть над планширем лица Бодкина и  Беатрис,
выжидательно  наблюдавших  за  ним,  а  над  головой,  на   мостике,
возвышалась  поджарая, мрачная фигура Стрейнджмена  —  полы  пиджака
откинуты  назад, руки уперты в бока, мраморно-белые  волосы  шевелит
легкий  бриз. Альбинос тихо улыбался, а когда ноги Керанса коснулись
воды,  прокричал  несколько слов, но в наушниках  прозвучало  только
нечто  неразборчивое. Немедленно шипение воздуха во впускном клапане
шлема усилилось, и ожил встроенный микрофон.
   Вода  оказалась  теплее,  чем  ожидал  Керанс.  Вместо  бодрящей,
прохладной ванны он спускался в бассейн, наполненный теплым, клейким
желе,  которое льнуло к икрам и бедрам, как зловонное объятие какой-
то  чудовищной амебы. Он быстро погрузился до плеч, затем шагнул  со
ступеньки  и  под  собственней тяжестью стал медленно  опускаться  в
светящуюся зеленым глубину, перебирая руками по боковинам  трапа,  и
остановился, достигнув отметки, обозначающей два фатома.
   Вода  здесь  была прохладнее, и пока глаза привыкали  к  бледному
свету, Керанс с удовольствием несколько раз согнул и разогнул руки и
ноги.  Мимо  проплыло несколько рыбок-ангелов, их  тела  серебряными
   gbegd`lh   блестели   на   фоне   расплывчатого   синего   пятна,
простиравшегося от поверхности до глубины пяти футов,  —  «неба»  из
света,  отраженного миллионами частиц пыли и пыльцы. Футах в сорока,
словно  корма  затонувшего старинного лайнера, неясно  вырисовывался
обесцвеченный  глубиной  округлый  контур  планетария,   значительно
больший и более таинственный, чем он казался с поверхности. Когда-то
полированная, его алюминиевая крыша теперь потускнела;  моллюски  во
множестве  цеплялись  за  узкие выступы,  образованные  поперечинами
свода.  Еще  ниже — там, где основание купола вырастало  из  плоской
квадратной  крыши  главного  корпуса, —  поднимался  лес  гигантских
фукусов, изящно колеблющихся над своим пьедесталом; некоторые листья
достигали   десятифутовой  длины  —  изысканные  морские   призраки,
трепещущие, словно духи священной рощи Нептуна.
   Футах  в двадцати ото дна трап кончился, однако Керанс, чье  тело
обладало  теперь  почти нулевой плавучестью, позволил  ему  медленно
опускаться  —  до  тех  пор,  пока не повис,  держась  за  последнюю
ступеньку  одними  пальцами вытянутых над головой  рук,  —  а  затем
отпустил  ее и скользнул вниз, на дно; двойная антенна из воздушного
шланга  и  телефонного кабеля, извиваясь, уходила вверх — по  узкому
колодцу   света,  отраженного  взволнованной  серебристой   изнанкой
поверхности, и терялась в темном прямоугольнике днища парохода. Вода
отрезала  Керанса  ото всех звуков, кроме шума воздушного  насоса  и
собственного дыхания — их слитный ритм отдавался в ушах, нарастая по
мере  подъема давления. Казалось, сама оливково-зеленая вода гремела
вокруг,  выстукивая  тот всепроникающий пульс  прилива,  который  он
столько раз слышал в своих снах.
   —  Керанс, говорит Стрейнджмен, — заскрежетал в наушниках  голос.
— Как там наша любимая общая праматерь?
   —   Чувствую  себя  как  дома.  Уже  почти  достиг  дна.   Клетка
безопасности висит над самым входом.
   Он  опустился  коленями  на  мягкую  глину,  устилавшую  дно,   и
прислонился  боком  к  обросшему ракушками фонарному  столбу.  Потом
осторожно  выпрямился  и медленно, свободными и  длинными  «лунными»
шагами  двинулся  через глубокую тину, которая  поднималась  от  его
следов,  словно  облачка потревоженного газа. Справа темнели  крылья
здания,  вытянувшиеся  вдоль боковых дорожек;  мягкие  илистые  дюны
громоздились  до окон первого этажа. В разрыве между флигелями  валы
достигали почти двадцатифутовой высоты, и решетки ограды между  ними
напоминали гигантские порткулисы58. Бльшая часть окон была заколочена
   W половицами, обломками мебели и металлических стеллажей, опутанными
теперь многочисленными водорослями.
   Клетка безопасности плавно покачивалась на тросе в пяти футах  от
мостовой,  к  ее днищу был привязан набор ножовок и гаечных  ключей.
Керанс  подошел  ко  входу в планетарий, волоча  за  собой  шланг  и
кабель, которые, натягиваясь, временами приподнимали его надо дном.
   Белая  громада  здания  возносилась над ним,  словно  исполинский
подводный   храм,  слабо  освещенный  проникавшими   с   поверхности
солнечными лучами. Баррикады из стальных листов, некогда возведенные
передо   входом  в  попытке  защититься  от  потопа,  были  частично
разобраны  предыдущими  ныряльщиками, и  створки  дверей  под  аркой
главного входа стояли распахнутыми. Керанс включил нашлемный  фонарь
и  вошел  в  фойе.  Настороженно вглядываясь  в  тень,  лежащую  меж
колоннами  и  в  альковах,  он продвигался  к  лестнице,  ведшей  на
антресоль.  Металлические  перила и хромированные  панели  облицовки
заржавели,  но в целом внутренность планетария, укрытого баррикадами
от   растительной  и  животной  жизни  лагун,  казалась   совершенно
нетронутой,  такой же чистой и не потускневшей, как  в  день,  когда
рухнули последние дамбы.
   Миновав  будку билетера, Керанс стал медленно продвигаться  вдоль
антресоли и остановился у перил, чтобы прочесть надписи над  дверьми
гардеробов  —  катафотное покрытие букв вспыхивало  в  луче  фонаря.
Лекционный зал был опоясан коридором — в слабой надежде,  что  дамбы
когда-нибудь  будут  отремонтированы, администрация  устроила  здесь
второе,   внутреннее  кольцо  ограждений,  укрепленное   поперечными
перекладинами;  поржавев, сооружение это превратилось  в  монолитную
стену. Правый верхний ее угол был отогнут ломиком, чтобы заглянуть в
зал.  Слишком утомленный давлением воды и потому неспособный  сейчас
предпринимать  каких-либо действий, Керанс  удовлетворился  зрелищем
нескольких пятнышек света, пробивавшегося сквозь щели купола.
   Возвращаясь  за инструментами, оставшимися в клетке безопасности,
он заметил позади будки билетера короткую боковую лесенку, ведшую  к
маленькой  двери наверху — за нею могли находиться или операторская,
или  директорский кабинет. Подтягиваясь на перилах, он  вскарабкался
по  ступеням  — тяжелые металлические подошвы ботинок  скользили  по
ковру  устилавшей  их  слизи. Дверь была заперта,  но  Керанс  нажал
плечом,  замок  без сопротивления поддался, и створка  замедленно  и
плавно повернулась, словно парус, переложенный на другой галс.
   Остановившись,  чтобы  распутать  шланги,  Керанс  прислушался  к
melnkwmnls  стуку  в  ушах. Ритм заметно  отличался  от  прежнего  —
очевидно,  на  помпе сменились операторы. Новые работали  медленнее,
может   быть,  не  имея  навыков  подачи  воздуха  под  максимальным
давлением,  и  Керанс  почему-то ощутил  легкую  тревогу.  Прекрасно
представляя  себе  злобный  характер и  непредсказуемость  поступков
Стрейнджмена, он был, тем не менее, уверен, что альбинос не  решится
избавиться от неугодного человека столь непродуманным способом,  как
прекращение  подачи воздуха. Рядом находились Бодкин  и  Беатрис;  и
хотя  отряд Риггса плыл сейчас где-то за тысячу миль, однако  всегда
оставался шанс, что какое-нибудь правительственное спецподразделение
может нанести в лагуны мимолетный визит. Если, конечно, он заодно не
убьет  и  Бодкина с Беатрис, что было крайне маловероятно по  многим
причинам (и прежде всего, из-за подозрений, будто они знают о городе
много  больше, чем говорят). Следовательно, гибель Керанса обернется
для   предводителя  мародеров  скорее  ненужными  осложнениями,  чем
выгодами.
   Когда  нагнетаемый воздух успокаивающе зашипел в  прежнем  ритме,
Керанс двинулся вперед, пересекая комнату. На стене висело несколько
полок,  в  углу  виднелся картотечный шкаф. И вдруг  в  каком-нибудь
десятке  футов перед собой биолог с ужасом увидел стоявшего лицом  к
нему  человека в громадном, раздутом космическом скафандре  —  белые
пузырьки  струились  от  его  лягушачьей  головы,  руки  подняты   в
угрожающем жесте, фонарь шлема пылал вперед яркий луч.
   — Стрейнджмен! — невольно вскрикнул он.
   —  Что  случилось? — голос мародера-альбиноса, куда более  ясный,
чем  неразборчивый  шепот  собственного сознания,  мгновенно  пресек
приступ паники. — Керанс, что за дурацкие
   —  Виноват, —взяв себя в руки, биолог медленно двинулся навстречу
приближавшейся  фигуре. — Просто увидел себя в зеркале.  Я  нахожусь
наверху,  в  кабинете директора или операторской, точно не  знаю.  С
антресоли сюда ведет боковая лесенка. И, может быть, отсюда найдется
ход в зал.
   —  Молодчина. А теперь посмотрите, не сможете ли найти  сейф.  Он
должен быть за картиной, прямо над письменным столом.
   Пропустив  то ли просьбу, то ли приказ мимо ушей, Керанс  положил
руки на стеклянную поверхность и резко покачал головой. Он находился
в  нависающей над зрительным залом операторской — зеркалом послужила
звуконепроницаемая перегородка. Рядом стоял стол, на котором  когда-
то  была установлена панель управления проектором; оборудование было
qmrn,  и  теперь вращающееся кресло оператора смотрело в  лекционный
зал,    словно   изолированный   от   окружающего   трон   какого-то
свихнувшегося на страхе перед микробами государя. Вконец  измученный
давлением воды, Керанс сел.
   В  тусклом  свете  фонаря перед ним смутно  вырисовывался  темный
свод;  обросшие  илистым  пушком стены превращали  огромное  круглое
помещение     в     драпированное    бархатом    чрево     какого-то
сюрреалистического  кошмара.  Черная,  непрозрачная  вода   казалась
сплошным  занавесом, который делал почти невидимым  возвышающийся  в
центре  зала  цоколь  проектора  — так,  словно  скрывал  от  взоров
непосвященных главную святыню глубин. Концентрические  круги  кресел
не  разрушали, а лишь усиливали образ чрева, и Керанс, прислушиваясь
к   шуму   в  ушах,  уже  не  был  уверен,  что  звучит  не  смутный
подсознательный  реквием  его  снов. Отсоединив  телефонный  кабель,
чтобы  избавиться  от  навязчиво бубнящего голоса  Стрейнджмена,  он
отворил маленькую дверь, которая вела в зал.
   Застланные  ковровой  дорожкой ступеньки  покрывал  тонкий  налет
ила.  Благодаря какому-то капризу конвекции, вода в лекционном  зале
была  на  добрых  двадцать градусов теплее, чем  в  операторской,  и
Керанс  окунулся в нее, словно в горячий бальзам. Проектора не  было
уже давным-давно, однако дыры в металлическом куполе посверкивали  в
вышине галактиками далеких вселенных, и Керанс смотрел и смотрел  на
эти  незнакомые  созвездия  — Кортес морских  глубин,  всплывший  из
бездн, чтобы взглянуть на беспредельны океан открытого неба.
   Поднявшись на кафедру, он обвел взглядом обращенные к  нему  ряды
пустых  кресел, не зная, какой внутриутробный ритуал  исполнить  для
невидимой  публики, казалось, наблюдавшей за ним. С  момента,  когда
люди  наверху  птеряли с ним телефонный контакт,  давление  в  шлеме
резко   возросло.  Клапаны  по  сторонам  шлема  гудели,  серебряные
пузырьки срывались и возносились ввысь, как обезумевшие привидения.
   Медлительно   текли   минуты,  и  постепенно   сохранение   этого
звездного неба — может быть, тех самых созвездий, что осеняли  землю
в  триасе, — начинало представляться Керансу главным делом жизни. Он
сошел  с  кафедры  и, волоча за собой воздушный  шланг,  пустился  в
обратный  путь. Добравшись до двери, Керанс почувствовал, как  шланг
выскальзывает  из  рук,  точно  извивающаяся  змея,   и   в   порыве
раздражения  обернул его вокруг дверной ручки, оставив  себе  радиус
передвижения  в  дюжину  футов. Затем снова спустился  на  несколько
ступенек  и  остановился,  запрокинув голову,  решив  запечатлеть  в
o`lrh  расположение  созвездий  — их очертания  уже  казались  более
знакомыми,   чем   привычный  Зодиакальный  круг:   в   бесконечном,
стремительном   отступлении  равноденствий   возродились   миллиарды
астрономических  дней  и  вернули островкам туманностей  и  галактик
первоначальный порядок.
   Острая  боль уколола евстахиевы трубы, заставив Керанса судорожно
сглотнуть.  Внезапно он понял, что впускной воздушный  клапан  шлема
больше  не  работает.  Хотя тихое шипение и  продолжало  раздаваться
каждые   десять   секунд,  но  давление  резко  упало.   Преодолевая
головокружение,  он  заспотыкался вверх по  ступенькам  и  попытался
высвободить  воздушный  шланг, снять его  с  дверной  ручки,  будучи
теперь   совершенно   уверен,  что  Стрейнджмен  ухватился-таки   за
возможность   инсценировать   несчастный   случай.   Задыхаясь,   он
споткнулся о ступеньку и неуклюже упал навзничь поперек кресел.
   Когда  луч  фонаря скользнул по сводчатому потолку,  в  последний
раз  осветив громадное пустое чрево, Керанс почувствовал,  как  к  в
нем,  постепенно  переполняя все существо, ширится  нечто  теплое  и
тошнотворное.  Он  расслабленно откинулся  —  лишь  рука  продолжала
оцепенело  сжимать  обвитую  вокруг  дверной  ручки  петлю   шланга;
давление воды на скафандр странно успокаивало, как будто рухнули все
барьеры  между  его  собственным, индивидуальным  кровообращением  и
кровообращением  этой гигантской оболочки зародыша. Глубокая  иловая
колыбель  приняла его в ласковые объятия, словно громадная плацента,
несравненно  более мягкая, чем самая нежная постель.  Пока  сознание
угасало, Керанс еще различал в вышине над собой древние туманности и
галактики, светившие во внутриутробной ночи, но постепенно  свет  их
тускнел,  и  лишь в глубочайших тайниках разума еле видными  искрами
продолжали  мерцать мельчайшие осколки личности. Он двинулся  на  их
свет,  медленно всплывая к центру купола и понимая, что этот  слабый
маяк  отступает  во мрак гораздо быстрее, чем сам он приближается  к
нему. Но и когда путеводный свет угас окончательно, Керанс продолжал
протискиваться сквозь тьму — как одинокая слепая рыба в  бесконечном
море  забвения,  гонимая побуждением, природы  которого  никогда  не
сможет постичь
   
   Проплывали   эпохи.   Гигантские   волны   бесконечно    медленно
накатывали на бессолнечные берега моря времени, разбивались,  падали
и  отступали, перекатывая его беспомощное тело по отмелям. Его несло
из  одного лимана в другой; в преддверии вечности тысячи его образов
nrp`f`khq|  в  опрокинутом зеркале поверхности. Внутри  его  легких,
казалось,  плескались бескрайние, рвущиеся на волю воды — и  грудная
клетка   растягивалась,  словно  у  кита,  чтобы  удержать  в   себе
первозданный океан.
   
   — Керанс
   Он  увидел  залитую светом палубу, сверкающие блики на полотняном
тенте   над   головой,  полное  ожидания  эбеновое  лицо   Адмирала,
оседлавшего  его  ноги и делавшего искусственное дыхание,  огромными
руками ритмично нажимая на грудь.
   — Стрейнджмен, он
   Захлебнувшись хлынувшей горлом водой, Керанс снова уронил  голову
на  горячую  палубу; солнечный свет нестерпимо жег  глаза.  Со  всех
сторон  наплывали на него внимательные лица: Беатрис —  с  тревожным
ожиданием в расширенных глазах; Бодкин — серьезный и нахмуренный;  и
множество  других  — незнакомых, дочерна смуглых, увенчанных  белыми
фуражками. Внезапно их вытеснило из поля зрения единственное белое —
ехидно  ухмыляясь, оно взирало на Керанса, словно  лик  непристойной
статуи.
   — Стрейнджмен, вы...
   Ухмылка перетекла в обаятельную улыбку.
   —  Я  тут ни при чем, Керанс. Даже не пытайтесь обвинять меня,  —
он   погрозил   пальцем.   —  Доктор  Бодкин  засвидетельствует:   я
предупреждал вас, как опасно погружаться слишком глубоко.
   Адмирал распрямился, явно удовлетворенный тем, что биолог  пришел
в себя. Раскаленная палуба жгла спину, и Керанс, опираясь на локоть,
с  трудом  сел  посреди  лужи натекшей из него  и  с  него  воды.  В
нескольких футах валялся у фальшборта смятый скафандр — точно  труп,
из  которого  выпустили  весь воздух. Рядом опустилась  на  корточки
Беатрис.
   — Расслабьтесь, Роберт, постарайтесь ни о чем сейчас не думать.
   девушка  обняла  его за плечи, при этом лицо ее было  обращено  к
Стрейнджмену,  и глаза пристально изучали предводителя  мародеров  —
уперев  руки  в  бока,  тот  стоял позади  Керанса  и  удовлетворено
улыбался.
   —  Шланг  зацепился — Керанс с трудом поднял голову;  в  груди  у
него вместо легких были два нежных цветка, только что побывавших под
сапогом,  и  он старался дышать как можно размереннее  и  медленнее,
успокаивая  их прохладным воздухом. — Он тянул кверху. Разве  вы  не
oepeqr`kh?..
   Бодкин выступил вперед и накинул на плечи Керансу куртку.
   —   Успокойтесь,  Роберт,  сейчас  это  не  имеет   значения.   Я
действительно  убежден, что вины Стрейнджмена здесь нет,  когда  это
случилось, он разговаривал со мной и с Беатрис. Ваш шланг за  что-то
зацепился, это просто несчастный случай.
   —  Да нет, доктор, все было вовсе не так, — вмешался Стрейнджмен.
—  Не мифотворствуйте, Керанс будет куда признательнее за правду. Он
собственноручно и намеренно зацепил шланг. Зачем? — тут  Стрейнджмен
сделал  величественный  жест. — Да потому, что  хотел  стать  частью
затопленного  мира,  —  и покуда Керанс с трудом  ковылял  к  своему
креслу, альбинос заливался смехом, весело хлопая себя по бедрам. — А
соль  в  том,  что  он не знает, прав я или нет. Понимаете,  Бодкин?
Взгляните-ка  на  него, он ведь в самом деле ни  в  чем  не  уверен!
Господи, что за восхитительная ирония!
   —  Стрейнджмен!  —  преодолевая страх  перед  мародером,  сердито
крикнула  Беатрис.  —  Не  смейте так говорить!  Это  могло  быть  и
случайностью.
   Тот лишь театрально пожал плечами.
   —  Могло,  —  с  нажимом повторил он. — Допустим. Но  это  делает
происшедшее еще загадочнее — особенно для Керанса. «Пытался  или  не
пытался   я   покончить   с  собой?»  —   вот   один   из   немногих
экзистенциалистских  вопросов,  и гораздо  более  существенный,  чем
пресловутое:  «Быть  или  не  быть?». Он  выявляет  неопределенность
самоубийства,  а  не  вечную двойственность сознания  жертвы,  —  он
покровительственно  улыбнулся Керансу  пока  тот,  спокойно  сидя  в
кресле,  цедил шампанское, поданное Беатрис. — От души вам  завидую,
Керанс!   Решение   подобной   задачи  может   доставить   подлинное
наслаждение. Если, конечно, вы сумеете ее решить.
   —  Спасибо,  Стрейнджмен. Как только отыщу  ответ,  непременно  с
вами поделюсь. — выдавил из себя слабую улыбку Керанс; судя по тому,
как  быстро  возвращались силы, отделался  он,  в  сущности,  легким
испугом.
   Тем  временем, потеряв к нему всякий интерес, члены экипажа  один
за другим разошлись по своим делам.
   
   На  обратном  пути  в «Ритц» Керанс молча сидел  на  корме  бота,
размышляя  о  великом  чреве планетария и о  многослойном  покрывале
собственных ассоциаций, пытаясь изгнать из сознания страшное «или  —
hkh;,  которое  так точно сформулировал Стрейнджмен. Что  это  было:
пережал   ли   он  собственный  воздушный  шланг  в  подсознательном
стремлении  к смерти? или в самом деле несчастный случай?  или  все-
таки покушение? Если бы те два ныряльщика не спасли его (и не на  их
ли  появление  он  неосознанно  рассчитывал,  отсоединяя  телефонный
кабель?),  Керанс,  несомненно, уже знал бы ответ.  И,  кстати,  что
вообще  побудило его к погружению? В какой-то мере —  продиктованный
любопытством  позыв  отдать  себя  на  милость  Стрейнджмена,   мало
отличимый от подготовки самоубийства.
   На  протяжении  нескольких последующих  дней  загадка  оставалась
нерешенной.  Может  быть,  и само затопление  мира,  и  таинственное
стремление  на  юг,  которым был одержим Хардман,  являли  собою  не
более,  чем  стремление к самоуничтожению, подсознательное  принятие
логики  регресса, завершающегося достижением археопсихического  нуля
бодкинской  нейроники?  Предпочитая  скорее  ужиться  с  еще   одной
загадкой,  чем  испытывать все больший страх  перед  ролью,  которую
играет в его сознании Стрейнджмен, Керанс систематически подавлял  в
себе воспоминания о случившемся. Бодкин и Беатрис также старались не
упоминать  о происшествии, как бы молчаливо согласившись, что  ответ
на  сформулированный Стрейнджменом вопрос и для них разрешит  немало
загадок,  а  тем самым и лишит спасительных иллюзий,  расставание  с
которыми — как и со всеми неопределенностями самопознания — приносит
нестерпимую боль.
   
