При имени Александра Беляева у каждого, наверное, всплывает в памяти оседлавший дельфина юноша, радостно трубящий в свою раковину-рог, - фантастический морской наездник Ихтиандр… У некоторых - еще и юная дочь повелителя Атлантиды, царевна Сель… И наперекор всему: силе земного тяготения и злой человеческой воле - парящий в небе птицечеловек Ариэль… И профессор Доуэль - доверчивый и благородный, преданный и погубленный - неподвижная голова на стекле лабораторного стола… Правда, для подавляющего большинства беляевская фантастика - лишь несколько наиболее известных книг: "Голова профессора Доуэля", "Человек-амфибия", "Последний человек из Атлантиды", "Остров Погибших Кораблей"… И мало кто знает: его творчество - целая библиотека. Более двадцати повестей и романов, несколько десятков рассказов, множество очерков, эссе, критических статей, рецензий, а также пьесы, сценарии, публицистика. Точного их числа сегодня не ведает никто, и вряд ли сыщется человек, от строчки до строчки прочитавший все, написанное Александром Беляевым. Он был первым отечественным писателем, для кого научная фантастика стала делом жизни. Прежде этот жанр не знал у нас ни столь широкого спектра тем, ни такого разнообразия форм, ни такой разработанности литературных приемов. А ведь обратился Беляев к литературной работе поздно, уже под сорок, ибо не принадлежал к числу счастливчиков, рано находящих призвание - жизнь успела немало покидать его из стороны в сторону, прежде чем он стал писателем. Тысячи страниц, вышедших из-под его пера, родились за каких-нибудь полтора десятка лет: первое беляевское научно-фантастическое произведение, рассказ "Голова профессора Доуэля", было опубликовано в 1925 году, а последнее - роман "Ариэль" - в 1941-м. Трудно вообразить невероятную трудоспособность и беспримерное трудолюбие, нужные для свершения этого литературного подвига. А ведь он еще и находил в себе силы для поединка с тяжкой болезнью, которым стала вся вторая половина его жизни, и для борьбы с непониманием со стороны коллег - за достижение цели, которую определил в заглавии одной из статей: "Создадим советскую научную фантастику".

     II

     Родился он 16 марта 1884 года в Смоленске, в семье священника Романа Петровича Беляева. Был в беляевском детстве момент - вроде бы самый обычный, но, если вдуматься, не менее удивительный, чем самые яркие страницы его книг. Кто из нас не летал во сне? А наяву? Не на самолете, а просто так, подобно птице? Сама мысль кажется нелепой, против нее восстает здравый смысл. Однако Сашу Беляева это не убеждало. Он грезил небом во сне и наяву. И вспоминал впоследствии, что даже потом, став старше, непрестанно "…мечтал о полетах. Бросался с крыши с большим раскрытым зонтиком, на парашюте, сделанном из простыни, расплачиваясь изрядными ушибами. Позднее мастерил планер, летал на одном из первых аэропланов инженера