                     Глава X. Прием с сюрпризом
   
   Разбуженный   низким  ревом  заходящего  на  посадку  гидроплана,
Керанс   с  раздражением  зашевелился,  елозя  головой  по  несвежей
наволочке. Он сфокусировал взгляд на ярких зеленых параллелограммах,
пятнавших  потолок  над  жалюзи.  Еще  некоторое  время  он   лежал,
прислушиваясь  к вою реверсирующих двигателей, а потом,  сделав  над
собой  усилие,  все-таки вылез из постели. Было уже больше  половины
восьмого,  — на час позже, чем просыпался он еще месяц  назад,  —  и
яркий  солнечный свет, отражавшийся от лагуны, хищно запускал пальцы
в затемненную комнату, как некое золотое чудовище.
   С   легкой  досадой  Керанс  заметил,  что  ложась  спать,  забыл
выключить  стоящий  возле кровати вентилятор. В последнее  время  он
начал  засыпать в самые непредсказуемые моменты — иногда едва  успев
ophqeqr| на постель и даже не расшнуровав до конца ботинок. Стремясь
сберечь  горючее,  он закрыл спальню и перетащил оттуда  в  гостиную
раззолоченную  двуспальную кровать; но от самого ее присутствия  так
клонило  в сон, что вскоре он был вынужден выдворить массивное  ложе
обратно.
   —  Керанс! — голос Стрейнджмена эхом отдавался в коридорах нижних
этажей.
   Прислушиваясь   к  этим  гулким  перекатам  звука,   предваряющим
появление визитера, биолог медленно захромал в ванную и ко  времени,
когда  альбинос вошел апартаменты, успел ополоснуть лицо.  Небрежным
жестом  швырнув на пол шлем, гость выставил на стол термос  горячего
черного  кофе  и  головку  позеленевшей от  времени  горгонцолы59  в
герметической упаковке.
   —  От  нашего стола — вашему столу, — он заглянул в тусклые глаза
Керанса  и  озабоченно нахмурился. — Как дела  в  глубинах  времени,
доктор?
   Керанс  присел  на  краешек  кровати,  ожидая,  пока  утихнет   в
сознании гул призрачных джунглей — остатки снов бескрайними отмелями
простирались под зыбкой поверхностью окружающей реальности.
   — Что вас привело? — резче, чем собирался, спросил он.
   Лицо Стрейнджмена выразило глубокую обиду.
   —  Просто  вы  симпатичны мне, пусть даже умудряетесь  все  время
забывать   об   этом,   —  под  разговор  он  передвинул   регулятор
кондиционера  на  несколько  делений ниже;  его  дружелюбная  улыбка
казалась Керансу извращенной кривой усмешкой. — Однако есть и другая
причина: я хочу пригласить вас отобедать со мной нынче вечером. И не
качайте  головой  — я столько раз приходил сюда,  что  пора  бы  уже
ответить гостеприимством на гостеприимство. Беатрис и старик  Бодкин
тоже приглашены; все должно быть очень шикарно: фейерверк, барабаны-
бонго60 и сюрприз.
   — А именно?
   —  Увидите.  Нечто  и  впрямь  поразительное,  поверьте.  Я  ведь
терпеть  не  могу делать что-нибудь наполовину. Если  захочу,  то  и
своих  аллигаторов  заставлю  плясать  на  кончиках  хвостов,  —  он
самодовольно  улыбнулся. — Ручаюсь, Керанс, вы  будете  поражены.  А
   jpnle того, надеюсь, это, принесет вам и некоторую психологическую
пользу  —  кто  знает, вдруг да и остановит вашу сумасшедшую  машину
времени,   —   тут   его  настроение  мгновенно   изменилось,   став
философически-отстраненным. — Впрочем, я не должен  подшучивать  над
вами,  Керанс,  ведь сам я не смог бы вынести и  десятой  доли  того
бремени,  которое  взваливаете вы на себя. Чего стоит  хотя  бы  это
трагическое  одиночество призрачных триасовых  болот  —  он  взял  с
кондиционера томик поэм Донна и сымпровизировал: «Мир внутри мира, и
каждый суть остров в себе, плывущий по морям средь архипелагов»61
   —  Ну а как ваши поиски? — поинтересовался Керанс, уверенный, что
его все-таки дурачат.
   —  Откровенно говоря, не больно здорово. Город слишком  северный,
чтобы   в   нем  осталось  что-нибудь  путное.  Впрочем,   несколько
любопытных вещиц мы все-таки нашли. Да вы сами вечером увидите.
   Керанс  заколебался,  сомневаясь, что ему  достанет  энергии  для
светских  бесед с Бодкином и Беатрис — никого из них он не видел  со
времени  неудачной  подводной вылазки,  хотя  Стрейнджмен  на  своем
гидроплане   ежевечерне   посещал   девушку   (Керанс   мог   только
догадываться, сколь успешно, однако комментарии вроде: «Женщины  как
пауки, они сидят, наблюдают за вами, да знай плетут свою сеть»  или:
«Она  продолжает  твердить  о вас, Роберт,  черт  бы  ее  подрал»  —
указывали на отрицательный результат).
   Как   бы   то  ни  было,  но  что-то  в  интонациях  и  поведении
Стрейнджмена подсказывало: присутствие Керанса является обязательным
и   никакие  отговорки  в  расчет  приниматься  не  будут.   Мародер
внимательно наблюдал за ним, ожидая ответа.
   — Признаться, ваше приглашение несколько неожиданно
   —  Простите, Керанс, но поскольку мы знаем друг друга так хорошо,
я  не  сомневался,  что  вы  не  придадите  этому  слишком  большого
значения.  Вините  во  всем  мою маниакально-депрессивную  личность.
Экстравагантность и сумасбродство — вот вам и весь я.
   Керанс  нашел  две  позолоченные  фарфоровые  кофейные  чашки   и
наполнил  их из термоса. «Знаем друг друга так хорошо, —  с  иронией
   onbrnphk  он  про себя. — Будь я проклят, если вообще  знаю  вас,
Стрейнджмен!»  Носящийся по лагунам, словно  злой  дух  затопленного
города,  средоточие  и  символ  всех  его  бесцельных  жестокости  и
насилия,  альбинос  был наполовину буканьером, наполовину  дьяволом.
Однако была у него и другая, нейронная роль, в которой он, казалось,
оказывал   почти   благотворное  влияние,   держа   перед   Керансом
предостерегающее  зеркало  и  косвенно предупреждая  об  опасностях,
которыми  чревато будущее, избранное для себя биологом.  Именно  эта
связь  удерживала  их  вместе, ибо в ином случае  Керанс  давно  уже
покинул бы лагуны и подался на юг.
   —  Полагаю, это прощальный праздник? — спросил он Стрейнджмена. —
Очевидно, вы нас покидаете?
   —  Нет,  разумеется,  —  возразил тот. —  Мы  ведь  только-только
прибыли.  Кроме того, — добавил он глубокомысленно,  —  куда  бы  мы
отправились? Осталось уже совсем немного подходящих мест Признаться,
временами  я  чувствую  себя  этаким  Флебом-финикийцем.  Хотя   по-
настоящему это ведь ваше амплуа, не так ли?
                             Течение у дна
                   Глодало его молча. Пока
                   Не вошел он, минуя старость
                   И юность, в водоворот.62
   Так  он  продолжал изводить Керанса до тех пор,  пока  биолог  не
принял   приглашения,  после  чего  торжествующе  удалился.   Керанс
прикончил кофе из термоса и, начав приходить в себя, поднял жалюзи и
впустил в комнату яркий солнечный свет.
   Снаружи, на балконе, расположился в кресле белый варан и  смотрел
на него каменными глазами, ожидая, пока что-нибудь произойдет.
   
   Вечером, направляясь через лагуну к пароходу, Керанс размышлял  о
возможной  природе стрейнджменовского «сюрприза», от  души  надеясь,
что  это  не  окажется  каким-нибудь изощренным розыгрышем.  Усилия,
потребовавшееся для бритья и переодевания к обеду, утомили его.
   По   всей   лагуне   были  явственно  заметны   приготовления   к
   opedqrnyels действу. Пароход стоял на якоре в полусотне ярдов  от
берега,   украшенный  флагами  расцвечивания  и  гирляндами  цветных
лампочек,  а  два  бота  систематически курсировали  вдоль  берегов,
отгоняя аллигаторов в центральную лагуну.
   Керанс   показал  на  большого  каймана,  метавшегося   в   кругу
шлюпочных багров, и поинтересовался у Большого Цезаря:
   — Что у нас сегодня в меню — жареный аллигатор?
   Стоя  у  штурвала  бота, гигантский горбатый  мулат  с  нарочитой
неопределенностью пожал плечами:
   —  Стрейндж  сегодня  подготовил  большое  шоу,  миста63  Керанс,
настоящее большое шоу. Вы увидите.
   Керанс встал со своего кресла и прислонился к рубке.
   — Как давно вы знаете капитана, Большой Цезарь?
   — Давно, миста Керанс. Десять лет, может быть, двадцать.
   —  Странный  он человек, — продолжал Керанс, — у него так  быстро
меняются настроения Да вы и сами не могли не заметить. Порой он меня
пугает.
   Одноглазый мулат загадочно улыбнулся.
   —  Тут вы правы, миста Керанс, — ответил он с усмешкой. — Тут  вы
точно правы.
   Но  прежде,  чем  Керанс смог продолжить,  их  прервал  усиленный
мегафоном невнятный голос, донесшийся с мостика парохода.
   Каждого  из  гостей Стрейнджмен встречал у трапа. Он  пребывал  в
отменном  расположении духа и сумел создать и распространить  вокруг
атмосферу  очарования  и веселья. Приветствуя Беатрис,  он  отпустил
витиеватый комплимент ее внешности — на девушке было длинное бальное
платье  из голубой парчи, а бирюзовые тени вокруг глаз придавали  ей
вид  какой-то  экзотической  райской птицы.  Даже  Бодкин  ухитрился
подровнять  бороду и достать приличный льняной пиджак, а  повязанный
на   шее   кусок   старого  крепа  являл  собой  неохотную   уступку
непременности  черного галстука. Однако, подобно  Керансу,  оба  они
выглядели   застывшими  и  далекими  и  лишь  в  силу  выработанного
автоматизма поддерживали застольный разговор.
   Впрочем, Стрейнджмен не замечал этого, а если и замечал,  то  был
слишком  занят и возбужден, чтобы обратить внимание.  Каковы  бы  ни
были его побуждения, но явно он затратил немало труда, дабы достойно
преподнести  свой «сюрприз». Над верхней палубой был  натянут  новый
   o`psqhmnb{i тент, края которого загибались вверх, образуя подобие
опрокинутого  шатра  и  обеспечивая  прекрасный  вид  на  лагуну   и
простирающееся  над  ней  небо. Близ  перил  стоял  большой  круглый
обеденный   стол,   вокруг  которого  расположились   низенькие,   в
египетском  стиле, диваны с позолотой и со спиральными  валиками  из
слоновой кости. Стол был уставлен разномастными — но оттого не менее
роскошными  — золотыми и серебряными приборами, в большинстве  своем
исполинских размеров: золоченой бронзы полоскательницы для  омовения
пальцев, например, размерами напоминали скорее крестильные купели.
   В    припадке    расточительности   Стрейнджмен   обшарил    свою
сокровищницу — позади стола красовались, держа подносы с фруктами  и
орхидеями,  несколько  статуй черненой  бронзы,  а  надо  всем  этим
царило,  нависая,  словно  фреска,  прислоненное  к  дымовым  трубам
громадное   полотно  кисти  какого-то  художника  школы  Тинторетто.
Называлось  оно «Свадьба Есфири и царя Ксеркса»64, однако  языческая
трактовка,  не  говоря  уже о венецианской лагуне  и  дворцах  вдоль
Большого  Канала на заднем плане, вкупе с декорациями и костюмами  в
духе  чинквеченто65 делали его похожим скорее на «Свадьбу Нептуна  и
Минервы»66  —  сходство, смысл которого Стрейнджмен,  без  сомнения,
намеревался  подчеркнуть.  Царь Ксеркс — коварный  пожилой  дож  или
венецианский  Великий Адмирал с крючковатым носом —  был,  казалось,
уже  полностью  укрощен  застенчивой черноволосой  Есфирью,  которая
имела  легкое,  но тем не менее заметное сходство с Беатрис.  Бросив
взгляд  на  полотно,  где толпились сотни свадебных  гостей,  Керанс
внезапно увидел еще один знакомый профиль — лицо Стрейнджмена  среди
твердых  и жестоких улыбок членов Совета десяти; впрочем,  когда  он
подошел поближе, сходство исчезло.
   Свадебная    церемония    происходила    на    борту     галиона,
пришвартованного  у  Палаццо  дожей, и  его  изысканная  оснастка  и
отделка  в  стиле рококо67, казалось, непосредственно  переходила  в
   qr`k|mni   такелаж  парохода.  Не  говоря  о  родственном   фоне,
подчеркнутом  двумя  лагунами и встающими  из  воды  зданиями,  весь
пестрый экипаж Стрейнджмена и сам мог бы сойти прямо с полотна  —  с
его   рабами,  украшенными  драгоценностями,  и  мавром,   капитаном
гондольеров.
   —  Узнаете  там  себя, Беа? — потягивая коктейль, поинтересовался
Керанс. — Похоже, Стрейнджмен надеется, что вы покорите воды  потопа
с тем же уменьем, с каким Есфирь смирила царя.
   —   Правильно,   Керанс!  —  Стрейнджмен  сошел   с   мостика   и
присоединился  к  ним.  —  Вы  определили  совершенно  точно,  —  он
поклонился Беатрис. — Надеюсь, вы принимаете комплимент, дорогая?
   —  Я, конечно, польщена, Стрейнджмен — Беатрис подошла к картине,
рассматривая  свою  копию,  затем повернулась  в  кружении  парчи  и
остановилась  у перил, глядя поверх воды, — однако не  уверена,  что
хотела бы оказаться в этой роли.
   —  И тем не менее, это неизбежно, мисс Даль, — Стрейнджмен указал
стюарду  на  Бодкина, который сидел в спокойной задумчивости,  затем
хлопнул  Керанса  по  плечу.  — Поверьте,  доктор,  очень  скоро  вы
убедитесь сами
   — Хорошо бы, а то мое терпение уже на исходе.
   —  Как,  после тридцати миллионов лет вы не в состоянии подождать
пяти минут? Ведь я возвращаю вас к настоящему.
   На    протяжении    всего   обеда   Стрейнджмен    наблюдал    за
последовательностью подачи вин, пользуясь своими отлучками от  стола
для  кратких  совещаний  с  Адмиралом. Когда,  наконец,  перед  ними
появилось  бренди,  Стрейнджмен  уселся,  —  по  всей  видимости,  в
последний раз, — открыто подмигивая Керансу. За это время  два  бота
незаметно   переместились  к  протоке,   впадающей   в   лагуну   на
противоположном берегу, а затем исчезли в ее устье, тогда как третий
занял  позицию  в  центре,  и  вскоре с  его  палубы  взметнулись  и
рассыпались в небе фонтаны разноцветного огня.
   Последние  лучи  солнца  еще играли на воде,  но  уже  достаточно
побледнели,  и яркие огненные колеса и букеты сверкали и  ослепляли,
их  резкие  краски  четко  вырисовывались  на  подцвеченном  закатом
сумеречном небе. Улыбка на лице Стрейнджмена становилась все шире  и
шире,  пока он, наконец, не откинулся на диване, буквально  заходясь
внутренним  смехом, однако красные и зеленые вспышки  высвечивали  в
его лице мрачные черты.
   Керанс  подался  вперед,  собираясь полюбопытствовать,  когда  же
l`reph`khgserq обещанный «сюрприз», но альбинос опередил его.
   —  Ну,  как,  ничего не заметили? — он оглядел  сотрапезников.  —
Беатрис?  Доктор  Бодкин?  Как  вы  все,  однако,  заторможены!   Да
всплывите же хоть на минутку из глубин времени!
   Над  пароходом  повисло  странное  молчание,  и  Керанс  невольно
ухватился  за перила — на тот случай, если Стрейнджмену  вздумается,
например,  устроить подводный взрыв. Взглянув на нижнюю  палубу,  он
неожиданно   увидел   двадцать  или  тридцать  членов   экипажа,   в
неподвижности  смотрящих на лагуну, — эбеновые лица и белые  фуфайки
мерцали   в  призрачном  свете,  превращая  их  в  команду   корабля
привидений.
   Озадаченный,   Керанс  обвел  глазами  лагуну  и  небо.   Сумерки
наступили  скорее, чем он ожидал, и стены зданий на  противоположном
берегу  уже  погрузились в тень. Но в то же  время  небо  оставалось
чистым  и  прозрачным,  как при закате,  а  кроны  джунглей  —  ярко
окрашенными.
   Откуда-то  издали доносился низкий барабанный гул — его  издавали
пневматические  насосы, которые работали уже  давно,  но  прежде  их
заглушали шум застолья и грохот пиротехники. Вода вокруг судна стала
странно  вялой  и  безжизненной, привычные низкие  волны  совершенно
сгладились. Керанс посмотрел вниз, на поверхность, любопытствуя,  не
предполагается  ли показ синхронного плавания труппой дрессированных
аллигаторов. Рептилий он не заметил, но
   —  Алан!  Бога  ради, смотрите! Беатрис, разве вы  не  видите?  —
оттолкнув  кресло, биолог метнулся к перилам, в изумлении  показывая
на воду. — Уровень понижается!
   Сразу  же  под  темной, прозрачной поверхностью маячили  смутные,
прямоугольные   очертания  погруженных  зданий;  их  открытые   окна
казались  пустыми  глазницами  невиданных  потонувших  черепов.  Они
приближались  и приближались, всплывая из глубин, словно  необъятная
воскресающая  Атлантида.  Сперва  показалась  дюжина,   затем   пара
десятков  зданий;  их  карнизы и пожарные  лестницы  были  отчетливо
различимы  сквозь неуклонно утончавшееся покрывало вод.  Большинство
из  них  насчитывало всего четыре или пять этажей — здесь был  район
мелких   магазинчиков  и  учреждений,  окруженный   более   высокими
зданиями, обрамляющими границы лагуны.
   В  полусотне  ярдов  от  них показалась над  поверхностью  первая
крыша  — скошенный прямоугольник, густо поросший водорослями,  среди
которых  отчаянно  бились несколько крупных  рыб.  Немедленно  рядом
bngmhjkn с полдюжины других домов, уже намечая контуры узкой улочки.
Затем   показалась  верхняя  линия  окон  —  вода   низвергалась   с
подоконников,   оливково-бурые   водоросли   свисали   с    путаницы
прогибавшихся над мостовой проводов.
   Лагуна  уже исчезла. Медленно опускаясь, чтобы угнездиться  среди
того,  что  представлялось взгляду большой, открытой  площадью,  они
смотрели теперь на мешанину крыш, над которыми выступали здесь и там
полуразрушенные  дымовые трубы и шпили; плоское зеркало  поверхности
на  глазах  преображалось в кубистские джунгли зданий, по краям,  на
более высоких местах, сливающиеся с зелеными джунглями. Остатки воды
образовывали  каналы  — темные и мрачные, водоворотами  уходящие  на
перекрестках  в  узкие  переулки.  Вуали  пены  свисали  с  путаницы
телеграфных  проводов  и  покосившихся неоновых  вывесок,  а  фасады
зданий  покрывала тонкая пленка ила, превращавшая еще совсем недавно
столь  прозрачную  красоту подводного города  в  осушенную,  гниющую
сточную канаву.
   — Роберт! Остановите это! Это омерзительно!
   Беатрис  схватила  его за руку; длинные, покрытые  голубым  лаком
ногти впивались в кожу даже сквозь ткань смокинга. На возникающий из
вод  город  она  смотрела с ужасом на застывшем лице; острые,  едкие
запахи   обнажившихся   водяных  растений  и   водорослей,   мокрые,
искаженные  очертания  ржавеющего хлама вызывали  у  нее  физическое
отвращение.
   Керансу  потребовалось совершить усилие над собой, чтобы осознать
это  всеобщее  выворачивание наизнанку его нормального и  привычного
мира;  он был не в состоянии принять логики происходящего перед  ним
возрождения.  Поначалу  он подумал было, уж не  произошел  ли  некий
климатический  поворот  «все вдруг», катаклизм,  который  на  глазах
сокращал  теперь  расширявшиеся доселе  моря  и  осушал  затопленные
города.  Если  так, придется либо приспосабливаться к  этому  новому
настоящему,  либо же оказаться покинутым за миллионы лет  на  берегу
какой-нибудь  затерянной  триасовой  лагуны.  Но  громадное   солнце
продолжало  тяжело  биться в глубине его  разума  —  пульсировать  с
неослабной силой, а рядом он услышал бормотание Бодкина:
   —  На  редкость мощные насосы. Вода опускается на добрых  два-три
фута в минуту. Мы уже недалеко ото дна. Фантастика, да и только!
   И   вдруг   в  вечерней  тишине  зазвучал  неудержимый  хохот   —
покатываясь   на  диване,  Стрейнджмен  промокал  салфеткой   глаза.
Сделавший  свое  дело  режиссер грандиозного  спектакля,  он  теперь
khjnb`k при виде ошеломленных лиц троих людей, застывших у перил.  А
с высоты мостика весело взирал на происходящее Адмирал — в угасающем
свете  его  голая грудь отблескивала, словно медный гонг. На  нижней
палубе двое или трое матросов работали со швартовыми концами, следя,
чтобы пароход занимал над площадью правильное положение.
   Два  бота,  которые на время фейерверка уходили в устье  протоки,
теперь  плавали  по  ту  сторону массивной  дамбы;  из  труб  мощных
насосов, установленных на их палубах, изливалась пенная масса  воды.
Затем  вырастающие крыши заслонили этот вид, и теперь глазам стоящих
на   палубе  представали  только  обесцвеченные  фасады  обрамляющих
площадь   домов,   да   третий  бот,  осторожно  пробиравшийся   под
нависавшими проводами по одной из боковых улиц в какой-нибудь  сотне
ярдов от них. Воды оставалось всего пятнадцать или двадцать футов.
   Отсмеявшись, Стрейнджмен подошел к перилам.
   —  Действительно превосходно, доктор Бодкин, не правда ли?  Какая
шутка,   какой  поистине  великолепный  спектакль!  Ну  же,  доктор,
перестаньте дуться и поздравьте меня! Организовать все это  было  не
так-то просто.
   Бодкин кивнул и с оглушенным видом отступил от перил.
   —  Но  как  вам удалось перекрыть периметр? — удивился Керанс.  —
Ведь сплошной стены вокруг лагуны нет!
   —  Теперь  есть,  доктор. А я-то думал, будто  вы  специалист  по
морской  биологии  Грибы,  растущие там,  снаружи,  в  грязи  болот,
скрепили  и превратили в монолит всю массу ила; неделю назад  в  ней
оставался  уже один-единственный проход, и нам хватило  каких-нибудь
пяти  минут, чтобы его заткнуть, — он с удовлетворением  смотрел  на
возникающие  в  смутном  свете  улицы  сгорбленные  спины  машин   и
автобусов.  В  лужах  бились гигантские анемоны  и  морские  звезды,
изнемогавшие ламинарии в беспорядке свисали из окон.
   — Лестер-сквер, —оцепенело проговорил Бодкин
   Стрейнджмен обернулся к нему, через плечо доктора жадно глядя  на
обрамленные мертвыми неоновыми рекламами портики танцевальных  залов
и театров.
   —  Так  вы  все-таки знаете эти места, доктор! Жаль,  что  вы  не
смогли  помочь нам раньше, когда мы понятия не имели, куда сунуться,
—  он  с  ругательством хлопнул по перилам, задев локоть Керанса.  —
Зато, клянусь Богом, теперь у нас есть настоящее дело!
   И  он  с  рычанием ринулся прочь, оттолкнув обеденный стол  и  на
ходу выкрикивая какие-то распоряжения Адмиралу.
   
   Прижимая  тонкую руку к горлу, Беатрис с тревогой  проводила  его
взглядом.
   —Он безумен, Роберт. Что нам делать? Он же осушит все лагуны!
   Керанс  кивнул, думая о происшедшей со Стрейнджменом метаморфозе,
свидетелями   которой  они  только  что  стали.  С   появлением   на
поверхности затопленных улиц и зданий его манеры разом переменились:
все  следы  едва  ли  не  изысканной утонченности  и  меткого  юмора
исчезли; он стал злобен и откровенно груб, будто вернувшийся на свет
город  снова  вселил в него дух уличного хулигана.  Можно  подумать,
воды  потопа  некогда захлестнули и подавили его истинный  характер,
оставив на виду только переменчивость настроений, да внешние обаяние
и лоск.
   На  палубу  легла  тень  соседнего дома  —  граница  ее  наискось
пересекала прислоненное к трубам громадное полотно. Однако несколько
фигур  все  еще  оставались  видны —  Есфирь,  и  мавр-гондольер,  и
белолицый   безбородый   член  Совета  десяти.   Как   и   предрекал
Стрейнджмен,  Беатрис  исполнила свою символическую  роль  —  Нептун
отступился и ушел.
   Керанс посмотрел на круглый корпус биостанции, лежавший на  крыше
кинотеатра,  точно огромный валун на краю утеса. Обрамлявшие  лагуну
каменные  громады,  каждая  из которых без  малого  на  сотню  футов
возвышалась над здешними домами, закрыли теперь половину небосклона,
и пароход оказался запертым на дне сумрачного каньона.
   —  Вряд  ли  это  осуществимо, —Керанс поддержал  девушку,  когда
пароход   коснулся  дна  и  чуть  покачнулся,  раздавив   при   этом
оказавшуюся под правым бортом микролитражку. — Они уйдут, как только
закончат  потрошить  склады и музеи. И не забывайте,  через  неделю-
другую придут шторма и дожди.
   Беатрис  передернуло от омерзения, когда среди  крыш  замелькали,
кидаясь с одного сочащегося навеса на другой, первые летучие мыши.
   — Но все это так безобразно! Не могу поверить, будто здесь когда-
нибудь кто-нибудь жил. Какой-то вымышленный адский город Роберт, мне
нужна лагуна!
   —  Что ж, мы можем уйти, двинуться через илистые отмели на юг.  А
вы, Алан, что вы об этом думаете?
   Бодкин медленно покачал головой, по-прежнему безучастно глядя  на
потемневшие здания вокруг площади.
   — Вы идите, а я должен остаться здесь.
   Керанс колебался.
   —  Алан,  —  мягко предостерег он. — Стрейнджмен добился  своего.
Отныне  мы  стали  для  него бесполезны.  А  скоро  окажемся  просто
нежеланными гостями, а то и вовсе нежелательными свидетелями.
   Но  Бодкин  пропустил его слова мимо ушей. Он  смотрел  вниз,  на
улицы,  сжимая  руками  перила, словно старик у  прилавка  какого-то
громадного магазина, покупающий воспоминания собственного детства.
   Вода  с  улиц уже почти совсем ушла. Приближавшийся  бот  сел  на
мель  на тротуаре, был снят с нее, но затем окончательно застрял  на
островке  безопасности.  Три человека с  Большим  Цезарем  во  главе
спрыгнули на мостовую и шумно побрели к пароходу, возбужденно  плеща
доходившей им до пояса водой в разверстые витрины магазинов.
   С   легким  толчком  судно  окончательно  легло  на  дно  —   под
приветственные крики Стрейнджмена и его подчиненных, которые баграми
отбрасывали  концы лопнувших проводов. На воду была  спущена  легкая
плоскодонка  и,  под  аккомпанемент  барабанной  дроби,   выбиваемой
кулаками  по  планширям, Адмирал через мелеющий  пруд  повез  своего
командира  к  высящемуся в центре площади фонтану.  Там  Стрейнджмен
вылез,  вытащил из-за пояса ракетницу и с ликующими криками принялся
одну за другой пускать в небо разноцветные ракеты.
   
                  Глава XI. «Баллада о мисте Кости»
   
   Получасом  позже  Беатрис,  Керанс и доктор  Бодкин  тоже  смогли
спуститься на улицы. Повсюду расплескались громадные лужи,  питаемые
ручьями,  вытекавшими из окон и дверей, но все они  были  не  глубже
двух  или трех футов. Попадались и сухие участки, — иногда по  сотне
ярдов  и  больше  —  а  кое-где мостовые высохли  уже  окончательно.
Умирающие рыбы и водные растения испускали дух посреди дороги,  а  в
сточных  желобах и на тротуарах громоздились завалы черной  тины;  к
счастью, отступающая вода прорезала сквозь них длинные тропинки.
   Возглавляемой  Стрейнджменом ревущей  оравой  экипаж  ринулся  во
тьму   улиц:  сам  он  в  белом  вечернем  костюме  мчался  впереди,
беспрестанно  куда  ни  попадя паля ракетами,  а  за  ним  поспешали
присные  —  передние несли на воздетых руках бочонок рома, остальные
размахивали  бутылками,  мачете  и гитарами.  Когда  Керанс  помогал
Беатрис   спуститься  по  трапу,  раздалось  несколько   насмешливых
возгласов: «Миста Кости!» — но вскоре они стихли, и троицу  оставили
b покое возле громады севшего на мель безмолвного парохода.
   Неуверенно  глянув  вверх, на высокие кроны отдаленных  джунглей,
маячивших  в темноте, словно края кратера потухшего вулкана,  Керанс
повел  спутников  к  ближайшему зданию. Через  несколько  минут  они
оказались  возле открытых дверей крупного кинотеатра — на  мозаичном
полу  вестибюля слабо мерцали морские ежи и огурцы, из оконца  кассы
свисали водоросли.
   Беатриса  подобрала рукой подол платья, и они медленно  двинулись
вдоль  линии  кинотеатров, кафе, танцзалов и ресторанов,  посещаемых
теперь только рыбами да моллюсками. На первом же углу они свернули в
сторону,  стремясь уйти подальше от звуков разгула,  доносившихся  с
другой  стороны  площади,  и зашагали на  запад  по  дну  туманного,
сочащегося  влагой  каньона.  Над  головами  то  и  дело  продолжали
вспыхивать ракеты, и нежные стеклянные губки в дверных проемах мягко
светились, отражая сполохи то красного, то синего огня. Керанс читал
ржавые   настенные  таблички:  «Ковентри-стрит»  «Хеймаркет»   Когда
Стрейнджмен  и его стая ринулись обратно — через площадь,  в  блеске
шума  и света, круша тяжелыми клинками мачете гнилые доски, которыми
были  заколочены витрины магазинов, — все трое поспешили  юркнуть  в
первую попавшуюся дверь.
   —  Будем надеяться, они найдут что-нибудь, что их удовлетворит, —
пробормотал  Бодкин;  он  смотрел  по  сторонам,  как  бы  отыскивая
взглядом  глубокую, черную воду, которая еще так  недавно  покрывала
здания.
   
   Несколько  часов  они  —  заблудившиеся привидения  в  элегантных
вечерних туалетах — бродили по узким улицам, изредка встречая одного
из  бесчинствующих мародеров, когда тот ковылял по середине улицы  с
каким-нибудь  трофеем  в одной руке и мачете в  другой.  Кое-где  на
перекрестках  были разведены костры, топливом для которых  послужили
какие-то  трухлявые  доски, и группы по два-три человека  грелись  у
огня.
   Избегая  их,  Керанс боковыми улочками повел спутников  к  южному
берегу  того,  что совсем недавно было лагуной — там  возносился  во
тьму дом Беатрис, а пентхауз на его крыше терялся среди звезд.
   —  Первые  десять этажей придется топать пешком, — биолог  указал
на  мощный  илистый нанос, сырым вогнутым склоном  достигавший  окон
пятого этажа — часть того массива коагулированной глины, который,  в
полном  соответствии со словами Стрейнджмена, окружал теперь лагуну,
bk  собой  непреодолимую  преграду на  пути  наступающего  моря.  На
боковых  улицах  взгляду представали необъятные  языки  все  той  же
тягучей и текучей массы, поднимающейся над крышами и просачивающейся
сквозь выпотрошенные дома, которые потом помогали ей затвердевать.
   Местами,  сталкиваясь более неприступным препятствием, — церковью
или  каким-нибудь государственным учреждением, — эта полуживая дамба
делала извив, отклоняясь от опоясывающего лагуну пути. Один из таких
участков  следовал направлению, которым продвигались  они  во  время
подводной экспедиции, и на подходе к планетарию Керанс непроизвольно
ускорил   шаг.   Он   нетерпеливо   поджидал   спутников,   которые,
задержавшись перед пустыми витринами старого универмага, глазели  на
поток  черной грязи, медленно стекавшей по эскалаторам и  образующей
поперек улицы вязкие лужи.
   Даже  самые маленькие из домов были забаррикадированы перед  тем,
как  быть  брошенными,  а  теперь стальные щиты  и  решетки  рухнули
поперек входов, закрывая собой все, что могло находиться внутри. Все
кругом покрывала тонкая оболочка ила и тины, стиравшая былые красоту
и неповторимость улиц, так что весь город казался Керансу восставшим
из  собственной канализации. Возможно, в Судный День армии мертвецов
поднимутся облаченными в такие же грязные саваны.
   —  Роберт  —  Бодкин  протянул руку, указывая  жестом  на  что-то
впереди.
   В  пятидесяти  ярдах  слабо вырисовывался  на  фоне  неба  купол,
временами  металлически  поблескивавший,  отражая  вспышки   далеких
сигнальных ракет, а под ним, задрапированный тенями, высился  корпус
планетария.   Керанс  остановился,  с  трудом  узнавая  расположение
близлежащих   проездов,  тротуаров  и  уличных  фонарей,   а   затем
неуверенно зашагал вперед, осторожно выбирая дорогу меж обрамлявшими
улицу  наносами грязи, непреодолимым любопытством влекомый  к  этому
пантеону собственных загадок и страхов.
   Поперек  входа  вяло поникли губки и бурые ламинарии;  встававшие
над  куполом заросли фукуса теперь бессильно повисли над портиком  —
их  длинные,  быстро высыхающие листья хлопали надо  входом,  словно
разорванные  в  клочья маркизы. Керанс дотянулся  и  отбросил  их  в
сторону,  а  потом осторожно заглянул в темное фойе.  Густая  черная
грязь,  еле слышно шипя (бесчисленная водная живность умирала здесь,
медленно   выпуская  воздух  из  воздушных  мешков  и   плавательных
пузырей), лежала повсюду — на кассе и на будке билетера, на ступенях
ведущей  на  антресоль  лестницы, на стенах и  на  створках  дверей.
Ndm`jn  бархатная мантия — роскошные драпировки, представшие ему  во
время  погружения — теперь являла собой лишь жалкие обрывки  одеяния
из   гниющих   органических  останков,  более  всего   напоминавшего
погребальные  покровы. На смену прекрасному преддверию чрева  пришел
выход на помойку.
   Керанс  двинулся  вперед, пересекая фойе,  —  в  памяти  вставали
глубокие  сумерки зала и странные созвездия в подкупольных  небесах.
Ноги хлюпали в темной жиже, словно вытекающей из вен и убитого кита.
Подхватив  под  руку Беатрис, он поспешно вывел  девушку  на  улицу,
стараясь ступать по собственным следам.
   —  Боюсь,  вся  магия  иссякла, — заметил с натужным  смешком.  —
Наверное,   Стрейнджмен  сказал  бы,  что   самоубийца   не   должен
возвращаться на место преступления.
   
   Пытаясь  сократить путь, они забрели в извилистый  тупик  и  едва
успели  вовремя  отступить,  когда из мелкой  лужи  на  них  кинулся
небольшой  кайман.  Мечась между ржавыми остовами  автомобилей,  они
выбрались  на  широкую  улицу  и  остановились,  с  трудом  переводя
дыхание.  Преследующая по пятам рептилия замерла у фонарного  столба
на  краю  тротуара,  медленно  поводя  хвостом,  сжимая  и  разжимая
челюсти,  и  Керанс  снова потянул Беатрис за собой.  Они  пустились
бежать,  но  через каких-нибудь десять ярдов Бодкин поскользнулся  и
тяжело рухнул в ил.
   — Алан! Быстрее!
   Керанс  бросился назад; голова каймана поворачивалась,  следя  за
ним.  Похоже, ошеломленный внезапным изменением обстановки  крокодил
был разъярен и готов набрасываться на все подряд.
   Внезапно  совсем близко рявкнули ружья, — вылетавшее  из  стволов
пламя рассекло тьму, — а в следующее мгновение из-за угла показалась
группа  людей,  двое  или трое из них держали над  головами  горящие
факелы.  Первым размашисто шагал Стрейнджмен, за ним  с  дробовиками
наизготовку следовали Большой Цезарь и Адмирал.
   Глаза  Стрейнджмена сверкали в мечущемся свете факелов. Он  отдал
легкий  поклон  Беатрис, потом приветственно махнул  рукой  Керансу.
Кайман  с  перебитым  спинным  хребтом  бессильно  бился  в  канаве,
показывая  желтое брюхо, и Большой Цезарь, вытащив мачете,  принялся
отрубать ему голову.
   Стрейнджмен наблюдал за происходящим со злобным удовольствием.
   —  Отвратительная скотина, — прокомментировал он,  затем  вытащил
hg  кармана  и  протянул  девушке  громадное  перевитое  водорослями
ожерелье  из фальшивых бриллиантов. — Для вас, дорогая  —  он  ловко
накинул  нити  ей на шею, с удовлетворением рассматривая  результат;
водоросли, вкрапленные между сверкающими камнями на фоне белой кожи,
придавали  Беатрис  вид наяды, явившейся из  глубин.  —  как  и  все
остальные драгоценности этого мертвого моря.
   Со  взмахом руки он снова исчез — тьма поглотила факелы  и  крики
его   людей,   оставив  троицу  отшельников  в  обществе  поддельных
драгоценностей и обезглавленного каймана.
   
   На  протяжении  последующих дней жизнь становилась все  безумнее.
По  ночам  Керанс  в  одиночку бродил по темным  улицам,  —  днем  в
лабиринте  переулков было невыносимо жарко, — неспособный  отвлечься
от  воспоминаний о старой лагуне и в тоже время накрепко прикованный
к пустынным улицам и выпотрошенным домам.
   Первоначальное  удивление  при виде  осушенной  лагуны  сменилось
тупой  апатией, которую он тщетно пытался стряхнуть.  Керанс  смутно
понимал,   что  лагуна  являла  собой  комплекс  насущных  нейронных
потребностей,  удовлетворить которые чем-либо иным было  невозможно.
Эта  отупляющая летаргия все углублялась, — разогнать ее оказывалось
не  в  силах  даже царящее кругом насилие, — и он все больше  ощущал
себя  человеком,  затерянным в море времени, стиснутым  смещающимися
пластами диссонантных реальностей, разделенных миллионами лет.
   Могучее  солнце, пульсировавшее в мозгу Керанса, почти  заглушало
звуки  грабежа  и  разгула, грохот взрывчатки и  лай  дробовиков.  В
покрытом  пятнами  грязи белом смокинге он как  слепой  блуждал  под
старыми аркадами — мародеры смелись над ним и, пробегая мимо, всякий
раз  норовили  задеть  плечом. В полночный час он  потерянно  бродил
между  пьяными певцами по площади или, будучи приглашен на очередной
стрейнджменовский «прием», сидел рядом с альбиносом, из густой  тени
парохода  наблюдая  за танцами и прислушиваясь к ритму  барабанов  и
гитар,   звуки   которых   едва  достигали   сознания,   заглушаемые
настойчивым биением черного солнца.
   Он  отказался ото всякой попытки вернуться в «Ритц» — вход в реку
был  загражден  насосными  ботами, а  лагуна  на  всем  пути  кишела
аллигаторами  —  и  потому  днем или спал  на  софе  в  апартаментах
Беатрис,  или  оцепенело  сидел под тентом  на  палубе  парохода.  В
ожидании  прихода сумерек мародеры по большинству либо  спали  среди
ящиков,  либо  спорили  из-за добычи,  и  потому  Керанса  никто  не
aeqonjnhk.  По  законам действующей здесь извращенной логики  теперь
стало безопаснее находиться поблизости от Стрейнджмена, нежели вести
прежнее  отшельническое существование. Бодкин предпринял было  такую
попытку:  не  в  силах  справиться с  потрясением,  он  удалился  на
биостанцию, — до нее теперь можно было добираться по крутой и ветхой
пожарной  лестнице, — однако во время одной из полночных вылазок  на
улицы  университетского квартала был неподалеку от планетария  избит
группой пьяных мародеров. Примкнув к свите Стрейнджмена, Керанс  тем
самым признал абсолютную власть альбиноса над лагунами.
   Однажды  он  все-таки заставил себя проведать  Бодкина  и  застал
того лежащим в постели, овеваемой прохладой самодельного вентилятора
и работающего на последнем издыхании кондиционера. Как и сам Керанс,
доктор,  казалось, пребывал в полной изоляции на крохотном  островке
реальности посреди моря времени.
   —  Роберт,  — пробормотал он разбитыми губами, — уходите  отсюда,
Роберт. Заберите ее девушку — он силился вспоминать имя, — Беатрис и
найдите себе другую лагуну.
   Керанс   кивнул,   блаженствуя  в  конусе  прохладного   воздуха,
выбрасываемого кондиционером.
   —  Я  знаю,  Алан, Стрейнджмен безумен и опасен, но  почему-то  я
пока  не  могу  уйти. Что-то непонятное удерживает меня  здесь.  Эти
обнажившиеся улицы — запутавшись, он сдался. — Что это? Мной владеет
какой-то кошмар. И прежде всего мне надо от него избавиться.
   Бодкин с трудом сумел сесть.
   —  Послушайтесь меня, Роберт. Забирайте ее и уходите. Сегодня  же
вечером. Здесь наше время вышло.
   Внизу,  в  лаборатории, все было покрыто бледной желто-коричневой
грязью  —графики на стене, лабораторные столы, вытяжные шкафы Керанс
предпринял  нерешительную  попытку  собрать  рассыпавшиеся  по  полу
бумаги,  но  тут  же  бросил это занятие  и  следующий  час  провел,
отстирывая  свой  белый  смокинг в воде, сохранившейся  в  одной  из
раковин.
   Не   исключено,  что  из  желания  подразнить  его   кое-кто   из
стрейнджменовской команды также разгуливал теперь в смокингах и  при
галстуках:  в  одном  из  складов  был  обнаружен  водонепроницаемый
контейнер, полный вечерних костюмов. Подстрекаемые Стрейнджменом,  с
полдюжины мародеров приоделись, повязав черные галстуки вокруг голых
шей, и теперь, ликуя, гоголем расхаживали по улицам с развевающимися
фалдами  фраков, высоко задирая колени — труппа официантов-лунатиков
m` карнавале дервишей.
   После  первых  дней всеобщей разнузданности грабеж  принял  более
целенаправленный   характер.   По   каким-то   своим    соображениям
Стрейнджмен  интересовался  исключительно  objets  dart68,  и  после
тщательной  разведки  отыскал один из крупнейших  городских  музеев.
Однако,  к  великой  досаде альбиноса, здание было  уже  практически
опустошено,  и  единственной достойной добычей оказалась  украшавшая
вестибюль  большая  мозаика, которую его люди по частям  выносили  и
словно гигантскую головоломку складывали на верхней палубе парохода.
   Это  побудило  Керанса предостеречь Бодкина: биолог понимал,  что
разочарованный  Стрейнджмен  может  попытаться  сорвать   злобу   на
старике; однако, когда вечером следующего дня он снова взобрался  на
биостанцию,   доктора  там  не  оказалось.  Горючее  для   питавшего
кондиционер движка иссякло, а Бодкин — по всей видимости,  умышленно
—  еще  и  распахнул перед уходом окна, так что во  всех  помещениях
парило, словно у кипящего котла.
   Как   ни  странно,  исчезновение  доктора  не  слишком  озаботило
Керанса.   Погруженный  в  себя,  он  попросту  решил,  что   старик
последовал собственному совету и отправился к одной из южных лагун.
   Однако  Беатрис  по-прежнему оставалась здесь.  Подобно  Керансу,
девушка  полностью ушла в собственные грезы. Днем она  запиралась  в
спальне,  и  Керанс редко ее видел, но в полночь, когда  становилось
прохладнее,  Беатрис  всегда спускалась  из  своего  вознесенного  к
звездам пентхауза и присоединялась к Стрейнджмену. На «приемах»  она
бесчувственно  сидела рядом с предводителем мародеров  —  в  голубом
вечернем  платье,  с  волосами, украшены  тремя,  а  то  и  четырьмя
диадемами,    похищенными   Стрейнджменом   в   старых    хранилищах
драгоценностей,  грудь  ее была сдавлена массой  сверкающих  золотом
цепей и ожерелий, как у безумной королевы в драме ужасов.
   По  отношению к ней Стрейнджмен проявлял странную почтительность,
не  лишенную, впрочем, оттенка вежливой враждебности,  —  почти  как
если  бы  она была племенным тотемом или богиней, чья сила неизменно
посылает удачу, но власть тем не менее тяготит и уж во всяком случае
не способна порождать любви. Керанс пытался держаться поближе к ней,
словно  беглец,  ищущий убежища во храме, цепляясь  за  спасительный
алтарь  или роги жертвенника. Вечером после исчезновения Бодкина  он
перегнулся через подушки, чтобы сказать:
   —  Алан  исчез, Беа. Добрый, старый Бодкин Повидал он  вас  перед
тем, как уйти?
   Но  девушка  безучастно смотрела поверх горевших в сквере  огней,
ее занимало совсем другое.
   —  Прислушайтесь к барабанам, Роберт. Как вы думаете, сколько там
солнц?
   Выглядевший   более   необузданным  и  диким,   чем   когда-либо,
Стрейнджмен  отплясывал  то подле одного, то  близ  другого  костра,
временами  принуждая Керанса присоединяться к нему и  раз  за  разом
побуждая  барабанщиков бонго ускорять ритм. Затем,  изможденный,  он
валился  на  диван;  его  тонкое, белое, словно  голубой  мел,  лицо
блестело  от пота. В один из таких моментов он, опираясь на  локоть,
мрачно взглянул на сидевшего рядом Керанса:
   —  Знаете, почему они боятся меня? Адмирал, Большой Цезарь и  все
остальные? Открою вам секрет, — он перешел на шепот: — Они  уверены,
будто я мертвец, — заливаясь хохотом, альбинос откинулся на подушки.
—  О  Боже,  Керанс! Да что с вами обоими? Выходите  же  наконец  из
своего  транса!  —  он  перевел взгляд на  приближающегося  Большого
Цезаря; горбатый мулат откинул высушенную крокодилью голову, которую
носил  как капюшон. — Да, в чем дело? Специальная песня для  доктора
Керанса?  Превосходно!  Слышали,  доктор?  Итак,  «Баллада  о  мисте
Кости»!
   Прочистив   горло,   огромный  негр  запел  глубоким,   гортанным
голосом,  сопровождая слова выразительными телодвижениями и обильной
жестикуляцией.
            Миста Кости засушенных любит людей,
            Трех пророков зазвал, и мулаточку знойную с ними —
            Заиграла его, утопила в змеином вине.
            
            Птицы, птицы кричат на болоте, и как же их много,
            Старый босс-аллигатор такого вовек не слыхал!
            
            Вот пошел наловить черепов миста Кости — чудак, вот
       чудак же! —
            Вниз по Ангельской речке, где уйма сушеных людей,
            С черепаховым камнем в руках подождал он церковный
       ковчежец —
            Три пророка — и все.
                           Мисте Кости опять не свезло.
            
            Но дождался чудак, и мулаточку все-таки встретил —
            Два банана купил, черепаховый камень отдав.
            Ай да девочка — жар! И стройнее, и слаще, чем мангры,
            А пророки глядят.
                        И не видно сушеных людей.
            
            Миста Кости — чудак! — перед нею пускался он в пляски,
            И построил банановый дом для любимой кроватки ее
   Неожиданно  Стрейнджмен  с  воплем  сорвался  с  дивана  и   мимо
Большого  Цезаря  ринулся на середину площади, указывая  на  гребень
окружающей  лагуну стены. На фоне вечернего неба там  вырисовывалась
маленькая,  приземистая  фигура доктора  Бодкина,  пробиравшегося  к
бревенчатой  запруде, которая сдерживала воды реки.  Не  подозревая,
что  виден  снизу,  он неспешно продвигался к  цели,  неся  в  руках
кубический ящик, за которым волочился дымящийся шнур.
   —  Адмирал! Большой Цезарь! — орал Стрейнджмен. —Хватайте его!  У
него бомба!
   Мародеры  рассыпались  кто  куда, и только  Беатрис  и  Керанс  с
отрешенным спокойствием оставались на месте. Слева и справа рявкнули
дробовики,  и  Бодкин остановился в нерешительности; запальный  шнур
рассыпал  искры подле его ног. Потом он повернулся и,  держась  края
илистой дамбы, двинулся в обратную сторону.
   Керанс  вскочил на ноги и помчался за остальными. Когда он достиг
стены,   в  воздух,  плюясь  осколками  магния,  взвилось  несколько
осветительных ракет. Стрейнджмен и Адмирал карабкались  по  пожарной
лестнице;  дробовик горбатого мулата палил поверх их  голов.  Бодкин
уже  оставил  бомбу в центре запруды и теперь убегал, перебираясь  с
крыши на крышу.
   Вскарабкавшись   наверх,  Стрейнджмен  спрыгнул   на   дамбу,   в
несколько прыжков достиг запруды и отшвырнул бомбу на середину  реки
—  всплеск  был  встречен взрывом одобрительных криков  на  площади.
Отдышавшись, Стрейнджмен расстегнул смокинг и достал из  подмышечной
кобуры короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра; на лице
у  него  заиграла зловещая улыбка. Подстегивая криками приспешников,
он пустился в погоню и стал взбираться на понтон биостанции.
   
   Онемев,  Керанс  прислушивался к последним  выстрелам,  вспоминая
предостережение  Бодкина  — при всем нынешнем  безразличии,  решение
доктора уничтожить мародеров, пожертвовав заодно его жизнью и жизнью
Беатрис,  породило  в душе обиду. Он медленно вернулся  на  площадь;
Беатрис  по-прежнему неподвижно сидела на груде подушек, а на  земле
перед  нею валялась высушенная крокодилья голова. Подходя к девушке,
Керанс  услышал  за  спиной  осторожные шаги,  зловеще  звучавшие  в
странном безмолвии, павшем на раскинувшийся здесь лагерь.
   Обернувшись,  он  увидел  приближающегося  Стрейнджмена  —   губы
альбиноса кривила самодовольная усмешка. В полушаге за ним держались
успевшие  сменить  дробовики на мачете неизменные Большой  Цезарь  и
Адмирал.   Остальные   разошлись  веером,  с   явным   удовольствием
предвкушая,  как  получит,  наконец,  по  заслугам  Керанс  —   этот
поклоняющийся чужому тотему шаман.
   —  Со  стороны  Бодкина  это было большой глупостью,  доктор,  не
правда  ли?  И, к тому же, опасной. Черт возьми, мы же все  едва  не
утонули,  —  Стрейнджмен остановился в нескольких футах от  Керанса,
угрюмо  его рассматривая. — Вы ведь неплохо знали старика — странно,
что  вы  этого не ожидали. Боюсь, что больше не нуждаюсь в  обществе
свихнувшихся биологов
   Он  уже  собирался  кивнуть Большому Цезарю,  но  в  этот  момент
Беатрис вскочила и метнулась к ним.
   —  Стрейнджмен! Бога ради, одного достаточно. Остановитесь! Мы же
ничем не можем вам повредить! Забирайте все это, но
   Единым  движением  она  сорвала всю массу  ожерелий  и  диадем  и
швырнула  в  альбиноса.  Рыча от злости, тот  отбросил  украшения  в
канаву, а Большой Цезарь выступил вперед, занося мачете.
   —  Стрейнджмен!  —  Беатрис бросилась на предводителя  мародеров,
споткнулась  и,  схватив его за лацканы, чуть  было  не  увлекла  на
землю.  —  Вы,  белый дьявол, неужели вы не можете  оставить  нас  в
покое?
   Стрейнджмен  вывернулся  и  оттолкнул  ее;  дыхание  со   свистом
вырывалось  сквозь  стиснутые  зубы.  Он  раздраженно  посмотрел  на
растрепанную   женщину,  на  коленях  стоявшую   среди   рассыпанных
драгоценностей,  и  был  уже готов махнуть  Большому  Цезарю,  когда
внезапная  судорога  свела  ему щеку. Он хлопнул  ладонью  по  лицу,
пытаясь согнать ее, словно муху, затем, не в состоянии справиться со
спазмом,   будто   пораженный   столбняком   застыл   с   безобразно
перекошенным   в  карикатурном  зевке  лицом.  Видя  нерешительность
предводителя,  одноглазый мулат тоже заколебался, и Керанс  поглубже
отступил в отбрасываемую пароходом тень.
   — Хорошо! Боже, что за
   Неохотно  уступив,  Стрейнджмен что-то  неразборчиво  пробормотал
про  себя и одернул смокинг. Тик прошел. Он медленно кивнул Беатрис,
как   бы  предостерегая  ее,  что  всякое  дальнейшее  вмешательство
бессмысленно,  затем  отдал  короткое  приказание  Большому  Цезарю.
Мачете  полетели в сторону, и Беатрис даже слова сказать не  успела,
j`j вся стая с криками набросилась на Керанса.
   Он   попытался  уклониться,  гадая,  действительно   ли   с   ним
намереваются  покончить,  или  же  все  это  —  некая  грубая  игра,
затеянная, чтобы разрядить порожденное убийством Бодкина напряжение,
а заодно и преподать ему полезный урок. Когда банда мародеров начала
смыкаться,  Керанс  скользнул вокруг дивана, но здесь  столкнулся  с
Адмиралом, который приплясывал, покачиваясь из стороны в  сторону  и
делая  ложные выпады; в белых теннисных туфлях он и впрямь  выглядел
похожим  на танцора. Внезапно негр прыгнул вперед и сбил  Керанса  с
ног  —  тот тяжело плюхнулся на диван, и дюжина коричневых рук разом
вцепилась  в  него  и  швырнула  на булыжники  мостовой.  Безуспешно
пытаясь  освободиться,  он  сквозь какой-то  просвет  меж  пыхтящими
телами  нападающих  успел  мельком увидеть Стрейнджмена  и  Беатрис:
цепко ухватив девушку под локоть, альбинос уводил ее к трапу.
   Затем  к лицу Керанса оказалась прижата большая шелковая подушка,
а на тело обрушились удары тяжелых кулаков.
   
                     Глава XII. Праздник черепов
   
   — Праздник черепов!
   Когда на площадь вывернула двуколка, Стрейнджмен, подняв бокал  и
проливая  на  белоснежный  костюм  его  янтарное  в  свете   факелов
содержимое,  испустил  ликующий  вопль  и  одним  махом  спрыгнул  с
фонтана. Повозку влекли шестеро моряков — полуголых, потных, чуть ли
вдвое сложившихся меж оглоблями; с полдюжины доброхотов подталкивали
ее  сзади.  Двуколка тряслась и громыхала по булыжникам,  с  хрустом
дробила уголья костров и, наконец, в последнем crescendo69 ударилась
о  помост  и вывернула свой белый, блестящий груз на доски  к  ногам
Керанса.  Немедленно  образовался распевающий круг  —  руки  яростно
хлопали, белые зубы сверкали и щелкали, словно дьявольские игральные
кости,  бедра  вихляли, а пятки отбивали такт.  Адмирал  без  особых
церемоний расчистил путь сквозь толпу, и Большой Цезарь, держа перед
собой  трезубые  вилы  с  нанизанным на них  ворохом  бурых  листьев
фукуса,  вперевалку приблизился к помосту и, крякнув,  метнул  их  в
Керанса.
   Когда  водоросли  каскадом посыпались на него, биолог  беспомощно
   j`wmskq  вперед.  Прислушиваясь к  ритму  барабанов-бонго,  почти
заглушавшему  слабо  бившийся в глубинах мозга вселенский  солнечный
пульс,  он  всей  тяжестью повис на обвитых вокруг запястий  ремнях,
временами впадая в беспамятство и уже не ощущая боли. Мечущийся свет
просмоленных факелов и наполненных керосином плошек — их  держали  в
руках  статуи,  выстроившиеся по обеим сторонам  ведущей  к  фонтану
аллеи  —  плясал  на позолоте подлокотников трона,  к  которому  был
привязан  Керанс.  Перед  ним  слоновой  костью  отсверкивала  груда
человеческих  останков: тонкие берцовые и толстые  бедренные  кости;
лопатки,   похожие  на  изношенные  полотенца;  мешанина   ребер   и
позвонков,  из  которой выгладывали два целых черепа —  блики  света
перебегали  по  их  голым  макушкам,  заставляя  подмигивать  пустые
глазницы.  Длинная  цепочка  танцоров  со  Стрейнджменом  во   главе
зазмеилась  среди  строя  мраморных нимф  —  барабанщики  у  костров
поворачивались, провожая их глазами.
   Пользуясь кратковременной передышкой, Керанс откинулся на  обитую
бархатом  спинку, инстинктивно пытаясь освободить привязанные  руки.
Источая  тяжкое, сладковатое зловоние, уже почти высохшие  водоросли
толстым  слоем  усеяли его шею и плечи, падали на  глаза,  свисая  с
нахлобученной  Стрейнджменом  жестяной  короны;  сквозь   них   едва
проглядывали лохмотья некогда белого смокинга. У края помоста, рядом
с  мешаниной  костей  и порожних бутылок из-под  рома,  громоздились
груды  водорослей, обломки раковин и останки морских  звезд  —  всем
этим его забрасывали до того, как нашли и вскрыли мавзолей.
   В  двадцати футах позади высилась темная масса парохода,  на  его
палубах еще светилось несколько ламп. Шабаш продолжался уже две ночи
кряду,  темп  его  час  от  часу нарастал  —  казалось,  Стрейнджмен
вознамерился  довести  свой  экипаж  до  полного  истощения.  Керанс
пребывал  в  состоянии  прострации: все  чувства  притупил  насильно
вливаемый  ром  (процедура,  мыслившаяся,  очевидно,  как  последнее
унижение  —  утопить Нептуна в еще более магическом и могущественном
море),  а легкое сотрясение мозга окутывало разворачивавшиеся  перед
ним  сцены  густым кровавым туманом. Он смутно ощущал, что  запястья
изранены,   а  тело  избито,  но  покорно  сидел,  стоически   играя
навязанную  ему роль Нептуна, безропотно принимая брань  и  отбросы,
которыми   осыпали  его  мародеры,  пытавшиеся  этим  компенсировать
собственные  ненависть  к  морю  и  неизбывный  страх  перед  водной
стихией.  Каковы бы ни были его мотивы, Стрейнджмен,  казалось,  все
еще  не  хотел  убивать  его,  а  шайка  следовала  примеру  вожака,
bqkedqrbhe чего бесчисленные оскорбления и пытки облекались  пока  в
форму грубых шуток, пародирующих жертвоприношения идолу.
   Цепь  танцоров  рассыпалась и образовала вокруг  Керанса  зыбкий,
колеблющийся  круг. Стрейнджмен держался поодаль; он явно  не  желал
слишком приближаться, — может быть, опасаясь, что кровоточащие кисти
и  лоб жертвы заставят его ощутить жестокость собственной затеи, — и
вперед  вышел  Большой Цезарь; огромное, шишковатое  лицо  горбатого
мулата   напоминало   воспаленную   гиппопотамью   морду.   Неуклюже
покачиваясь в исступленном ритме бонго, он выбрал из груды сваленных
подле  трона костей череп и бедренную кость и начал выбивать  дробь,
используя   разные   толщины  височной  и  затылочной   частей   для
составления  грубой  черепной  октавы.  К  нему  присоединилось  еще
несколько  человек,  и  под треск бедренных и берцовых,  локтевых  и
лучевых  начался безумный танец костей. От слабости  почти  не  видя
ухмыляющихся,  глумливых  лиц, мечущихся в  каких-нибудь  нескольких
футах  от него, Керанс молча сносил пытку и лишь откинулся  назад  и
попытался   защитить  глаза,  когда  над  головой   вспыхнул   букет
осветительных  ракет,  ненадолго  осветивших  пароход  и  окружающие
здания.  Это  послужило сигналом к окончанию  празднества  и  началу
ночной   работы.   Окриками  Стрейнджмен  с  Адмиралом   мало-помалу
заставили плясунов разойтись. Двуколку оттащили куда-то в сторону, —
металлические   ободья   колес  звонко   прогрохотали   по   камням;
керосиновое   пламя  светильников  было  погашено,  лишь   несколько
брошенных  факелов, догорая, плевались среди раскиданных  подушек  и
барабанов, попеременно отражаясь то в позолоте подлокотников  трона,
то в окружавших его белых костях.
   Всю  ночь  на  погруженной  во тьму пустынной  площади  время  от
времени  небольшими  группами появлялись  мародеры,  катившие  перед
собой  добычу — бронзовую статую или фрагмент портика; подняв трофеи
на палубу, они снова исчезали, оставляя без внимания сгорбившуюся на
троне  фигуру.  К  этому времени Керанс уже  спал,  не  чувствуя  ни
усталости,   ни   голода,  —  он  пробудился   лишь   в   прохладные
предрассветные минуты и охрипшим голосом позвал Беатрис. С тех  пор,
как  его схватили сразу после убийства Бодкина, он ни разу не  видел
девушки и полагал, что Стрейнджмен запер ее на пароходе.
   Но  вот  на  смену ночи, безумию барабанов и феерии ракет  пришла
заря  —  ее  золотой полог одним движением смахнул с площади  густые
тени.  Часом позже и здесь, и на всех прилегающих улицах  воцарилось
безмолвие,  и  лишь  отдаленное жужжание  кондиционера  на  пароходе
m`onlhm`kn Керансу, что он не один.
   Каким-то чудом биологу удалось пережить вчерашний день,  хотя  от
лучей  палящего  солнца  его защищали только свисавшие  с  шутовской
короны  водоросли. Словно выброшенный на берег Нептун, Керанс из-под
покрова водорослей взирал на сверкающий ковер света, наброшенный  на
груды  мусора,  сваленные  подле  его  ног.  Однажды  до  его  слуха
донеслось, как на палубе, высоко над ним, открылась дверь — он  даже
не  догадался, а скорее почувствовал, что это Стрейнджмен  вышел  из
каюты, чтобы понаблюдать за мучениями своей жертвы; несколько  минут
спустя  на  него  выплеснули несколько ведер  ледяной  воды.  Керанс
лихорадочно ловил губами холодные капли, скатывавшиеся с  водорослей
в  рот,  словно  жидкий жемчуг. Сразу вслед за тем он  погрузился  в
глубокое  оцепенение,  очнувшись только в сумерках,  как  раз  перед
началом  ночного  шабаша. Спустившийся на площадь Стрейнджмен  —  по
обыкновению,  в  прекрасно отутюженном белом  костюме  —  критически
осмотрел его.
   —  Все  еще  живы,  Керанс?  Как вам  это  удается?  —  в  голосе
альбиноса прозвучала нотка неожиданного сочувствия.
   
   Именно  эти  слова придали биологу сил продержаться  весь  второй
день,  когда белый от зноя воздух стелился над площадью раскаленными
слоями,   каждый  несколькими  дюймами  выше  другого  —   плоскости
параллельных вселенных, кристаллизованные из континуума70 невероятной
жарой.  Воздух  пламенем  пробегал по  коже.  Безразлично  глядя  на
мраморные статуи, Керанс думал о Хардмане, двигавшемся сквозь столбы
света  к пасти солнца, исчезавшем за светящимся пеплом дюн. С палубы
за   ним   продолжали   наблюдать:  когда  здоровенная   трехфутовая
саламандра  метнулась  к  нему, и кошмарные  зубы  почуявшей  добычу
рептилии  блеснули  подобно  осколкам  обсидиана,  сверху  прогремел
выстрел,  превративший  ящеРитцу  в  кровавую  массу,  корчащуюся  у
подножия трона.
   Подобно   закаменевшим  в  солнечном  свете  пресмыкающимся,   он
терпеливо дожидался конца дня.
   Найдя  Керанса  иссушенным и истощенным, на грани бреда,  но  все
еще  живым,  Стрейнджмен был откровенно озадачен. По лицу  альбиноса
пробежала  уже знакомая биологу судорога, и он раздраженно оглянулся
   m`  предводительствуемый Большим Цезарем экипаж, явно разделявший
удивление командира; на этот раз распоряжение принести барабаны было
выполнено без привычной поспешности.
   Та  же  сила,  что  охраняла  в свое  время  Хардмана,  казалось,
объявилась  теперь  внутри  Керанса,  отрегулировав  метаболизм  его
организма так, что он смог пережить непрерывную жару.
   Вознамерившись  сломить волю биолога раз и навсегда,  Стрейнджмен
приказал  выкатить  еще  два бочонка рома,  надеясь  с  его  помощью
изгнать  из  голов  своих  подчиненных бессознательный  страх  перед
Керансом,  а  заодно  —  и морем, которое он символизировал.  Вскоре
площадь  наполнилась пошатывающимися фигурами, то и дело подносящими
к  губам  кто  бутылку, кто кружку и лихо наяривающими на  банджо  и
бонго. Сопровождаемый Адмиралом, альбинос быстро переходил от  одной
компании к другой, побуждая приспешников ко все новым буйствам.  Тем
временем Большой Цезарь, нахлобучив засушенную крокодилью голову, на
четвереньках  бегал вокруг площади, преследуемый  по  пятам  труппой
орущих во всю глотку барабанщиков.
   Керанс  покорно  ждал кульминации. По команде  Стрейнджмена  трон
был  снят  с  помоста и водружен на двуколку. Глядя на темные  стены
зданий,  Керанс  бессильно откинулся на спинку, пока Большой  Цезарь
громоздил  к его ногам кости и водоросли, а добрая дюжина  мародеров
спорила   за  право  впрячься  в  повозку.  Затем  пьяная  процессия
двинулась,  двуколку бросало из стороны в сторону,  —  в  итоге  две
статуи оказались поверженными на булыжник площади, — а потом  она  и
вовсе вышла из повиновения. Под возбужденные выкрики Стрейнджмена  и
Адмирала,  бежавших  по  сторонам, у  колес,  беспомощно  пробуя  ее
остановить, повозка, задом наперед катясь под уклон, быстро  набрала
скорость  и, свернув в боковую удочку, сбила ржавый фонарный  столб.
Колотя  могучими  кулаками  по  курчавым  макушкам,  Большой  Цезарь
пробился к через толпу, ухватился за оглобли и, напрягшись, заставил
экипаж умерить бег.
   Вознесенный  над головами окружающих, Керанс сидел на привязанном
к  двуколке  раскачивающемся троне, и прохладный воздух  мало-помалу
оживлял  его.  С  полубессознательной отрешенностью он  наблюдал  за
происходящим — казалось, процессия задалась провезти его  по  каждой
улице  осушенной лагуны, словно он и впрямь был плененным  Нептуном,
принуждаемым  помимо  воли  освятить кварталы  затопленного  города,
отобранные Стрейнджменом у морской стихии.
   Со  временем,  когда  усталость до  некоторой  степени  отрезвила
cnknb{ и заставила впрягшихся в двуколку мародеров, соразмеряя силы,
шагать  в  ногу,  они  завели песню — из тех,  что  любили  когда-то
гаитянские грузчики, низкую, монотонную мелодию, вновь подчеркнувшую
их   двойственное  отношение  к  Керансу.  Стараясь  вернуть  их   к
первоначальным   намерениям,  Стрейнджмен,  размахивая   ракетницей,
ударился   в   крик,   и  в  конце  концов  заставил   двинуться   в
противоположном  направлении,  —  не  имея  возможности   развернуть
двуколку,  мародеры вынуждены были теперь не тянуть ее,  а  толкать.
Когда  процессия проходила мимо планетария, Большой Цезарь, ухватясь
за ножки трона, исполинской обезьяной вскочил в повозку и напялил на
Керанса   свою   крокодилью  голову.  Ослепленный  и  полузадушенный
омерзительной  вонью грубо выделанной шкуры, биолог чувствовал,  как
его  неудержимо  бросает  из  стороны в  сторону  —  двуколка  снова
набирала скорость. Не видя дороги, толкавшие экипаж люди во весь дух
мчались   вдоль   улицы,  понукаемые  выкриками   бежавших   впереди
Стрейнджмена с Адмиралом и подгоняемые сзади щедрым на пинки и тычки
Большим  Цезарем.  Уже  почти  неуправляемая,  повозка  повернула  и
накренилась,  едва  не  разбившись  об  островок  безопасности,   но
выпрямилась  и  на  ровном  участке снова  набрала  ход.  Когда  они
приблизились  к углу, Стрейнджмен что-то крикнул Большому  Цезарю  —
громадный  мулат всем весом налег на правую оглоблю,  повозка  резко
свернула  и  вскочила  на тротуар. С полсотни ярдов  она  неудержимо
мчалась  вперед, — люди позади нее сталкивались и падали, — а  затем
под визг железной оси и треск досок врезалась в стену и опрокинулась
набок;  трон  оторвался  и, описав пологую дугу,  плюхнулся  в  кучу
грязи.  Керанс  лежал  ничком; падение было смягчено  влажным  илом,
крокодилья  голова  отлетела в сторону, но привязывающие  его  ремни
выдержали.  Где-то  рядом,  сыпля отборной  бранью,  поднимались  не
устоявшие на ногах мародеры, — судя по голосам, двое или трое, —  да
усталым волчком погромыхивало оторванное колесо.
   Покатываясь  со смеху, Стрейнджмен восторженно хлопал  по  спинам
Адмирала и Большого Цезаря; вскоре все участники шабаша, возбужденно
переговариваясь, уже собрались вокруг опрокинутой повозки,  а  потом
подошли  посмотреть  на ниспровергнутый трон.  Стрейнджмен  величаво
водрузил  на него ногу, переворачивая разбитый подголовник. Выдержав
эту  позу  достаточно  долго, чтобы убедить  приспешников  в  полном
исчезновении  полумистической  силы  Керанса,  он  сунул   за   пояс
ракетницу и зашагал прочь, увлекая за собой остальных — с криками  и
гиканьем банда двинулась вслед за главарем.
   
   Прижатый  тяжестью  трона,  Керанс тщетно  пытался  пошевелиться.
Голова и правое плечо наполовину ушли в твердеющий ил. Он попробовал
согнуть  руки,  но  ремни,  хотя и стали  чуть  свободнее,  все  еще
оставались слишком тугими, чтобы можно было освободиться.
   Извиваясь,  Керанс постарался перевернуть трон и  тогда  заметил,
что  левый  подлокотник отломился от спинки,  и  принялся  медленно,
петлю   за   петлей,  сдвигать  ремень  с  выскочившего  из   гнезда
зазубренного обломка.
   Освободив   руку,  биолог  бессильно  уронил  ее  на   землю,   а
дождавшись,   когда   кровообращение  мало-мальски   восстановилось,
принялся  массировать разбитые губы и щеки и разминать  затвердевшие
мышцы  живота  и груди. Извернувшись, он ухитрился лечь  на  бок  и,
пользуясь неверным светом вспыхивающих в небе ракет, распутать узлы,
удерживающие правую руку.
   Минут  пять Керанс неподвижно лежал, все еще придавленный  тяжким
гнетом  трона,  прислушиваясь  к  далеким  голосам,  удалявшимся  по
направлению  к  пароходу.  Постепенно они смолкли  совсем,  и  улица
превратилась  в  безмолвный  каньон;  лишь  крыши  слабо   светились
фосфоресценцией  умирающих микроорганизмов,  которая  накидывала  на
осушенные  здания серебряную вуаль, превращая их в уголок  какого-то
древнего призрачного города.
   Наконец  он выполз из-под трона, неуверенно поднялся на  ноги  и,
проковыляв  через тротуар, прислонился к стене. В голове стучало  от
напряжения,  и  Керанс  прижал лицо к прохладному,  все  еще  сырому
камню, глядя вдоль улицы, в конце которой исчезли Стрейнджмен и  его
экипаж.
   Внезапно, прежде чем его глаза невольно закрылись, он увидел  две
возвращавшихся  фигуры  —  одну знакомую, в  белом  костюме,  вторую
высокую, с согбенными плечами.
   — Стрейнджмен — прошептал Керанс.
   Его  пальцы  ухватились за расшатавшийся кусок штукатурки,  и  он
оцепенело  прильнул к стене, стараясь вжаться в тень. Эти двое  были
еще  в  сотне ярдов от него, но биолог без труда мог узнать быструю,
целеустремленную походку Стрейнджмена и странную припрыжку  Большого
Цезаря.  Что-то  сверкнуло в луче света, упавшем на  перекресток,  —
проблеск серебра, качнувшийся под рукой одноглазого мулата.
   Ощупью  обыскивая темноту, Керанс боком продвигался вдоль  стены,
едва  не  порезав  руки  о край разбитого стекла  в  витрине.  Через
meqjnk|jn  ярдов  обнаружился  вход в  большой  пассаж,  проходивший
сквозь весь квартал, до соединения с параллельной улицей, лежащей  в
пятидесяти  ярдах к западу. Его пол был покрыт почти  футовым  слоем
черного ила, и Керанс, пригнувшись, взобрался по пологим ступенькам,
а затем со всей возможной для избитого и изможденного тела скоростью
побежал  через темный туннель к дальнему концу пассажа —  мягкий  ил
заглушал его хромающие шаги.
   Укрывшись  за  колонной  у  дальнего  входа,  он  подождал,  пока
Стрейнджмен и Большой Цезарь добрались до валяющегося в грязи  трона
—  мачете в могучей руке мулата казалось отсюда не больше бритвы. Не
доходя  двух  шагов до трона, альбинос остановился,  предостерегающе
подняв  руку. В лунном свете он подозрительно осмотрел улицу и  ряды
зияющих  окон.  Затем  он  сделал  резкий  жест  Большому  Цесарю  и
перевернул трон пинком ноги.
   Заслышав  их  ругань,  Керанс отлепился от колонны  и  быстро  на
цыпочках  пересек улицу по направлению к переулку, который уводил  в
лабиринт университетского квартала.
   Через  полчаса  он  занял  позицию  на  пятнадцатом  этаже  дома,
составлявшего часть стены, окружавшей лагуну. Узкий балкон опоясывал
здание  и открывал доступ к пожарной лестнице, которая через террасы
более  низких  крыш несколькими маршами спускалась в джунгли  и  под
конец    исчезала   в   гигантских   наносах   ила.   Мелкие   лужи,
сконденсировавшиеся   из   послеполуденных   туманов,   лежали    на
пластиковых полах и, взобравшись по главной лестнице, Керанс  лег  и
ополоснул  лицо и рот в прохладной жидкости, медленно  успокаивая  в
ней израненные руки.
   Погони   за  ним  не  было.  Скорее,  чем  признать  свое  полное
поражение,  —  а  именно  так большинство мародеров  истолковало  бы
исчезновение Керанса, — Стрейнджмен, очевидно, предпочел  воспринять
его  бегство как fait accompli и забыть о нем, полагая,  что  биолог
направится  в  лагуны  юга. Всю ночь команды  грабителей  продолжали
бродить по улицам — о каждой успешной находке сигнализировали  серии
ракет и грохот прочей пиротехники.
   Керанс  отдыхал  до  зари, лежа в луже,  давая  воде  просочиться
сквозь  все еще липнувшие к телу обрывки чесучового смокинга, смывая
вонь  водорослей и ила. За час до зари он поднялся, сорвал последние
лохмотья и затолкал их в трещину стены. Отвернув стеклянный плафон с
уцелевшего  бра, биолог осторожно набрал около кварты  воды  из  луж
почище.  Ко времени, когда солнце показалось над восточной  границей
a{bxei  лагуны,  он двумя коридорами ниже поймал в ванной  небольшую
ящерицу  и  убил  ее  валявшимся на полу кирпичом.  Воспользовавшись
вместо   линзы  осколком  бутылочного  стекла,  он  поджег   обломки
трухлявых досок и долго жарил куски темного, жилистого мяса — до тех
пор,  пока  они  не стали достаточно мягкими. Конечно,  завтрак  был
слишком убог, чтобы восстановить силы, но маленькие кусочки таяли во
рту  с изысканной нежностью заливных телячьих языков из морозильника
Беатрис. Подкрепившись таким образом, он вернулся на верхний этаж  и
укрылся  в  служебной  каморке позади шахты  лифта.  Заклинив  дверь
несколькими  обломками ржавых перил, Керанс прилег  и  стал  ожидать
наступления вечера.
   Когда последний солнечный свет бледнел над водой, а красная  медь
послеполуденного солнца уступили место глубокому фиолету  и  индиго,
он  вел  свой  плотик  вокруг  лагуны под прикрытием  папоротниковых
листьев,  окунавших в темную воду перистые острия. Небо над  головой
опрокинулось   невообразимой   чашей   из   сапфира    и    пурпура;
фантастические,  выполненные  в  лучших  традициях  барокко  завитки
коралловых  туч окаймляли закат. Поверхность лагуны волновала  вялая
маслянистая   зыбь,  вода  липла  к  листьям  папоротников,   словно
прозрачный воск. В сотне ярдов впереди она лениво шлепала о разбитые
остатки  причала под «Ритцем», поигрывая обломками  досок.  Все  еще
удерживаемые  провисшей  сетью швартовов, пятидесятигаллонные  бочки
плавали  вместе,  точно  группа  горбатых  аллигаторов.  К  счастью,
настоящие аллигаторы либо оставались еще в своих норах среди зданий,
либо  рассеялись  по окружающим речкам протокам  в  поисках  добычи,
тесня отступающих перед ними игуан.
   Прежде  чем  пересечь открытое пространство перед  примыкавшим  к
«Ритцу»  полуразрушенным  банком, Керанс помедлил,  выискивая  вдоль
береговой   линии  и  в  устье  протоки  выставленных  Стрейнджменом
часовых.  Усилия, понадобившиеся, чтобы из двух больших оцинкованных
канистр построить подобие плота, почти опустошило его. Приблизившись
к  пристани, он увидел, что удерживавшие ее тросы были перерезаны, а
деревянная    рама    раздавлена   —   возможно,   стрейнджменовским
гидропланом.  Протолкнув плотик в щель между двумя бочками,  где  он
стал  практически  неотличим ото всякого  плавучего  мусора,  Керанс
подтянулся  и  взобрался на балкон. Перешагнув через подоконник,  он
оказался  в отеле и быстро прошел к лестничной клетке, следуя  вдоль
сохраненной  ковром  голубой  плесени цепочки  громадных,  смазанных
отпечатков ног, ведшей во встречном направлении.
   Пентхауз  был разорен. Едва он открыл внешнюю, деревянную  дверь,
к  ногам упали осколки стеклянной панели воздушной занавеси.  Кто-то
прошелся  по  апартаментам  в  порыве  достойной  берсерка   ярости,
систематически  круша  все,  на  что  падал  глаз.  Мебель  в  стиле
Людовика   XV   была  порублена,  отломанные  ножки  и  подлокотники
шваркнуты  о  внутренние стеклянные стены. Ковер на полу представлял
собой  мешанину  длинных,  оторванных  полос;  посечено  было   даже
кордовое покрытие под ним — так, чтобы можно было изрубить и вскрыть
воздухонепроницаемые  швы  пола.  Письменный  стол  с   отрубленными
ножками  лежал  двумя  отдельными  частями,  крокодиловая  кожа   со
столешницы была срезана. Книги были разбросаны по полу, причем  иные
даже  рассечены надвое. Дождь ударов обрушился и на камин —  на  его
золоченой   полке  остались  глубокие  рубцы,  а  громадные   звезды
растрескавшегося стекла сверкали на зеркале, как замерзшие взрывы.
   Переступив  через  обломки,  Керанс выглянул  на  балкон,  где  в
последние  месяцы  проводил так много времени, —  здесь  проволочная
противомоскитная  сетка была выгнута наружу и  порвана,  а  шезлонги
буквально размолоты в щепки.
   Как  он  и ожидал, ложный сейф над письменным столом был  вскрыт,
за оставленной нараспашку дверцей зияла пустота. Керанс направился в
спальню и слабо улыбнулся, убедившись, что взломщики Стрейнджмена не
сумели найти хорошо замаскированного сейфа за зеркалом, висевшим над
секретером. Помятый котелок медного компаса, который он так бездумно
украл  со  склада  базы,  валялся на полу  под  маленьким  зеркалом,
которое,  разбив,  превратил  в  подобие  увеличенной  снежинки,   —
картушка  все  еще  указывала на зачарованный юг.  Керанс  осторожно
повернул  на  петлях  рамку, украшенную золоченой  резьбой  в  стиле
рококо,  освободил  стопор и отвел ее в сторону,  открыв  нетронутый
диск замка.
   
   Когда  пальцы  биолога забегали по кнопкам, с  неба,  отбросив  в
комнату  длинные тени, упала тьма. Со вздохом облегчения  он  открыл
дверцу  и  вытащил армейский «кольт» сорок пятого калибра и  коробку
патронов.  Сев  на разломанную кровать, он набил барабан,  ощущая  в
руке  холодную тяжесть черного металла, потом рассовал  по  карманам
патроны и, сунув оружие за пояс, вернулся в гостиную.
   Еще  раз  осматривая  комнату,  он  почувствовал,  что,  как   ни
парадоксально,  не питает к Стрейнджмену особого  зла  за  учиненный
здесь  погром.  В  каком-то  смысле, картина  разрушения,  вместе  с
jnrnp{l  умерли  и все его воспоминания о лагуне, лишь  подчеркивала
долгое  время  оставляемый  без  внимания  факт,  который  появление
мародеров  и  все,  с  ним связанное, давно уже вынуждали  признать:
необходимость  покинуть эти места и двинуться на юг. Его  пребывание
здесь  изжило  себя  —  эти воздухонепроницаемые  апартаменты  с  их
постоянной   температурой  и  влажностью  являлись  не   более   чем
закапсулированной нормой прежнего существования, за  которую  Керанс
цеплялся,  как ленивый ящеренок за желточный мешок. Теперь  скорлупа
разбита,  как отброшены и мучительные сомнения относительно истинных
мотивов его подсознательных желаний, которые высвободились когда  он
тонул в планетарии; и то, и другое послужило необходимым побуждением
к  действию,  к  выходу  в яркий день внутреннего  археопсихического
солнца.    Теперь   предстоит   двигаться   вперед.   Как   прошлое,
персонифицируемое   Риггсом,   так   и   настоящее,   олицетворяемое
разгромленным  пентхаузом,  больше не предлагали  реального  способа
существования.  Отныне стремление к будущему,  подвергавшееся  столь
многим сомнениям, стало абсолютным.
   
   Выгнутый  борт  парохода  вздымался  в  темноте,  как  лоснящееся
бархатное  брюхо выкинутого на берег кита. Керанс припал к  земле  в
тени  кормового  колеса, его худощавое бронзовое  тело  сливалось  с
окружающим.  Он  спрятался  в  узком  промежутке  между  плицами   —
клепаными  металлическими пластинами пятнадцати  футов  в  ширину  и
четырех в глубину — и выглядывал наружу сквозь звенья ведущей  цепи,
каждое величиной с крупный кокосовый орех. Под днищем собралось  уже
порядочно глубинных вод; пройдет не так уж много времени, они  вновь
заполнят  лагуну,  и  судно уйдет прочь. Было  чуть  за  полночь,  и
очередная поисковая партия сходила с трапа — с бутылкой в одной руке
и мачете в другой мародеры с ленцою плелись через площадь. Булыжники
были усеяны чудовищной mкlйe из порванных подушек и барабанов-бонго,
костей, полупрогоревших угольев и всякого хлама.
   Керанс  выждал, пока мародеры скрылась в улицах,  затем  встал  и
поправил  за  поясом  «кольт». Далеко,  на  противоположной  стороне
лагуны, угадывался дом Беатрис — окна его были темны, свет на пилоне
выключен.  Поначалу Керанс подумывал, не взобраться ли по  лестницам
на  верхний  этаж, но затем решил, что скорее всего  девушка  должна
находиться  на  пароходе,  обреченная Стрейнджменом  исполнять  роль
гостьи поневоле.
   Наверху  кто-то  подошел  к перилам, но вскоре  удалился.  Издали
dnmeqq  чей-то голос, другой ответил ему с мостика. Открылась  дверь
камбуза, и на площадь выплеснулось ведро помоев.
   Керанс ступил на нижнюю плицу и, перебирая руками по цепи,  мало-
помалу вскарабкался по этой изогнутой звездообразной лесенке.  Плицы
чуть поскрипывали под его весом, выбирая слабину привода. Наверху он
перелез  на  стальную  балку футовой ширины — к  ней  крепилась  ось
колеса.  Придерживаясь  за протянутый на  уровне  его  головы  трос,
управлявший скребками для очистки плиц, Керанс медленно пробрался по
этому  массивному  двутавру, с которого проник в узкий  вертикальный
колодец,  ведущий  на кормовую часть нижней палубы,  откуда  другой,
наклонный  трап позволял подняться на самый верх. Беззвучно  ступая,
Керанс  проделал весь этот путь, останавливаясь на площадках  каждой
из  двух  промежуточных палуб и тщательно осматриваясь — на  случай,
если  кто-нибудь  вздумает, маясь с похмелья, вылезти  поглазеть  на
луну.
   Сперва  прячась  за принайтовленной на прогулочной  палубе  белой
гичкой,  а  потом перебегая от одного вентилятора к другому,  Керанс
добрался  до  ржавой  лебедки, установленной в нескольких  футах  от
обеденного стола, за которым принимал их Стрейнджмен. Со  стола  все
было  убрано,  а  диваны  и кресла выстроены рядком  под  гигантской
картиной, все еще прислоненной к трубам.
   Внизу  снова  зазвучали  голоса и заскрипел  трап  —  на  площадь
спускалась,  судя по всему, последняя партия. Вдалеке, над  крышами,
на  фоне  дымовых  труб,  вспыхнула  сигнальная  ракета.  Когда  она
погасла, Керанс встал и мимо картины пошел к скрытому за нею трапу.
   Внезапно   он  остановился,  невольно  потянувшись   к   рукоятке
«кольта». Немногим более, чем в пятнадцати футах от него,  на  крыле
мостика  рдел  в  темноте огонек на кончике чируты71  —  похоже,  не
связанный ни о каким материальным телом. Балансируя на носках  и  не
будучи  в  состоянии  ни двинуться вперед, ни  ретироваться,  Керанс
напряженно  вглядывался  в темноту вокруг  этого  огонька,  пока  не
различил  наконец  белого  чехла фуражки Адмирала.  Секундой  позже,
когда тот сделал глубокую затяжку, тлеющая искра отразилась в белках
глаз.
   Пока  люди внизу пересекали площадь, Адмирал обернулся  и  окинул
взглядом верхнюю палубу — Керанс заметил приклад дробовика, свободно
лежащего на сгибе руки. Чирута перекатывалась с одной стороны рта на
   dpscs~, а конус белого дыма рассеивался в воздухе, словно серебряная
пыль.  Полных  две или три секунды он глядел прямо  на  Керанса,  на
силуэт  биолога,  рисовавшийся  в  темноте  на  фоне  многочисленных
персонажей  картины,  однако  в конце  концов,  очевидно,  пришел  к
выводу,  что  фигура  эта  представляет собой  часть  художественной
композиции. Отвернувшись, Адмирал неспешно побрел в рубку.
   Осторожно  выбирая,  куда  ступить,  Керанс  продвинулся  к  краю
картины  и  нырнул в тень за ней. Здесь на палубе лежал  треугольник
света,  падающего из приоткрытой двери. Пригнувшись и сжимая в  руке
«кольт»,   он   медленно  спустился  по  ступенькам   на   пустынную
прогулочную  палубу, наблюдая за всеми дверьми, за  любым  признаком
движения,   стараясь  не  пропустить  блика  на   ружейном   стволе,
просунутом меж портьер. Каюта Стрейнджмена располагалась  прямо  под
мостиком; вход в нее находился в алькове за баром.
   Керанс  подождал у двери до тех пор, пока на камбузе не  загремел
металлический  поднос,  затем нажал на ручку  и  бесшумно  ступил  в
темноту. На несколько секунд он задержался, приучая глаза к  слабому
свету  лампы,  падающему  справа — из  дверного  проема,  забранного
наборным  бисерным занавесом. В центре каюты можно  было  разглядеть
большой   стол   для  штурманской  прокладки;  под  его   стеклянной
столешницей лежали рулоны свернутых карт.
   По  щиколотки утопая босыми ногами в мягком ковре, Керанс обогнул
книжный шкаф и посмотрел сквозь бисерные нити.
   Взору  открылась облицованная дубовыми панелями каюта  не  меньше
тридцати  футов  длиной — гостиная и приемная Стрейнджмена.  Главное
убранство  ее  составляли два кожаных дивана,  стоящих  друг  против
друга  у  боковых  стен,  и большой старинный  глобус  на  бронзовой
подставке. С потолка свисали три люстры, но горела только одна  —  в
дальнем  конце,  над  византийским  креслом  с  высокой  спинкой   и
инкрустациями  из  цветного стекла. Свет дробился в  драгоценностях,
высыпанных  из  металлических  ящиков, расставленных  на  полумесяце
низеньких столиков.
   Откинув  голову на спинку и пальцами касаясь тонкой ножки  бокала
с  золоченым ободком, эффектно выделявшегося на фоне красного дерева
столика,  в  кресле сидела Беатрис. Ее голубое парчовое платье  было
раскинуто,  как  павлиний  хвост;  несколько  жемчужин  и  сапфиров,
выпавших  из  руки,  блестело  среди складок,  словно  электрические
светлячки.  Керанс  поколебался было, наблюдая за  дверью  напротив,
ведшей в спальню Стрейнджмена, затем слегка раздвинул занавес — так,
wrn бисеринки тихонько звякнули.
   Беатрис,  очевидно  слишком хорошо знакомая  с  этим  звуком,  не
обратила  на него ни малейшего внимания. Сундучки у ее ног полнились
множеством diamant:72 ножных браслетов, позолоченных застежек, диадем
и  цепочек из циркона, ожерелий и подвесок из фальшивых бриллиантов,
громадных серег из искусственного жемчуга — и все это проливалось на
подносы, поставленные на полу, словно кувшины под водопад из ртути.
   Какое-то  мгновение  Керанс  думал, будто  Беатрис  одурманена  —
выражение лица девушки было пустым и отсутствующим, словно  восковая
маска  манекена;  глаза  ее  смотрели  куда-то  вдаль.  Затем   рука
поднялась и небрежно поднесла к губам бокал.
   — Беатрис!
   Вздрогнув,   она   пролила  вино  и  удивленно  вскинула   глаза.
Раздвинув  занавес, Керанс быстро пересек каюту и,  склонившись  над
нею, удержал девушку, когда та начала было подниматься из кресла.
   —  Тише, милая! Не шевелитесь! — Керанс попробовал открыть  дверь
в  капитанскую  спальню и с облегчением убедился, что  она  заперта;
тогда  он  вернулся  к  Беатрис. — Стрейнджмен  и  его  люди  заняты
грабежом  в городе. По-моему, на пароходе остались только кто-то  на
камбузе и Адмирал на мостике.
   Беатрис уткнулась лицом в его плечо, ее прохладные пальцы  обвели
синяки, просвечивавшие сквозь бронзовую кожу.
   —  Будьте  осторожны, Роберт! Что они с вами сделали? Стрейнджмен
не разрешил мне смотреть! — ее облегчение и радость при виде Керанса
уступили место тревоге; девушка беспокойно оглядела каюту. — Бросьте
меня здесь, дорогой, и бегите. Вряд ли Стрейнджмен меня обидит.
   Керанс  покачал головой, затем помог ей подняться. Он смотрел  на
изящный  профиль  Беатрис,  на  ее блестящие  кармином  губы,  почти
ошеломленный  пьянящим  ароматом духов  и  шелестом  парчи.  Пережив
страдания и мерзости последних дней, он сейчас чувствовал себя,  как
тот  насквозь  пропыленный  открыватель гробницы  Нефертити,  что  в
глубине  усыпальницы  споткнулся  о драгоценную  погребальную  маску
царицы.
   —  Стрейнджмен  способен на все, Беа. Он  не  в  своем  уме.  Они
затеяли со мной какую-то безумную игру и чуть не доконали.
   Беатрис  подобрала  подол  платья,  небрежно  стряхнув  несколько
приставших  к  ткани  самоцветов.  Несмотря  на  все  это  ювелирное
   hgnahkhe, ни запястья, ни грудь девушки не были украшены ничем  —
лишь одна, ее собственная, золотая цепочка обвивалась вокруг шеи.
   — Но Роберт, даже если мы выберемся отсюда
   —  Тише!  —  Керанс остановился в нескольких футах  от  занавеса,
наблюдая,   как  нити  сперва  чуть  выгнулись,  словно  парус   под
дуновением  легчайшего ветерка, а затем опали;  он  тщетно  старался
вспомнить,  было  ли  там открытое окно. —  Я  соорудил  плотик.  Он
невелик, но убраться отсюда подальше на нем можно. Позже мы отдохнем
и построим другой, покрупнее
   Продолжая  говорить, Керанс незаметно приближался к занавесу,  но
в  этот момент две нити слегка раздвинулись, что-то шевельнулось  со
змеиной   быстротой,  и  крутящееся  трехфутовое  лезвие,   сверкнув
серебром,  рассекло  воздух,  устремившись  к  его  голове,   словно
громадная  коса.  Вздрогнув от боли, Керанс отпрянул,  почувствовав,
как  оно  коснулось  правого плеча, оставив неглубокий,  но  длинный
порез, а затем, дрожа, воткнулось в дубовую панель за спиной.  Не  в
силах  вымолвить слова, Беатрис в ужасе попятилась и, задев один  из
столиков, опрокинула на пол сундучок с драгоценностями.
   Прежде   чем   Керанс  успел  пошевелиться,   занавес   даже   не
раздвинулся,  но  разлетелся, и громадная горбатая фигура  заполнила
дверной проем; голова была пригнута, как у готового к атаке быка; по
необъятной  груди, пятная зеленые шорты, стекал пот. В  правой  руке
был  зажат  узкий  двенадцатидюймовая клинок  из  сверкающей  стали,
который мулат намеревался снизу вверх воткнуть Керансу в живот.
   Преследуемый   взглядом  единственного  глаза   гиганта,   Керанс
рванулся  назад и в сторону, обеими руками направляя  на  противника
револьвер.  Но  тут  он  наступил на какое-то  ожерелье  и  невольно
попятился  к  дивану.  Биолог еще не успел восстановить  равновесия,
когда  Большой  Цезарь прыгнул — острие ножа описало  широкую  дугу,
словно  кончик лопасти пропеллера. Беатрис взвизгнула, но  голос  ее
растворился   в   грохоте  «кольта».  Отброшенный  отдачей,   Керанс
плюхнулся  на диван, видя, как мулат, скособочась, выронил  нож.  Из
горла   у   него  вырвалось  задыхающееся,  хлюпающее  хрюканье,   и
судорожным  рывком,  в котором слились, казалось,  все  его  боли  и
крушение  надежд, он схватил и сорвал с карниза занавес;  бугрящиеся
мышцы на груди сократились в последний раз. Задрапированный бисерной
шторой,  он  рухнул  ничком,  и тысячи  пестрых  стеклянных  шариков
раскатились вокруг.
   — Бежим, Беа!
   Керанс  схватил ее за руку и мимо распростертого тела  потащил  к
выходу.  Выскочив из каюты, они уже пробежали к мимо бара,  когда  с
мостика  над их головами донесся голос Адмирала и с послышались  его
торопливые, направляющиеся к перилам шаги. Взглянув на развевающиеся
складки  длинного  вечернего  платья  Беатрис,  Керанс  остановился,
поняв,  что  от  намерения  вернуться тем же  путем,  через  гребное
колесо, к сожалению, придется отказаться.
   —  Попробуем по трапу, — он показал на неохраняемый выход у перил
правого  борта,  где  с флейтами у рубиновых губ  танцевали  по  обе
стороны  мраморные купидоны из какого-то ночного клуба. — Это  может
показаться слишком нахальным, но другого пути я не вижу.
   Они  уже  были  на  полдороге, когда трап начал  покачиваться  на
подвесках, а сверху долетел громовый голос окликавшего их по  именам
Адмирала.  Секундой  позже  рявкнул  выстрел,  и  дробинки  прорвали
фанерную крышу у них над головами. Керанс обернулся и увидел у входа
на  трап,  теперь  подтянутого к мостику и приходящегося  прямо  над
ними,  длинный  ствол  Адмиралова ружья. Но  прежде  чем  тот  успел
выстрелить  снова,  Керанс  уже  спрыгнул  на  булыжники,  подхватил
Беатрис  за  талию  и  опустил ее вниз. Вместе  они  скорчились  под
корпусом парохода, а затем кинулись в ближайшую улицу.
   Однако  они  не успели даже пересечь площади, как  в  дальнем  ее
конце  показались  несколько возвращавшихся  с  трофеями  мародеров.
Поначалу   внимание   грабителей  было  отвлечено   переговорами   с
Адмиралом,  но  затем  они заметили беглецов.  Керанс  ринулся  было
вперед,  все  еще  сжимая в одной руке револьвер, а  другой  помогая
Беатрис, но девушка остановила его.
   — Нет, Роберт! Смотрите!
   Впереди, перегораживая всю улицу, появилась вторая группа;  в  ее
центре двигалась фигура в белом костюме. Стрейнджмен шел прогулочным
шагом,  большой  палец одной руки был небрежно заткнут  за  пояс,  а
другой он посылал своих людей вперед, при этом кончики пальцев почти
касались мачете, которым размахивал человек, шедший рядом.
   Резко   повернув,  Керанс  потянул  Беатрис  по  диагонали  через
площадь, но первая группа развернулась веером и преградила им  путь.
С  палубы  взвилась  ракета, розоватым светом  озарив  происходящее.
Беатрис  остановилась, задыхаясь, беспомощно держа сломанный  каблук
своей  золотой туфельки. Она неуверенно посмотрела на приближавшихся
людей.
   — Дорогой Роберт Как насчет парохода? Если укрыться там
   Керанс  взял  девушку  за  руку, и  они  попятились  в  тень  под
кормовым  колесом, защищенные кожухом и плицами от обстрела  сверху.
Напряжение,  понадобившееся, чтобы взобраться на  корабль,  а  затем
бегать  по  площади,  обессилило Керанса; он задыхался  и  едва  мог
держать оружие.
   — Керанс, — раздался спокойный, иронический голос Стрейнджмена.
   Альбинос   приблизился   как  раз  на  расстояние   револьверного
выстрела, но был плотно окружен своими людьми, вооруженными мачете и
пангами73,  —  лица  их  не казались враждебными,  а  движения  были
неторопливы.
   —  Все,  Керанс.  Это  конец. — Стрейнджмен остановился  футах  в
двадцати,  его губы сложились в мягкую улыбку, он глядел на  Керанса
чуть  ли не доброжелательно и сочувственно. — Жаль, но вы стали  мне
помехой.  Бросьте оружие, или мы убьем и мисс Даль,  —  он  выдержал
короткую паузу. — Поверьте, я не шучу.
   Керанс обрел голос:
   — Стрейнджмен...
   —  Сейчас  не  время для метафизических дискуссий,  доктор,  —  в
голос  предводителя  мародеров вкралась  нотка  досады,  словно  ему
приходилось  иметь  дело  о капризным ребенком.  —  Поверьте,  время
просьб  вышло.  Для  вас  оно вышло вообще. Приказываю  вам  бросить
оружие.  Потом выходите вперед. Мои люди думают, будто  вы  похитили
мисс Даль; ее они не тронут, — альбинос опять подождал и добавил уже
с  оттенком угрозы: — Выходите, Керанс, мы ведь не хотим, чтобы что-
нибудь  случилось с Беатрис, не так ли? Подумайте, какая  прекрасная
маска получится из ее лица, — он безумно хихикнул. — Лучше, чем  та,
из старого аллигатора, которую носили вы.
   Сглотнув  комок,  Керанс повернулся и вручил  револьвер  Беатрис,
прижав ее маленькую ладонь к рифленой рукоятке. Чтобы не встретиться
с  девушкой  глазами, биолог посмотрел в сторону,  в  последний  раз
вдохнув  мускусный  запах ее груди, после чего  стал  выбираться  на
площадь, как и приказал Стрейнджмен. Альбинос сперва следил  за  ним
со  злобной ухмылкой, а затем с рычанием метнулся вперед, увлекая за
собой остальных.
   Когда  длинные  клинки  рассекли  воздух,  Керанс  повернулся   и
побежал,  огибая  корпус  парохода  в  надежде  обрести  укрытие   у
противоположного борта. Но тут он поскользнулся в одной  из  вонючих
   ksf  и,  не  удержавшись, тяжело упал. Встав  на  колени,  биолог
беспомощно поднял руку, как бы пытаясь отвести от себя круг поднятых
мачете,  и вдруг почувствовал, как сзади кто-то схватил его и  грубо
потянул, нарушив и без того шаткое равновесие.
   С   трудом  поднимаясь  на  ноги,  он  услышал  удивленный   крик
Стрейнджмена  — из отбрасываемой пароходом глубокой тени  выливалась
на  площадь  группа  людей в хаки с винтовками наперевес.  Во  главе
шагала  подтянутая,  стремительная фигура  полковника  Риггса.  Двое
несли  легкий пулемет, третий — две цинки с лентами. Солдаты  быстро
установили  его  на сошках футах в десяти впереди Керанса,  направив
ствол  в  перфорированном  кожухе воздушного  охлаждения  на  толпу,
которая  в  замешательстве  подалась назад.  Остальные  развернулись
расширяющимся   полукольцом,  штыками   подгоняя   отстающих   людей
Стрейнджмена.
   Большинство  мародеров беспорядочно отступало через  площадь,  но
двое  или трое, не выпуская из рук своих панг, попыталась прорваться
сквозь  цепь.  Немедленно  над их головами прошила  воздух  короткая
очередь, и, побросав ножи, они молча смешались с остальными.
   —  Окей,  Стрейнджмен. Так-то оно лучше, — Риггс постучал тростью
по груди Адмирала, заставляя того отступить.
   Приведенный   всем  этим  в  полное  замешательство,  Стрейнджмен
изумленно  и  тупо  смотрел на пробегавших  мимо  солдат.  Он  жадно
посмотрел  на пароход, словно ожидая, что на палубу вот-вот  выкатят
тяжелую  осадную пушку, и это разом перевернет ситуацию.  Однако  на
мостике  появились  вместо  того двое солдат  в  касках,  установили
переносный прожектор и направили его луч вниз, на площадь.
   Керанс   почувствовал,   что  кто-то   берет   его   за   локоть.
Оглянувшись, он увидел перед собой дружелюбное, с крючковатым носом,
лицо  Макреди;  на сгибе локтя у сержанта лежал «томпсон».  Поначалу
биолог  едва узнал шотландца, и лишь через несколько секунд с трудом
отыскал  в  памяти  его  орлиные черты — так вспоминают  лицо  друга
детства, которого потом не видели всю жизнь.
   —  Вы  в порядке, сэр? — мягко спросил Макреди. — Прошу прощенья,
что я вас так дернул. Похоже, у вас тут была маленькая вечеринка?
   
                 Глава XIII. Так вовремя, так поздно
   
   К    восьми   часам   следующего   утра   Риггс   уже   полностью
qr`ahkhghpnb`k  ситуацию и смог выкроить время, чтобы  повидаться  с
Керансом.  Свою  штаб-квартиру он разместил  на  биостанции,  откуда
открывался прекрасный вид на улицы и особенно на замерший на площади
колесный  пароход. Разоруженные, Стрейнджмен и вся  банда  мародеров
сидели  в  тени  его  корпуса, пребывая  под  бдительным  присмотром
сержанта Макреди и пулеметного расчета.
   Эту   ночь   Керанс  и  Беатрис  провели  в  лазарете  на   борту
патрульного  корабля  Риггса — тридцатитонного сторожевика,  который
стоял  сейчас  на  якоре рядом с гидропланом в  центральной  лагуне.
Отряд  прибыл сюда вскоре после полуночи, и разведчики добрались  до
биостанции  как  раз  в  то  время,  когда  Керанс  входил  в  каюту
Стрейнджмена. Услышав выстрелы, люди Риггса немедленно спустились на
площадь.
   —  Я  догадался, что Стрейнджмен здесь, — объяснил Риггс. —  Один
из наших воздушных патрулей доложил о гидроплане, замеченном с месяц
назад,  и  я  предположил,  что если вы все  еще  здесь,  то  можете
столкнуться   с   некоторыми  затруднениями.  А   попытка   спасения
биостанции послужила более чем подходящим предлогом, — он уселся  на
край стола, наблюдая за вертолетом, кружившим над улицами осушенного
города. — Это должно их на время успокоить.
   — Дейли, кажется, вновь обрел крылья, — заметил Керанс.
   —   И  достаточно  напрактиковался,  осваивая  новую  машину,   —
полковник  бросил  на Керанса быстрый взгляд и небрежно  спросил:  —
Кстати, а Хардман здесь?
   —  Хардман?  — переспросил Керанс и медленно покачал  головой.  —
Нет;  я не видел его с того самого дня, полковник. Думаю, теперь  он
уже далеко.
   —  Может, вы и правы. Я просто подумал, а вдруг он где-то здесь —
Риггс  сочувственно улыбнулся Керансу, очевидно, простив  потопление
биостанции  или  просто будучи достаточно здравомыслящим,  чтобы  не
поднимать  этого вопроса сразу после того, как спас человеку  жизнь;
указав  на  плавящиеся под солнцем улицы и на сухой ил на  крышах  и
стенах, похожий на высушенный навоз, полковник сменил тему: — Должен
признаться, там, внизу, страшновато Чертовски жаль старика  Бодкина.
Ему следовало отправиться с нами на север.
   Керанс    кивнул,   рассматривая   следы   от   ударов    мачете,
исполосовавшие  дверную  раму,  —  часть  повреждений,   беспричинно
нанесенных станции во время убийства Бодкина. Теперь порядок  был  в
основном  наведен,  а тело доктора, лежавшее внизу,  в  лаборатории,
qpedh  окровавленных диаграмм и графиков, было доставлено вертолетом
на  патрульный корабль. К собственному удивлению, Керанс  обнаружил,
что  с поразительным бессердечием уже напрочь забыл Бодкина и сейчас
испытывал по отношению к старику лишь какую-то условную, отвлеченную
жалость.  Зато  упоминание о Хардмане напомнило о  предмете  гораздо
более  важном  и  значительном  — о гигантском  солнце,  по-прежнему
маняще  пульсирующем в сокровенных глубинах мозга, и еще о  видениях
бесконечных песчаных отмелей и кроваво-красных болот юга, все так же
стоящих перед глазами.
   Он  подошел к окну, вытаскивая занозу из рукава своего с иголочки
форменного  кителя,  и  посмотрел вниз, на  людей,  скучившихся  под
корпусом парохода. Стрейнджмен и Адмирал вышли вперед, к пулемету, и
что-то доказывали бесстрастно качавшему головой Макреди.
   — Почему вы не арестуете Стрейнджмена?
   Риггс засмеялся.
   —  Потому  что  у  меня  нет  к тому ни  малейших  оснований.  Он
прекрасно  знает,  что  согласно  букве  закона  имел  полное  право
защищаться от Бодкина и даже убить его при необходимости. — И, когда
Керанс удивленно оглянулся через плечо, полковник продолжил: — Разве
вы  не  помните Закона о восстановленных землях и Правил  содержания
плотин?  Они  все еще очень даже действуют. Я знаю, что  Стрейнджмен
премерзкий   тип   —  с  этой  его  белой  кожей  и  дрессированными
аллигаторами, — но, строго говоря, за осушение лагуны он заслуживает
медали.   Если   он  пожалуется,  то  мне  придется   долго   писать
объяснительные  по  поводу  этого пулемета,  там,  внизу.  Поверьте,
Роберт,  появись  я на пять минут позже и найди вас  изрубленным  на
куски,  Стрейнджмен  мог  бы заявить, что  вы  сообщник  Бодкина,  и
возразить при всем желании было бы нечего. Он ушлый малый.
   Почти  не  отдохнувший после трехчасового сна, Керанс прислонился
к  окну, слабо улыбаясь сам себе и пытаясь понять терпимое отношение
Риггса   к   Стрейнджмену,  ему  самому,  учитывая  все   пережитое,
представлявшееся   совершенно   неприемлемым.   Он   сознавал,   что
разделяющая  их с полковником пропасть стала теперь еще  шире.  Хотя
Риггс  и  сидел  всего  в нескольких футах, подчеркивая  свои  слова
решительными  взмахами трости, Керанс был не в состоянии  воспринять
полковника как реальность — казалось, образ его при посредстве какой-
то   невероятно  сложной  аппаратуры  был  спроецирован   сюда,   на
биостанцию, через невероятные расстояния в пространстве  и  времени.
Это  Риггс был Путешественником во времени, а не он. Керанс отметил,
wrn  и всему Риггсову воинству также недостает материальности. В его
рядах  не  было  слишком  многих, кого он  хорошо  знал  по  прежним
временам,  —  в том числе, Уилсона и Колдуэлла, — всех, кого  начали
посещать  сны. В равной мере потому, что Керанс видел их впервые,  а
также из-за болезненной бледности лиц и равнодушного выражения глаз,
эти  люди — особенно по контрасту с командой Стрейнджмена — казались
плоскими   и  невещественными;  они  не  действовали,  но  выполняли
поставленные задачи, словно некие разумные и одушевленные машины.
   —  А  как  насчет  мародерства?  — прерывая  затянувшуюся  паузу,
спросил он.
   Риггс пожал плечами.
   —  Увы,  за исключением нескольких безделиц, стянутых в магазинах
Вулворта,  все  остальное  можно  без  труда  списать  на   здоровые
инстинкты и естественную бойкость его людей. Что же касается  статуй
и  тому подобного, так ведь это благородная деятельность по спасению
вынужденно  брошенных  произведений  искусства.  Хотя  я  отнюдь  не
уверен,  что  в  действительности он руководствовался  именно  этими
высокими соображениями, — полковник похлопал Керанса по плечу. — Вам
придется забыть о Стрейнджмене, Роберт. Знаете, почему он сейчас так
спокоен? По одной-единственной причине: ему очень хорошо ведомо, что
закон  на его стороне. Усомнись он в этом хоть на миг, и сейчас  тут
кипела  бы  первостатейная битва, — Риггс  помолчал  и  после  паузы
заговорил  совсем о другом: — У вас неважный вид,  Роберт.  Все  еще
видите эти сны?
   Керанс вздрогнул.
   —  Время  от  времени. Последние несколько дней  здесь  творилось
сплошное  безумие.  Стрейнджмена трудно описать  —  он  сущий  белый
дьявол  культа  вуду. Не могу смириться с мыслью, что  он  останется
безнаказанным А когда вы собираетесь снова затопить лагуну?
   —  Затопить что? — переспросил Риггс, ошеломленно качая  головой.
— Роберт, вы и впрямь не в ладах с реальностью. Чем скорей вы отсюда
уедете,  тем  лучше. Последнее, о чем я мог бы подумать,  это  вновь
затопить  лагуну. Если кто-нибудь попытается сотворить  подобное,  я
собственноручно  оторву ему голову. Возвращенная в обращение  земля,
особенно  городская  территория, как здесь, прямо  в  центре  бывшей
столицы, — это высший из приоритетов. Если Стрейнджмен действительно
сумеет  осушить обе соседние лагуны, то может рассчитывать не только
на  прощение  всех грехов, но и на должность генерал-губернатора,  —
полковник  выглянул  в  окно,  где  металлические  ступени  пожарной
keqrmhv{  звенели под солнечными лучами, как струны под  смычком.  —
Кстати, а вот и он сам. Хотел бы я знать, что в действительности  на
уме у этого злобного сукина сына?
   Керанс  подошел  к  нему,  стараясь не  смотреть  на  бесконечный
лабиринт желтых от пленки ила, похожих на гноящиеся раны крыш.
   —  Полковник, вы должны снова затопить все это, законы там или не
законы.  Были  вы  там,  внизу,  на  этих  улицах?  Они  безобразны,
отвратительны  непристойны! Это кошмарный мир,  он  мертв,  и  мертв
безвозвратно. Стрейнджмен воскрешает труп! Через два  или  три  дня,
проведенных здесь, вы
   Риггс  резко повернулся, прервав Керанса; в голосе его  зазвучали
раздраженные ноты:
   —  Я не собираюсь оставаться здесь на три дня, — отрезал он. — Не
беспокойтесь, я не страдаю никаким безумным наваждением в части этих
лагун, затопленных или нет. Завтра же утром мы отплываем — все мы.
   —  Но вы не можете отплыть, полковник, — озадаченно запротестовал
Керанс. — Стрейнджмен все еще будет здесь!
   —  Конечно, будет! Вы что, думаете, будто у этой колесной лоханки
вырастут крылья? С чего бы Стрейнджмену уходить, если он уверен, что
сможет выдержать приближающиеся штормы, ливни и жару? Так это или не
так,  сказать  трудно.  Если  он  сумеет  запустить  кондиционеры  в
нескольких крупных зданиях, то, может, и выдержит. Со временем, если
он  осушит  достаточную  часть города, не исключена  попытка  нового
заселения. Во всяком случае, я внесу такое предложение — сразу же по
возвращении  в  Кэмп-Бэрд. Как бы то ни было, в  данный  момент  мне
незачем  здесь  оставаться — биостанции все равно  не  сдвинуть,  но
выигрыш  стократ  превосходит потерю. Ну а вы с мисс  Даль  в  любом
случае нуждаетесь в отдыхе. Да и в подтягивании мозгов тоже. Вы хоть
представляете себе, какое это чудо, что она уцелела? Великий Боже! —
он  отрывисто  кивнул  Керансу,  вставая,  когда  в  дверь  уверенно
постучали. — Скажите спасибо, что я появился здесь вовремя.
   Стремясь  избежать встречи со Стрейнджменом, Керанс направился  к
боковой  двери,  ведущей  в камбуз. На мгновение  остановившись,  он
взглянул на Риггса.
   — Не знаю, полковник. Боюсь, вы появились слишком поздно.
   
                      Глава XIV. Большой шлем74
   
   Скорчившись  в  маленьком  кабинете  двумя  этажами  выше  уровня
дамбы,  Керанс прислушивался к музыке, доносившейся с верхней палубы
парохода.  Стрейнджменовский «прием» был в полном разгаре. Вращаемое
двумя    младшими   членами   экипажа,   гребное   колесо   медленно
поворачивались,  и  его  надраенные  плицы  отражали  лучи   цветных
прожекторов,  отбрасывая по сторонам и в темное  небо  яркие  блики.
Видимые  издалека  белые парусиновые тенты напоминали  о  ярмарочных
шатрах,  являя  собой  сияющие  оазисы шумного  празднества  посреди
темной площади.
   Делая уступку Стрейнджмену, полковник Риггс все-таки появился  на
этом  прощальном  вечере.  Между  ними  было  заключено  соглашение:
пулемет и посты с палуб парохода были убраны, а Стрейнджмен со своей
стороны  обязался  не покидать границ лагуны до ухода  отряда.  Весь
день  мародеры  бродили по улицам, тут и там раздавались  то  взрывы
пьяного  веселья, то ружейная пальба. Даже сейчас,  когда  последние
гости,  —  полковник  с  Беатрис, — покинув общество,  удалились  на
биостанцию, на палубе разыгралась драка, а на площади звонко рвались
пустые бутылки.
   Ради  соблюдения  приличий Керанс также  появился  на  торжестве,
стараясь держаться подальше от Стрейнджмена, который, впрочем, и  не
пытался  с  ним  заговорить. Лишь один раз — в паузе между  номерами
импровизированного эстрадного действа — он прошел  мимо  биолога  и,
нарочно задев его локоть, поприветствовал поднятым бокалом.
   —  Надеюсь, вам не слишком скучно, доктор? Выглядите вы не лучшим
образом.   Попросите-ка  полковника,  пусть   одолжит   вам   своего
опахальщика, — с ядовитой улыбкой он повернулся к Риггсу, который  с
непроницаемым видом восседал на шелковой подушке с кистями по углам,
словно британский верховный комиссар при дворе паши: — Вечеринки,  к
которым   привыкли  мы  с  доктором  Керансом,  особого  рода.   Они
действительно потрясающи!
   — Охотно верю, — мягко ответил Риггс.
   Керанс   отвернулся,   будучи  не  в  состоянии   скрыть   своего
отвращения   к   альбиносу   —  так,   как   делала   это   Беатрис.
Полуотвернувшись от происходящего, девушка через плечо  смотрела  на
площадь, под маской легкого высокомерия пряча вновь овладевавшие  ею
безразличие   и   погруженность   в   себя.   Издали   наблюдая   за
Стрейнджменом,  когда  тот  аплодировал  очередному  номеру,  Керанс
подумал,  не  переступил  ли предводитель мародеров  той  грани,  за
jnrnpni  начинаются  перерождение и  распад  личности.  Выглядел  он
сейчас    откровенно   отвратительным   —   разлагающийся    вампир,
пресытившийся ужасами и злобой. Весь былой шарм окончательно  исчез,
уступив  место  совершенному в своей законченности  образу  хищника.
Сославшись  на  легкий приступ малярии, Керанс ушел так  скоро,  как
допускали приличия, и пожарной лестницей поднялся на биостанцию.
   Теперь,  когда  он остановился на единственно возможном  решении,
разум  его снова обрел прежнюю ясность, простираясь не только внутрь
себя, но и вовне, за пределы мира лагуны.
   Всего  в пятидесяти милях к югу дождевые тучи сливались в плотные
пласты,   стирая  с  горизонта  болота  и  архипелаги.   Заслоненное
событиями последней недели, древнее солнце вновь непрерывно билось в
мозгу  Керанса — пульсировало с невероятной силой, совмещаясь теперь
с  реальным  светилом, временами пробивающимся  сквозь  пелену  туч.
Неумолимое  и притягательное, оно звало на юг, к немыслимой  жаре  и
затопленным лагунам экватора.
   С   помощью   Риггса   Беатрис  взобралась  на   верхнюю   палубу
биостанции,  служившую теперь и посадочной площадкой для  вертолета.
Когда сержант Дейли включил двигатель, и лопасти пришли во вращение,
Керанс быстро перебрался на расположенный двумя этажами ниже балкон.
Он   находился   теперь  примерно  посредине  между  биостанцией   и
бревенчатой запрудой, от обеих его отделяло примерно по сотне  ярдов
вытянутой  террасы, связывавшей все три точки. Позади  здания  лежал
громадный  илистый  нанос, поднимавшийся от  окружающего  болота  до
перил  террасы,  на  которую выплескивалось оттуда  пышное  изобилие
растительности.  Нырнув  под  широкие  листья  папоротников,  Керанс
побежал  к  запруде,  воздвигнутой  между  торцом  здания  и   углом
прилегающего  коммерческого центра. Если не считать истока  реки  на
дальней  стороне лагуны, где находились сейчас насосные боты,  здесь
был   главный   и  единственный  вход  для  питающей  лагуну   воды.
Первоначальное  устье, когда-то двадцати ярдов шириной  и  глубиной,
постепенно  съежилось до узкого канала, забитого грязью и  заросшего
грибами, а теперь его шестифутовое русло было перегорожено стеной из
толстых,  тщательно подогнанных бревен. Поначалу, когда эта преграда
будет  убрана, потечет лишь маленький ручеек, но по мере  того,  как
вода начнет размывать ил, выход снова расширится.
   Из  маленького тайника под расшатанной плитой Керанс  извлек  два
кубических черных ящика, в каждом из которых было по шесть связанных
вместе   динамитных  шашек.  Будучи  уверен,  что  Бодкин   разжился
bgp{bw`rjni  в арсенале базы примерно тогда же, когда сам  он  украл
компас,  и  затем  где-то ее припрятал, биолог потратил  всю  вторую
половину  дня на поиски в близлежащих зданиях; наконец он нашел-таки
вожделенное сокровище — в пустом бачке в умывальной.
   Когда  двигатель  вертолета  прибавил  оборотов,  ярким  выхлопом
плюясь  во тьму, Керанс поджег короткий, тридцатисекундный фитиль  и
побежал  к  центру  запруды.  Там он нагнулся  и  повесил  ящики  на
маленький колышек, заранее загнанный нынешним вечером во внешний ряд
бревен. Импровизированные мины надежно повисли всего в двух футах от
поверхности воды, недоступные постороннему взгляду.
   — Доктор Керанс! Уходите оттуда, сэр!
   Керанс  поднял  глаза  и  в дальнем конце дамбы  увидел  Макреди,
стоявшего  у  перил на соседней крыше. Внезапно, заметив  искрящийся
конец  бикфордова шнура, сержант наклонился вперед, а  затем  быстро
скинул с плеча «томпсон».
   Когда  Макреди  вторично  окликнул его  и  дал  предупредительную
очередь,  Керанс,  пригнувшись, уже  подбегал  к  террасе.  Балясины
балюстрады взорвались фонтанчиками мелких осколков бетона, и  биолог
упал, когда медно-никелевая пуля угодила ему в правую ногу, как  раз
над  лодыжкой.  Перевалившись через перила, он увидел,  как  сержант
вскинул автомат на плечо и спрыгнул на настил запруды.
   —  Макреди! Назад! — закричал Керанс, но тот вприпрыжку бежал  по
доскам. — Сейчас взорвется!
   Он  пятился  сквозь  листья,  голос терялся  в  реве  взлетающего
вертолета,  и  оставалось только беспомощно наблюдать,  как  Макреди
остановился в центре запруды и нагнулся к ящикам с динамитом.
   —  Двадцать  восемь,  двадцать девять  —  автоматически  закончил
отсчет  Керанс и, повернувшись спиной запруде, заковылял по террасе,
а затем ничком упал на бетон.
   
   Когда  в  темное  небо  взметнулось пламя  взрыва,  на  мгновение
взгляду  предстал  фонтан  извергнутых ила  и  пены.  От  начального
crescendo  звук,  казалось, поднимался и  поднимался  —  длительным,
непрерывным  грохотом;  ломающийся гром  взрывной  волны  постепенно
уступал  место  низкому  звуку прорвавшегося  водопада.  По  плиткам
вокруг  Керанса рассыпались комья мокрого ила и разорванных листьев;
биолог поднялся на ноги и с трудом добрался до перил.
   Расширяясь,  поток  воды хлестал на улицы  внизу,  унося  с  обой
громадные  фрагменты илистого вала. На палубе парохода все рванулись
j  фальшборту; дюжина рук показывала на бьющую из прорыва воду.  Она
уже  растекалась по площади, — пока всего лишь двух- или трехфутовым
слоем,  —  гася  костры  и  плеща  в  борта  судна,  все  еще   чуть
покачивавшегося от удара взрывной волны.
   Затем  нижняя  секция  запруды— связка из дюжины  двадцатифутовых
бревен  —  внезапно  упала вперед. Следом за нею прорвалась  илистая
седловина,  открыв  полное сечение потока, и гигантская  стена  воды
высотой в полсотни футов обрушилась в улицу, как шлепнувшийся  кусок
желе.  С глухим, грохочущим ревом падающих зданий море вливалось  во
всю мощь.
   — Керанс!
   Над  головой  хлестнул выстрел и, обернувшись, он увидел  Риггса,
бегущего  от  вертолетной площадки с револьвером в  руке.  Двигатель
заглох, и Дейли помогал Беатрис выйти из кабины.
   Здание  дрожало под давлением несущегося мимо потока. Придерживая
правую  ногу  рукой,  Керанс захромал за маленькую  башенку,  откуда
прежде вел наблюдение. Он лег, вытащил из-за пояса «кольт» и, сжимая
оружие  обеими  руками, дважды выстрелил из-за угла в приближавшуюся
фигуру Риггса. Обе пули прошли мимо, однако полковник остановился  и
отступил на несколько шагов, укрывшись за каменной балюстрадой.
   Керанс  услышал  быстрые приближающиеся шаги и, выглянув,  увидел
бегущую вдоль террасы Беатрис. Под крики Дейли и Риггса она свернула
за угол и опустилась на колени рядом с биологом.
   —  Роберт,  вам надо бежать! Сейчас, пока Риггс не  привел  своих
людей! Он хочет убить вас, я знаю.
   С трудом поднимаясь на ноги, Керанс кивнул.
   —  Сержант  я не знал, что он здесь дежурит. Скажите Риггсу,  мне
жаль
   Он  беспомощно махнул рукой и в последний раз взглянул на лагуну.
Черная  вода поднималась между зданиями, вливаясь теперь уже в  окна
верхних этажей. Перевернутый, с оторванным колесом, пароход медленно
дрейфовал  к  дальнему  берегу, его днище  горбилось,  словно  брюхо
дохлого  кита.  Из  взрывающихся котлов  били  струи  пара  и  пены,
прорываясь  сквозь все новые трещины в корпусе, появлявшиеся,  когда
судно  ударялось  о  полупогруженные рифы труб  и  карнизов.  Керанс
наблюдал  за  этим  со спокойным и сдержанным удовольствием,  смакуя
свежий привкус, снова принесенный хлынувшей в лагуну водой. Не  было
видно  ни  Стрейнджмена,  ни  еще  кого-нибудь  из  мародеров,  лишь
несколько  кусков  разбитого мостика да высокие дымовые  трубы  были
opncknwem{ и вновь выплюнуты бурлящими подводными течениями.
   —   Роберт!   Торопитесь!  —  Беатрис  потянула  его   за   руку,
посматривая через плечо на мечущиеся всего в полусотне ярдов  фигуры
пилота и Риггса. — Куда вы теперь, дорогой? Как жаль, что я не  могу
уйти с вами!
   —  На  юг, — тихо сказал Керанс, прислушиваясь к реву наступающей
воды. — К солнцу. Вы всегда будете со мной, Беа.
   Он  обнял ее, затем резко высвободился и побежал к дальнему концу
террасы,  отталкивая по пути тяжелые листья папоротников.  Когда  он
сошел  на илистую отмель, из-за угла показались полковник и  сержант
Дейли;  они  напропалую палили по листве, однако Керанс пригнулся  и
побежал  между  изгибающимися стволами, по колени  увязая  в  мягкой
грязи.
   
   Когда  вода  схлынула в лагуну, край болота  слегка  отступил,  и
теперь  Керанс  с  трудом  тащил  сквозь  густые  и  цепкие  сорняки
громоздкой  катамаран,  сделанный  из  четырех  попарно  соединенных
пятидесятигаллонных  бочек. В тот момент, когда  он  оттолкнулся  от
берега, из папоротниковых зарослей показались Риггс и пилот.
   Запустив  подвесной мотор, Керанс в изнеможении  лег  на  дощатый
настил;  пули,  выпущенные  из  полковничьего  револьвера,  дырявили
маленький  треугольный парус над головой. Промежуток  воды  медленно
расширялся — до ста, затем до двухсот ярдов; наконец Керанс добрался
до  первого из маленьких островков, которые выступали из  болота  на
крышах  отдельных  зданий. Спрятавшись за ним, биолог  сел,  зарифил
парус и в последний раз посмотрел назад, на границу лагуны.
   Риггса  и Дейли больше не было видно; только на взнесенной  ввысь
крыше  здания одинокая фигура Беатрис, повернувшись в сторону болот,
посылала прощальный привет — без устали, меняя руки, хотя она  и  не
могла  отыскать  его  взглядом среди бесчисленных  островов.  Правее
поднимались  над  окружающими холмами и  другие  приметы  привычного
мира,  которые  он  так  хорошо знал, — и среди  них  зеленая  крыша
«Ритца»,  постепенно тающая в белесой дымке. Наконец остались  видны
только  исполинские буквы надписи, сделанной людьми Стрейнджмена,  —
они висели над водой, словно эпитафия:
                         Заповедник ВРЕМЕНИ.
   Теперь  из-за встречного течения катамаран продвигался медленнее,
и  когда пятнадцатью минутами позже раздался рев вертолета,  он  все
еще  не  добрался  до  края болота. Проплывая  мимо  верхнего  этажа
l`kem|jncn здания, Керанс через одно из окон скользнул внутрь и  там
спокойно  переждал,  пока вертолет летал над  островами,  на  всякий
случай поливая их из пулемета.
   Выбравшись наружу, он снова двинулся вперед, и меньше  чем  через
час  достиг  места,  где вода вытекала из болота;  здесь  начиналось
широкое внутреннее море, которое должно было привести его на юг. Оно
было  усеяно  островами,  — каждый по нескольку  сот  ярдов  длиной;
покрывавшая  их  растительность нависала над водой, а  контуры  были
полностью изменены поднимающейся водой даже за тот недолгий  период,
что  прошел  со  времени  поисков Хардмана. Заглушив  мотор,  Керанс
подставил  маленький  парус  и,  подгоняемый  легким  южным  бризом,
длинными галсами пошел со скоростью двух или трех узлов.
   Ниже  колена  нога начала неметь; он открыл аптечку, промыл  рану
пенициллином и туго забинтовал. Перед самой зарей, когда боль  стала
невыносимой, он принял таблетку морфина и погрузился в тяжелый  сон,
где громадное солнце расширялось, пока не заполнило всю Вселенную, и
сами звезды вздрагивали при каждом биении светила.
   
   Следующим  утром он проснулся около семи, лежа у мачты и  купаясь
в  ярком  солнечном свете; открытая аптечка лежала  под  рукой;  нос
катамарана застрял в ветвях большого папоротника, росшего  на  самом
берегу островка. В миле от него и в полусотне футов над водой мчался
вертолет,  его  пулемет  то  и  дело  расцветал  огоньками  коротких
очередей,  поливавших  зелень лежащих внизу островов.  Керанс  убрал
мачту  и  скользнул под дерево, ожидая, пока машина улетит. Массируя
ноющую ногу, но побаиваясь снова прибегать к морфину, он позавтракал
плиткой шоколада — первой из десяти, которые ему удалось собрать.  К
счастью,  старшине-баталеру на патрульном катере было дано  указание
беспрепятственно допускать доктора Керанса к запасам медикаментов.
   Атаки   с  воздуха  возобновлялись  с  получасовыми  интервалами;
однажды  вертолет  пролетел  прямо над головой.  Из  своего  укрытия
Керанс  ясно разглядел в открытом люке Риггса — его узкий подбородок
свирепо  выступал вперед. Впрочем, пулеметный огонь  становился  все
реже  и реже, а во второй половине дня полеты, наконец, прекратились
совсем.
   К  тому времени — примерно к пяти часам — Керанс пребывал  уже  в
полном  изнеможении.  Дневная температура,  достигавшая  полутораста
градусов, высосала из него всю энергию, и биолог безвольно лежал под
мокрым  парусом, молясь о прохладном воздухе вечера, пока по лицу  и
cpsdh  сочилась горячая вода. Морская поверхность обратилась в пламя
—  казалось,  катамаран, дрейфует в какой-то  безвоздушности  сквозь
языки огня. Преследуемый странными видениями, Керанс слабо шлепал по
воде одной рукой.
   
                       Глава XV. Солнечный рай
   
   К  счастью,  на  следующий день между ним и  солнцем  простерлись
грозовые тучи, и воздух стал заметно прохладнее — температура  упала
до  девяноста пяти в полдень. Массивные груды темных кучевых облаков
громоздились  на высоте каких-нибудь четырехсот или  пятисот  футов,
сотворяя нечто вроде солнечного затмения, и Керанс достаточно  ожил,
чтобы запустить двигатель и довести скорость до десяти узлов. Петляя
между  островами, он двигался на юг, следуя за солнцем,  бьющимся  у
него  в  мозгу. Ближе к вечеру, когда грянул шторм с дождем,  Керанс
нашел  в себе силы, чтобы, держась за мачту, встать на одну ногу  и,
предоставляя  ливню  хлестать  по груди,  сорвать  с  себя  лохмотья
мундира. Когда первый шквал прошел, видимость прояснилась, и он смог
различить  вдали  южный  берег  — линию  исполинских  иловых  валов,
вздымавшихся  более  чем  на сто ярдов. В  перемежающемся  солнечном
свете они сияли на горизонте, словно золотые поля, а на заднем плане
поднимались над ними кроны далеких джунглей.
   В  полумиле  от  берега опустел запасной топливный бачок.  Керанс
отвернул  винт  струбцины и сбросил мотор в воду, сквозь  коричневую
поверхность наблюдая, как он погружается, окруженный ореолом  мелких
пузырьков.  Биолог  свернул парус и медленно греб против  встречного
ветерка. К тому времени, как он достиг берега, наступили сумерки,  и
на  громадные серые откосы легли длинные тени. Хромая через  отмели,
Керанс  выволок  на берег катамаран и рухнул без  сил,  привалясь  к
одной  из  бочек  и  отрешенно созерцая безмерное одиночество  этого
мертвого,  последнего пляжа; мало-помалу глаза его закрылись,  и  он
погрузился в лихорадочный сон.
   На  следующее утро он разобрал катамаран и по частям  втащил  его
вверх   по   длинному,  покрытому  тиной  склону,  еще  надеясь   на
продолжение  водного пути на юг. Вокруг на несчетные  мили  змеились
громадные  дюны — их кривые склоны были усыпаны дохлыми каракатицами
и моллюсками. Моря больше не было видно, и Керанс пребывал наедине с
этими безжизненными останками — как с обломками некоего исчезнувшего
jnmrhmssl`; и только дюны неизменно приходили на смену друг другу  —
по  мере  того,  как биолог перетаскивал тяжелые пятидесятигаллонные
бочки  с  гребня  на  гребень.  Небо  над  головой  было  унылым   и
безоблачным  —  безмятежного  блекло-голубого  цвета;   оно   больше
походило  на  потолок  в  каком-то  непереносимом  кошмаре,  чем  на
полнящуюся штормами небесную сферу, которая простиралась над  ним  в
предыдущие дни. По временам, бросив ношу, Керанс забредал  в  какой-
нибудь  уводящий  в  сторону распадок меж дюн и  ковылял  словно  по
безмолвным бассейнам с дном, растрескавшимся на прямоугольные плиты,
— мечтатель, разыскивающий незримый выход из своего кошмара.
   Наконец  он бросил катамаран и потащился вперед лишь с  маленьким
свертком   припасов,  еще  долго  оглядываясь  на  бочки,   медленно
погружающиеся   в   ил.   Старательно   избегая   зыбучих    песков,
встречающихся порой меж грядами дюн, он двигался к виднеющимся вдали
джунглям  —  туда, где зеленые шпили гигантских хвощей и древовидных
папоротников возносились на сотню футов.
   
   В  очередной  раз  отдыхая под деревом  на  опушке  леса,  Керанс
тщательно  вычистил револьвер. Впереди слышались то  визг  и  шелест
крыльев  летучих мышей, нырявших среди темных стволов в  бесконечном
сумеречном  мире лесного дна, то рычанье и шумные броски игуан.  Его
лодыжка  воспалилась и начала болезненно распухать,  продолжительное
напряжение    поврежденных   мышц   способствовало   распространению
первоначальной инфекции. Тем не менее, срезав подходящий по  размеру
сук  для  костыля  и наложив примитивную шину, он  захромал  вперед,
вглубь лесной тьмы.
   К  вечеру начался дождь, он хлестал по громадным зонтикам  в  ста
футах  над головой, и царящий внизу мрак рассеивался лишь в моменты,
когда  фосфоресцирующие  потоки прорывались и  низвергались  наземь.
Страшась  ночевки вне хоть какого-нибудь укрытия, Керанс шел  и  шел
вперед,  отстреливаясь  от игуан, перебегая из  одного  убежища  под
массивным древесным стволом к другому. Местами ему попадались  узкие
разрывы  в  зеленом своде джунглей, и тогда бледный  свет  падал  на
маленькую  поляну,  где  смутно виднелись  сквозь  листву  развалины
верхнего  этажа  полупогруженного здания. Однако следы  человеческой
деятельности встречались теперь все реже — поселки и города юга были
без   остатка  поглощены  поднимающимся  илом  и  ширящейся   буйной
растительностью.
   Три  дня он пробирался сквозь лес — почти без сна, питаясь только
cnd`lh, гигантскими, словно гроздья яблок, да срезая ветви для  шины
и  сучья  потолще  на костыли. Время от времени слева  проблескивала
серебристая спина реки; ее поверхность плясала под дождем, а  берега
образовывали   массивные   и  настолько   частые   ризофоры75,   что
приблизиться к воде при всем желании было невозможно.
   
   Так   продолжался  его  спуск  в  фантасмагорический  лес;  дождь
неумолимо  поливал  лицо  и плечи Керанса.  Временами  ливень  резко
прекращался, и тогда тучи пара заполняли пространство меж деревьями,
нависая  над  пропитанной влагой землей, словно прозрачное  руно,  и
вновь рассеиваясь, как только хляби небесные разверзались вновь.
   Во  время  одного из таких перерывов Керанс взобрался на  крутой,
хотя  и  невысокий холм в центре большой поляны, надеясь  найти  там
убежище  от  стелющегося по земле пронизывающего тумана, и  внезапно
ему  открылась  узкая долина между поросшими лесом  склонами.  Холмы
стеснились  вокруг,  словно дюны, через которые  Керанс  перебирался
раньше,  заключив его в зеленый, сочащийся водой мир.  По  временам,
когда   в   тумане  -возникали  завихрения,  и  пелена  его  немного
приподнималась, примерно в полумиле перед Керансом в просветах между
верхушками  деревьев  мелькала  река.  Мокрое  небо  было  запятнано
бликами предзакатного солнца, бледно-алые туманы обрисовывали  вдали
гребни  холмов. Влачась по мокрой глинистой почве, Керанс  наткнулся
на руины часовни, господствовавшей над прекрасной долиной, осененной
медленно опускавшимся солнцем — его гигантский оранжевый сфероид был
затянут  туманной дымкой. За покосившимися столбами  ворот  виднелся
полукруг низких ступеней, где пять рухнувших колонн обозначали былой
вход.  Крыша  провалилась;  ил и джунгли пощадили  только  несколько
футов   кладки  боковых  стен;  в  дальнем  конце  нефа   выглядывал
распавшийся алтарь.
   Надеясь  обрести здесь убежище на ночь, Керанс прошел  в  придел,
апатично   приостановившись,  когда  возобновился  дождь.  Достигнув
алтаря,   он   облокотился  на  растрескавшийся  и   полуразрушенный
мраморный,  по  грудь,  стол и принялся наблюдать  за  уменьшающимся
диском  солнца,  за  ритмическим движением на  его  поверхности,  по
которой   плавали   темные   пятна,  —  островки   шлака   в   тигле
расплавленного металла.
   —   Ааа-ах!  —  слабый,  нечеловеческий  крик  повис  во  влажном
воздухе,  словно  стон раненого животного. Керанс быстро  оглянулся,
подумав,  не игуана ли последовала за ним в руины. Но и  джунгли,  и
долина,  и  груды  камней вокруг были безмолвны и  недвижны,  только
дождь с шуршанием струился по трещинам разваливающихся стен.
   —  Ааа-ах!  —  на этот раз звук раздался перед ним, откуда-то  со
стороны заходящего солнца. Диск светила вновь начал пульсировать, по
всей   видимости,   и   вытягивая   этот   задыхающийся   вопль    —
полублагодарность-полупротест.
   Отерев  с лица воду, Керанс осторожно обошел алтарь и, вздрогнув,
отшатнулся,   чуть   не  споткнувшись  о  нечто,   бывшее   когда-то
человеческим  существом  — еле прикрытое какими-то  лохмотьями,  оно
сидело  спиной к алтарю, прислонясь головой к мокрому  камню.  Звуки
могли  исходить лишь от этой истощенной фигуры, но она так почернела
и  была настолько недвижна, что Керанс не мог заподозрить в ней даже
искры жизни.
   Длинные  ноги  человека обугленными палками  бесполезно  торчали,
обернутые  рваными черными лоскутьями и кусками  коры.  Его  руки  и
впалая  грудь  были  прикрыты таким же образом — тряпки  соединялись
короткими  кусками  тонких лиан. В прошлом несомненно  роскошная,  а
теперь поределая черная борода покрывала бльшую часть лица, и  дождь
поливал  его заострившийся, выступающий подбородок, воздетый  сейчас
навстречу бледнеющему свету, мерцавшему на открытой коже лица и рук.
Одна из этих рук — костлявая, зеленая клешня — неожиданно поднялась,
словно  из могилы, и указала на солнце, как бы узнавая его, а  затем
вновь  бессильно упала наземь. При следующей пульсации диска в  лице
проявился намек на движение. Глубокие впадины, залегшие вокруг  носа
и  губ,  щеки,  так  глубоко  запавшие над  широкой  челюстью,  что,
казалось,   не   оставили  места  для  полости  рта,  на   мгновение
наполнились,  как  если бы единственный вздох  жизни  прошел  сквозь
мертвое тело.
   Не  решаясь  приблизиться, Керанс смотрел на громадную истощенную
фигуру,  распростершуюся  перед  ним.  Человек  был  не  более   чем
воскресший  труп  —  без  пищи и одежды,  прислоненный  к  алтарю  —
безымянный  некто, извлеченный из могилы и брошенный  здесь  ожидать
Судного Дня.
   И  тогда  Керанс  понял, почему человек его не заметил.  Грязная,
кровоточащая, вся в солнечных ожогах кожа вокруг ввалившихся глазниц
превратила их в черные трубы, в самой глубине которых слабо  отражал
d`kejne  солнце  тусклый, воспаленный блеск. Оба  глаза  были  почти
полностью закрыты поразившими роговицу язвами, и Керанс подумал, что
вряд  ли  они  могут различить что-нибудь, кроме умирающего  солнца.
Когда  диск  светила  окончательно погрузился в джунгли,  а  сумерки
сгустили    серую   завесу   дождя,   голова   человека   болезненно
приподнялась,  словно  пытаясь  удержать  образ,  столь  опустошающе
выжженный  на его сетчатке, а потом снова упала набок,  на  каменную
подушку  алтаря.  Мухи начали подниматься с пола и жужжать  над  его
мокрыми щеками.
   Керанс   нагнулся,   чтобы  заговорить   с   человеком,   который
неожиданно почувствовал его движение — провалившиеся глаза принялись
слепо обыскивать предстающий им тусклый мир.
   —  Эй,  парень, — его голос слабо дребезжал, — ты,  там,  солдат,
подойди! Откуда ты взялся?
   Левая  рука человека крабом забегала по мокрому осклизлому камню,
словно  что-то разыскивая. Затем он вновь повернулся к  исчезнувшему
солнцу, не замечая мух, садившихся на бороду и лицо.
   —  Опять оно ушло! Аа-аах! Оно всегда уходит! Помоги мне, солдат,
мы пойдем за ним. Сейчас, пока оно не ушло навсегда.
   Он  протянул  в  сторону  Керанса свою клешню,  словно  умирающий
нищий.  Затем  голова упала, — казалось, уже окончательно,  —  и  по
черному черепу заструился дождь.
   Керанс  опустился на колени. Судя по уцелевшим клочкам  форменных
брюк, перед ним лежал офицер. Его правая ладонь, до сих пор сжатая в
кулак,  сейчас бессильно открылась; в ней лежал маленький серебряный
цилиндр  с  круглым  диском  —  карманный  компас  из  спасательного
комплекта летного состава.
   —  Эй,  солдат!  —  человек  внезапно ожил,  его  безглазое  лицо
повернулось к Керансу. — Я приказываю тебе, не оставляй меня! Сейчас
можешь отдохнуть, пока я дежурю. А завтра мы двинемся.
   Сев   рядом,  Керанс  развернул  свой  маленький  тючок  и  сухой
тряпицей  принялся  вытирать воду и мертвых  мух  с  его  лица.  Как
ребенку, легко сжав ладонями впалые щеки, он почти нежно сказал:
   —  Хардман, это Керанс — доктор Керанс. Я пойду с вами, но сперва
постарайтесь отдохнуть.
   Хардман  не  отреагировал на звук своего имени,  лишь  озадаченно
чуть нахмурил брови.
   Пока  лейтенант  полулежал, прислонясь к алтарю, Керанс  складным
ножом  начал  выковыривать  потрескавшиеся  плиты  пола  в  приделе,
oepemnqhr| их под дождем и устраивать вокруг неподвижного тела нечто
вроде грубого каменного убежища, затыкая щели лианами, сорванными со
стен.   Ощутив  какие-то  изменения,  Хардман  проявил  было  легкое
беспокойство,  но  вскоре  погрузился в  неглубокий  сон,  время  от
времени  начиная дышать громко и хрипло. В темноте Керанс сходил  на
опушку  джунглей  и  набрал съедобных ягод, после  чего  вернулся  в
убежище, пристроился рядом с лейтенантом и так просидел до тех  пор,
пока над холмами позади них не разгорелась заря.
   
   Следующие  три  дня  Керанс оставался  с  Хардманом,  кормил  его
ягодами  и  остатками  пенициллина промывал  глаза.  Он  укрепил  их
убежище дополнительными плитами и соорудил из листьев грубое подобие
ложа,  на котором они могли спать. Вторую половину дня и весь  вечер
Хардман  сидел в открытом дверном проеме, сквозь туман  наблюдая  за
далеким   солнцем.  Когда  в  перерывах  между  дождями   на   землю
проливались  чистые  солнечные  лучи,  зеленоватая  кожа  лейтенанта
начинала  источать странное, отчетливо видимое сияние.  Он  не  смог
вспомнить Керанса и обращался к нему просто «солдат», иногда  выходя
из   своего  оцепенения,  чтобы  выдать  очередную  серию  несвязных
распоряжений   на  завтра.  Керанс  все  отчетливее  сознавал,   что
подлинная  личность  Хардмана была глубоко погружена  в  собственное
подсознание, а все внешние проявления жизненной активности  являлись
всего-навсего бледным отражением этого, вдобавок искаженным бредом и
последствиями  долгого  пребывания на солнце.  Керанс  полагал,  что
зрение  Хардман  потерял примерно месяцем раньше, а потом  продолжал
двигаться  вперед  и, ведомый инстинктом, полз вверх,  в  результате
оказавшись на холме, где находились развалины часовни. Отсюда бывший
пилот  мог  лучше  различать солнце — единственную теперь  сущность,
способную запечатлеть свой образ на отмирающей сетчатке его глаз.
   Уже  на  второй день Хардман начал поглощать пищу с  необычайными
прожорливостью  и  жадностью  так, словно копил энергию  для  нового
броска  через  джунгли; а к исходу третьего умудрился  разом  съесть
несколько  гроздьев  гигантских ягод.  Казалось,  силы  стремительно
возвращались  в его огромное, мощное, мосластое тело,  и  к  вечеру,
когда солнце садилось за поросшие лесом холмы, он даже сумел недолго
постоять,  прислонясь  к  накренившемуся  каменному  косяку.  Трудно
сказать,  узнал ли он теперь Керанса — во всяком случае, монолог  из
приказов и инструкций прекратился сам собой.
   Керанс  не  слишком  удивился, когда,  проснувшись  на  следующее
srpn, обнаружил, что лейтенант ушел. Поднявшись в слабом свете зари,
биолог  захромал вниз, по долине, к опушке леса, где  пробивал  себе
путь  к  реке маленький ручеек. Он посмотрел вверх, на темные  ветви
древовидных папоротников, молчаливо нависавшие на стофутовой высоте,
и  слабым  голосом  позвал Хардмана, прислушиваясь  к  глухому  эху,
удалявшемуся  среди мрачных стволов; повторив свой призыв  несколько
раз,  Керанс  вернулся  в  убежище. Он  безоговорочно  примирился  с
решением  Хардмана уйти, не сказав ни слова, — может быть,  они  еще
встретятся (а быть может, и нет) на пути общей одиссеи на юг. До тех
пор, пока глаза бывшего пилота окажутся в силах различать отдаленные
сигналы, подаваемые светилом, и до тех пор, пока игуаны не взяли его
след,  лейтенант будет идти и идти вперед, ощупью продвигаясь сквозь
лес,  с  головой,  поднятой навстречу свету,  прорывающемуся  сквозь
листву.
   Еще  два  дня  Керанс подождал в убежище — на  тот  случай,  если
Хардман  все-таки надумает вернуться; на третий он и сам пустился  в
путь. Запас лекарств иссяк, и Керанс нес теперь только мешок ягод  и
«кольт» с двумя последними патронами в барабане. Каким-то чудом  его
часы  все еще шли, и он пользовался ими вместо компаса. Кроме  того,
он вел педантичный учет уходящим дням, каждое утро делая царапину на
ремне.
   Пробираясь вниз по долине, он следовал руслу мелководного  ручья,
надеясь  в  конце  концов достигнуть берегов далекой  реки.  Тяжелые
грозовые  ливни  то и дело секли поверхность воды,  но  теперь  они,
казалось, соблюдали твердое расписание, проливаясь только в  течение
нескольких послеполуденных и вечерних часов.
   Поняв,  что  ради  выхода  к  реке  придется  на  несколько  миль
уклониться   к   западу,   Керанс   незамедлительно   отказался   от
первоначального намерения и продолжил поход на юг, вскоре  выйдя  из
густых  джунглей,  покрывавших холмы, в  редколесье,  которое  затем
начало мало-помалу уступать место все ширящимся болотам.
   Обходя  их,  Керанс  внезапно вышел на берег громадной  —  больше
мили в диаметре — лагуны, окруженной пляжем тончайшего белого песка,
из-под которого проступали кое-где верхние этажи нескольких зданий —
в  былые времена многоэтажных жилых домов, больше всего напоминающих
теперь пляжные домики. В одном из них он отдыхал целый день, пытаясь
подлечить  лодыжку, которая уже не только распухла, но и  почернела.
Глядя  из  окна  на  спокойный круг воды, Керанс долго  наблюдал  за
послеполуденным  дождем,  с  неослабевающей  яростью  дробившим   ее
onbepumnqr|; когда тучи ушли, а вода разгладилась в стеклянный лист,
ее  цвета, казалось, повторили все изменения, которым он столько раз
был свидетелем в своих снах.
   По  заметному  повышению  температуры  Керанс  мог  сказать,  что
прошел   на   юг   больше  полутораста  миль.   Жара   снова   стала
всепроникающей,  достигая ста сорока градусов,  и  ему  не  хотелось
покидать  лагуну с ее пустыми пляжами и спокойным кольцом прибрежных
джунглей.  Почему-то он знал, что Хардман скоро  умрет,  и  что  его
собственная  жизнь недолго выдержит в непролазных  дебрях  джунглей,
простирающихся к югу.
   Лежа  в  полусне, Керанс вспоминал события последних лет, которые
завершились  приходом в центральные лагуны и  отправили  его  в  эту
нейроническую  одиссею;  он  думал о  Стрейнджмене  и  его  безумных
аллигаторах;  и, наконец, — с острым сожалением и какой-то  ласковой
болью,  удерживая это воспоминание так долго, как только  мог,  —  о
Беатрис и ее легкой улыбке.
   Затем он опять привязал к ноге шину и рукояткой бесполезного  уже
«кольта»  нацарапал на стене, под окном, в полной  уверенности,  что
никто и никогда не прочтет его послания:
          27-й день. Отдохнул и двигаюсь на юг. Все в порядке.
                                                    Керанс.
   Так  он  оставил  лагуну  и  снова  углубился  джунгли,  и  через
несколько  дней  потерялся совсем, следуя на юг вдоль  других  лагун
сквозь   становящиеся  все  неистовее  дожди   и   жару,   атакуемый
аллигаторами   и  гигантскими  летучими  мышами,  —   второй   Адам,
отыскивающий забытый рай возрожденного солнца.
   
   
   
                                конец
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
                             Оглавление
   
     Глава I. НА БЕРЕГУ БЛИЗ «РИТЦА»                              2
     Глава II. ЯВЛЕНИЕ ИГУАН                                     12
     Глава III. К НОВОЙ ПСИХОЛОГИИ                               24
     Глава IV. СОЛНЕЧНЫЕ ПУТИ                                    38
     Глава V. ПОГРУЖЕНИЕ В БЕЗДНУ ВРЕМЕНИ                        59
     Глава VI. ЗАТОПЛЕННЫЙ КОВЧЕГ                                64
     Глава VII. КАРНАВАЛ АЛЛИГАТОРОВ                             69
     Глава VIII. ЧЕЛОВЕК С ОБАЯТЕЛЬНОЙ УЛЫБКОЙ                   76
     Глава IX. ЗАВОДЬ ТАНАТОСА                                   82
     Глава X. ПРИЕМ С СЮРПРИЗОМ                                  96
     Глава XI. «БАЛЛАДА О МИСТЕ КОСТИ»                          107
     Глава XII. ПРАЗДНИК ЧЕРЕПОВ                                116
     Глава XIII. ТАК ВОВРЕМЯ, ТАК ПОЗДНО                        132
     Глава XIV. БОЛЬШОЙ ШЛЕМ                                    136
     Глава XV. СОЛНЕЧНЫЙ РАЙ                                    142
     ОГЛАВЛЕНИЕ                                                 150
     
_______________________________
   1  «Ритц»   имеется в виду основанный швейцарцем  Цезарем  Ритцем
фешенебельный  лондонский отель, расположенный на  Пиккадилли-стрит;
само  его название быстро стало символом едва ли избыточной роскоши.
Кроме  того, на площади Лестер-сквер имеется одноименный  кинотеатр.
(Здесь и далее примечания переводчика
   2 Ярд — английская мера длины, равная 91,44 см).
   3 Фут — английская мера длины, равная 30,48 см.
   4  Кэмп-Бэрд  (Лагерь  Бэрда)  —  назван  в  честь  американского
полярного   исследователя   адмирала   Ричарда   Бэрда   (18881957),
руководителя  рада  антарктических экспедиций в 19281930,  19331935,
19391941  и  19461947 годах. Его имя носит основанная в  1957  г.  в
660  км  от берега и на высоте 1 530 м над уровнем моря американская
внутриконтинентальная станция на Земле Мэри в Антарктиде.
   5  Пенсильванский  отдел — названный по штату Пенсильвания,  этот
период  был  введен Уильямсом в 1891 г. в качестве  верхнего  отдела
каменноугольной системы и рассматривается в США как особая  система,
хотя   в  международной  научной  практике  данное  определение   не
прижилось.
   6  То  есть,  в  пересчетен на более привычную для нас  мощность,
47,5 кВт.
   7  Сквош  —  игра, представляющая собой нечто вроде разновидности
тенниса, в которую играют вдвоем или вчетвером, только корт  заметно
меньше теннисного, а ракетки другой формы — круглые с очень длинными
рукоятками.
   8  Голосеменные  —  древняя группа (отдел) семенных  растений,  у
которых   имеются   семяпочки  (в  отличие  от   папоротников),   но
отсутствуют  плодолистики  (в отличие  от  цветковых).  Произошли  в
девоне от примитивных папоротниковидных. Существует около 600  видов
широко распространенных голосеменных — деревьев и кустарников. К ним
относятся  классы  саговниковых, гинкговых, хвойных  и  гнетовых,  а
также  ископаемые  семенные  папоротники  и  беннеттиты.  Среди  них
имеющие  важное  хозяйственное значение хвойные — особенно  сосновые
(сосна,  лиственница,  ель,  пихта,  кедр),  а  также  представители
семейств таксодиевых и кипарисовых.
   9  Триас  (или  триасовая  система)  —  первая  (нижняя)  система
(период) мезозойской эры. Триас (в свою очередь, подразделяющийся на
три  отдела) начался 230 000 000 лет назад и продолжался 35 000  000
лет.  Для  этого  периода  геологической  истории  Земли  характерно
обновление  морской и сухопутной фауны. В морях главную  роль  среди
беспозвоночных играли аммоноидеи (цератиты), пелециподы, гастроподы;
впервые  появились  белемниты и костистые рыбы.  Характерен  расцвет
пресмыкающихся — крупных рептилий (динозавров), хотя уже появились и
первые млекопитающие (яйцекладущие и сумчатые). В растительном  мире
преобладали  папоротники, цикадофиты, гинкговые и хвойные.  Основные
полезные  ископаемые триасовой системы — угли, нефть, алмазы,  уран,
медно-никелевые руды.
   10  галлон  — единица объема (емкости, вместимости) в  английской
системе  мер;  в  данном случае подразумевается  британский  галлон,
равный 4,54609 дм3.
   11 Скотч — шотландское виски, приготовляемое из чистого ячменя  и
отличающееся  характерным  ароматом, который  появляется  при  сушке
ячменного солода в дыму торфяных костров.
   12 Здесь и далее указывается температура по шкале, предложенной в
1724  году  немецким физиком Габриелем Фаренгейтом; один  ее  градус
(1F) равен 1/180 разности температур кипения воды и таяния льда  при
атмосферном  давлении, а точка таяния льда имеет  температуру  +32F.
Температура  по  шкале Фаренгейта связана с нашей  привычной  шкалой
Цельсия  соотношением  tС  =  5/9 (tF —  32).  Таким  образом,  180F
соответствуют 82C.
   13  Банши  — в переводе с ирландского слово это означает «женщина
из  сидов»,  как назывались в кельтской мифологии сверхъестественные
существа.  Обитавшие под землей, в полых холмах, пещерах, расщелинах
скал, а иногда — и на зачарованных островах. Банши является в образе
прекрасной женщины, встреча с которой предвещает смерть.
   14  Василиски — имеются в виду не жуткие мифические существа, что
раз  в  столетие вылупляются из яйца, снесенного петухом,  а  четыре
вида вполне реальных тропических ящериц, самая крупная из которых  —
южноамериканский шлемоносный василиск — достигает 80 см в длину;  за
способность  бегать  по  поверхности воды  «аки  посуху»  василисков
называют также «иисусовыми ящерицами».
   15  Палеоцен  —  нижний отдел палеогеновой системы (периода),  то
есть  самое  начало кайнозойской эры, приблизительно 70  000  000  —
30 000 000 лет назад.
   16  Палеозойская  эра — первая после докембрия эра  геологической
истории  Земли,  продолжительностью 320  000  000325  000  000  лет,
разделяющаяся   на   шесть  периодов  —  кембрийский,   ордовикский,
силурийский, девонский, каменноугольный и пермский.
   17  Пояса  Ван  Аллена  —  эти пояса,  состоящие  из  захваченных
геомагнитным    полем    высокоэнергетичных    заряженных    частиц,
образовывают  в  окружающем  Землю  космическом  пространстве   зоны
интенсивной  радиации,  простирающиеся на расстояние  от  нескольких
сотне  километров над поверхностью до семи радиусов планеты  (радиус
Земли  равен 6 371 км). Пояса захваченной радиации были открыты  Ван
Алленом в 1958 году с помощью детекторов, установленных на спутниках
«Эксплорер-1» и «Эксплорер-3».
   18  Пейслианский  (или пейслийский) кушак —  эта  деталь  туалета
получила  название  по  имени  расположенного  к  западу  от  Глазго
шотландского  города Пейсли, славившегося своими прядильно-ниточными
мануфактурами,  выпускавшими  ткань, имитировавшую  фактуру  и  узор
кашмирской шали  сложный рисунок, в просторечии именуемый  «огурцы»;
таким   образом,  можно  проще  сказать,  что  опоясан  доктор   был
кашмирской шалью.
   19 Vice versa (лат.) — наоборот.
   20  Гаулейтер (нем. Gauleiter, от Gau, т.е. область,  край)  —  в
гитлеровской  Германии  — партийный и административный  руководитель
региона.
   21  Vivace (итал.) — буквально — «живой», «оживленный»; виваче  —
музыкальный  термин, означающий живой, быстрый темп,  более  скорый,
чем аллегро, но медленнее престо.
   22 Pied-а-terre (франц.) — помещение (дом или квартира) на случай
краткосрочного приезда, временное пристанище.
   23  Дельво, Поль (род. 1897 г.) — бельгийский художник,  поначалу
бывший  добропорядочным традиционалистом, но в 1936 году  увлекшийся
сюрреализмом  (в  его так называемой онейрической  разновидности)  и
ставший общепризнанным классиком жанра.
   24 Эрнст, Макс (2 апреля 1891 г., г. Брюль близ Кельна — 1 апреля
1976  г.,  Париж) — немецкий художник-сюрреалист (в  его  биоморфной
разновидности)  и  дадаист,  известный  новатор,  введший  в  обиход
несколько  новых техник письма и также почитаемый одним  из  столпов
жанра.
   25 Tour de force (франц.) — выражение многозначное; здесь: ловкий
ход, ловкий трюк.
   26   Touch   (франц.)  —  в  спорте  этим  словом   обозначаются:
одновременное  прикосновение борца к ковру  обеими  лопатками,  а  в
фехтовании  —  укол  или  удар в поражаемую  область;  в  переносном
значении — «ваша взяла».
   27   Homo   Sapiens  (лат.)  —  человек  разумный,  биологическое
определение современного человека.
   28  Высказывание  доктора Бодкина не совсем  точно.  Палеозойская
эратема  (или  эра,  или  просто палеозой)  включает  в  себя  шесть
геологических  систем  (или  периодов) —  кембрийскую,  ордовикскую,
силурийскую,  девонскую, каменноугольную и  пермскую;  она  началась
570 000 000 лет назад и продолжалась примерно 350 000 000 лет. Триас
же,  как вы помните, является периодом (системой) внутри мезозойской
эры.  А  потому  правильнее  было бы  сказать:  «между  палеозоем  и
мезозоем».
   29  Смею  напомнить, что на всех морских компасах юг обозначается
змеевидной буквой S.
   30  Грааль  —  Все  четыре  канонизованных  евангелиста  согласно
называют  имя богатого человека, по чьему предстательству и  на  чьи
средства  было похоронено тело казненного Христа. Это был  Иосиф  из
Аримафеи, тайный ученик Иисуса. Все четверо упоминают, что  он  снял
тело, обвил плащаницей и положил в только что высеченном склепе, где
еще  не  было  ничьих  останков.  Почти  тысячу  лет  спустя  широко
распространилась  легенда о том, что Иосиф еще к  собрал  в   особую
чашу (иные утверждают, ту самую их которой пил Иисус во время Тайной
вечери)    пролившуюся  кровь  Христа  и,  оберегая  это  сокровище,
неведомо куда бежал из Палестины от преследователей. А еще позже,  в
эпоху  крестовых  походов, поиск этой чаши— Святого  грааля  —  стал
одним   из   важнейших  мотивов  рыцарских  романов,   оправдывавшим
скитальчество  благородного героя самым высоконравственным  образом.
Разумеется,  никому не удавалось найти Святой грааль (а  то  романам
конец).  А  читателю втолковывалось, что герой терпит неудачу  из-за
своей   греховности,  пусть  даже  невольной.  Достойнейшим  рыцарям
Круглого Стола дано было лишь видение чаши, подвигшее их на  поиски.
Образцу   рыцарства   Ланселоту  Озерному  по   причине   морального
несовершенства  не  дозволено  было перешагнуть  порога  покоя,  где
хранилась чаша. И лишь его сын, непорочный Галахад, занявший Роковое
месте  за  Круглым Столом, которого сопровождали  Борс  де  Ганис  и
Персиваль, удостоился обрести сокровище в замке Корвин, не  касаясь,
доставил  его к месту вознесения на небеса (почему-то в Месопотамии;
впрочем,  а  почему бы и не там?), после чего воззвал  к  Господу  о
немедленной благостной кончине, каковая и была ему дарована,
   31  De  rigueur  (франц.) — необходим, непременно  нужен,  строго
обязателен, единственно допустим.
   32 Pate de foie gras (франц.) — паштет из гусиной печенки.
   33 Filet mignon (франц.) — филе миньон.
   34  Cloaca Maxima (лат.) — буквально «Великая Помойка»; вообще-то
в лишенном подземной канализации Вечном Городе так назывался большой
канал  для  отвода нечистот, однако чаще это выражение употреблялось
для  определения  больших городов (Рима, Константинополя,  Парижа  и
т.д.) как гнездилища разврата.
   35  Квадратная миля — единица площади в английской  системе  мер,
равная 2,59 км2.
   36  Акр  —  единица  площади  в английской  системе  мер,  равная
0,405 га.
   37   «Карманный   линкор»  —  так  назывались  немецкие   корабли
«Дойчланд» (впоследствии переименованный в «Лютцов»), «Адмирал Шеер»
и  «Адмирал  граф фон Шпее», построенные в 19281934 годах  с  учетом
ограничений,  наложенных  на Германию Версальским  мирным  договором
1919  года. Свое название они получили за небольшие размеры  (полное
водоизмещение   16   200   т),  хотя  на  них   размещалось   мощное
артиллерийское вооружение: по шесть 280-мм и 105-мм и по восемь 150-
мм,  а  также  до  тридцати  малокалиберных скорострельных  зенитных
орудий.   На   момент   вступления  в  строй   «карманные   линкоры»
превосходили  по вооружению превосходили все крейсера потенциального
противника,   а   по   скорости   —  все   его   линейные   корабли.
Предназначались   они  преимущественно  для  проведения   рейдерских
операций на морских коммуникациях.
   38 Птицы-часовые —  это не порода, функция; имеются в виду особи,
играющие в стае роль часовых.
   39 Как известно всякому топографу, которому случалось производить
шагомерную съемку местности, в среднем шаг взрослого человека  равен
7580 см, т.е. около двух с половиной футов; четыре фута (т.е. 1,2 м)
— это уже шаги не рослого человека, а скорее гигантопитека.
   40  UNAF  22-Н-549 — маркировка по всем правилам: United  Nations
Air   Forces  (ВВС  ООН),  22-е  соединение,  Helicopter  (вертолет)
бортовой № 549.
   41 Мандала — во-первых, это многозначное слово обозначает один из
наиболее  распространенных сакральных символов буддийской мифологии,
чаще  всего  изображаемый  в  виде окружности  со  вписанным  в  нее
квадратом,  куда  в свою очередь вписан внутренний  круг,  периферия
которого  обозначается обычно в виде восьмилепесткового  лотоса  или
восьми    членений,   этот   круг   сегментирующих.   Этот    символ
интерпретируется  как  некая карта космоса,  модель  Вселенной.  Во-
вторых,  в  юнгианской  психологии мандала символизирует  стремление
личности к воссозданию собственной целостности.
   42 Tableau (франц.) — картина, полотно живописца.
   43   «Я»  против  «Оно»  —  в  начале  двадцатых  годов  XX  века
основоположник  психоанализа Зигмунд Фрейд  (18561939)  выделил  три
новых  инстанции душевной жизни (которую до того подразделял на  три
инстанции    —   бессознательное,   предсознательное   и   сознание,
взаимоотношения  между  которыми  урегулировались  цензурой)  —  «Я»
(Ego),  «Оно»  (Id)  и «Сверх-Я» (Super Ego). Две последние  системы
локализовались   в   слое   «бессознательное».   «Оно»   —   главный
энергетический источник, средоточие слепых инстинктов  (сексуальных,
агрессивных   и  др.),  стремящихся  к  немедленному  удовлетворению
независимо от отношений субъекта ко внешней реальности.
   44  Fata  Morgana (лат. «фея Моргана», по преданию, обитающая  на
дне морском и обманывающая путешественников призрачными видениями) —
фата-моргана, сложное оптическое явление в атмосфере,  состоящее  из
нескольких форм миражей.
   45  «Водянята» (англ. «The Water Babies») — вышедший в 1863  году
роман,  написанный  специально для своего младшего  сына  английским
священником, духовником королевы Виктории, и одновременно  писателем
(прозаиком   и  поэтом)  Чарлзом  Кингсли  (18191875)  —  российским
читателя он известен практически только по прекрасному историческому
роману  «Ипатия».  В  «Водянятах» —  истории,  почитаемой  классикой
британской  детской литературы — повествуется о том,  как  маленький
трубочист  Том,  сбежав  от своего жестокого  работодателя,  упал  в
Темзу,  был  превращен в некое водное существо (водяненка)  и  затем
испытал  множество  приключений,  каждое  из  которых,  естественно,
оборачивалось   для   него  нравственным  уроком   в   духе   лучших
христианских традиций.
   46  Aqua  incognita  (лат.) — неведомые воды,  вариация  на  тему
классического выражения terra incognita — неведомая земля.
   47   Каламитовые  —  семейство  древовидных  хвощей,  достигавших
высотой  810  (изредка даже 20) м, а толщиной — до  1  м;  на  узлах
побегов  у них вырастали мутовки ветвей и листьев; появились  они  в
начале каменноугольного периода, вымерли на протяжении пермского или
в начале триаса.
   48  Лепидодендроны — (или чешуедревы) — род вымерших  древовидных
растений отдела плауновидных, которые произрастали в каменноугольном
и начале пермского периода и достигали 30 м в высоту.
   49   Mкlйe   (франц.)  —  рукопашная  схватка,  жаркое  сражение,
столкновение,  драка,  спор,  стычка;  иносказательно  —   мешанина,
столпотворение, суета.
   50  Glacй  (франц.)  —  слово имеет несколько  значений,  два  из
которых   в   равной   степени   работают   на   образ:   холодность
(заледенелость, замороженность) и лощеность (глянцевитость, глянец).
   51  Боюсь,  доктор  Керанс слегка ошибся:  согласно  Конвенции  о
территориальном море и прилежащей зоне 1958 года (напомню, что роман
был написан в 1962 году), подтвержденной впоследствии Конвенцией ООН
по морскому праву 1982 года, ширина территориальных вод определена в
12  морских (1 852 м) миль, отсчитываемых от границы внутренних  вод
или от линии максимального отлива.
   52 Chemin de fer (франц.) — в переводе «железная дорога» (или,  в
отечественном просторечии, «железка») — карточная игра, существующая
в двух вариантах: азартном, каковой имеется в виду в данному случае,
и пасьянса.
   53  Просцениум  —  этим латинским словом обозначается  не  только
«передняя  ближайшая к зрителю часть сцены», как утверждают  словари
иностранных слов, но и декоративная арка, врезаемая в тело стены или
накладываемая на стену, обрамляя открытый, лишенный дверных  створок
проем,  как  правило, соединяющий помещение с лестницей. Его  вполне
можно снять и уложить на склад.
   54  Триптих  —  здесь  имеется в виду не произведение  искусства,
состоящее из трех картин, рисунков и т.п., объединенных одной идеей,
темой или сюжетом, а трехстворчатая икона (складень).
   55  Танатос — в греческой мифологии — олицетворение смерти (но не
мертвых:  у загробного мира был свой повелитель — Аид, он же  Гадес,
он  же римский Плутон), обладающий железным сердцем сын богини  ночи
Никты и брат бога сновидений Гипноса. Единственный из олимпийцев, он
не  любил даров, хотя ненавистен всем остальным богам был не  только
по  этой  причине  —  бессмертным была глубоко  противна  сама  идея
смерти.  Для  названия главы имеет также значение то обстоятельство,
что  просто Заводью (англ. The Pool) называется часть Темзы, лежащая
чуть ниже Лондона.
   56  Coup  de grce (франц.) — решительный или решающий  удар  (или
действие).
   57  Фатом — или, иначе, морская сажень, равен 6 футам, т.е. одной
сотой кабельтова и одной тысячной морской мили или 1,83 м.
   58 Порткулисы — опускные решетки в воротах средневековых замков и
крепостей.
   59  Горгонцола — очень пахучий и обладающий специфическим  вкусом
полумягкий  итальянский  сыр, получивший  название  по  городу,  где
впервые началось его производство.
   60  Бонго — разновидность маленьких парных барабанов африканского
происхождения, по которым выстукивают пальцами.
   61 Славная импровизация — она выворачивает оригинал наизнанку.  У
английского  священника и поэта Джона Донна (15731631)  помимо  поэм
есть  и  произведение прозаическое — «Молитвы на случай»,  увидевшие
свет в 1624 году. Там в «Размышлении семнадцатом» сказано: «Никто не
остров  в  себе;  каждый суть часть континента, кусочек  суши;  если
комок земли смоет морем, от Европы убудет — так же, как от меня, как
от владений твоих друзей или твоих собственных; любая смерть — убыль
для меня, поскольку я — часть человечества».
   62 Цитата из IV главы («Смерть от воды») поэмы «Бесплодная земля»
(1922),  принадлежащей перу американского прозаика  и  поэта  Томаса
Стернза  Элиота  (18881965), лауреата Нобелевской премии  1948  года
Здесь  она  приведена в переводе С.Степанова. В переводе  А.Сергеева
тот же фрагмент выглядит чуть иначе:
                                   Морские течения,
                   Шепча, очищали кости, когда он, безвольный
                   После бури, вздымаясь и погружаясь,
                   Возвращался от зрелости к юности.
   63  Миста  (англ.  mistah) — искаженное «мистер» на  негритянском
жаргоне, сложившемся в южных штатах.
   64  Увы,  если верить библейской Книге Есфири, она была женой  не
Ксеркса, но Артаксеркса.
   65  Чинквеченто  —  вошедшее в международный  обиход  итальянское
название  XVI  века, периода расцвета культуры Высокого  и  Позднего
Возрождения.
   66  Античная  мифология  об  этом  браке  дядюшки  с  племянницей
тактично   умалчивает,  зато  весьма  распространенным  в  искусстве
сюжетом является «Спор Нептуна и Минервы» (то бишь греческих Афины и
Посейдона),  разгоревшийся из-за вопроса о том, кому из них  владеть
Аттикой  (поскольку столицей Аттики поныне являются Афины, упоминать
о том, кто выиграл спор, нет нужды). Главное же — сюжет о споре двух
богов точно вписывается в контекст романа Болларда.
   67  Рококо (от франц. rocaile, т.е. «прихотливый») — декоративный
мотив  в стиле раковины, направление в европейском искусстве  первой
половины    XVIII   века,   отличающееся   грациозным,   прихотливым
орнаментальным  ритмом.  Стиль рококо  на  полотне  художника  школы
Тинторетто — подлинная революция в искусствоведении.
   68  Objets  dart  (франц.)  —  вещи,  относимые  к  произведениям
искусства, служащие для украшения жилища.
   69  Crescendo  (итал.)  —  крещендо,  в  буквальном  переводе   —
«возрастая»;  музыкальный  термин, означающий  усиление,  нарастание
звука, постепенный переход от тихого звучания ко громкому.
   70  Континуум  —  в буквальном переводе с латыни — «непрерывное»,
«сплошное».  Здесь:  сплошная материальная среда,  свойства  которой
непрерывно изменяются в пространстве; такие среды рассматриваются  в
механике, электродинамике и других разделах физики.
   71  Чирута — сигара с открытыми, не нуждающимися в обрезке  перед
прикуриванием концами.
   72  Diamant  (франц.)  — ювелирная мелочь,  изделия  рангом  выше
бижутерии, но рангом ниже даже дешевых драгоценностей.
   73  Панга  —  то  же самое, что мачете, длинный  и  тяжелый  нож,
способный   служить   как  оружием,  так  и   орудием,   только   не
латиноамериканский, а африканский.
   74 Большой шлем — карточный термин, применяемый при игре в вист и
бридж   и  означающий  особо  премируемый  наибольший  из  возможных
выигрышей  —  13 взяток; выражение это имеет широкое хождение  и  за
пределами  карточного  стола, символизируя  великую  удачу,  великий
успех и т.д.
   75  Ризофоры (от греч. riza — корень и phoros — несущий) — тонкие
корневидные  выросты  на  побегах некоторых  плауновидных  растений;
достигнув  земли,  ризофоры формируют на концах  придаточные  корни,
проникающие в почву.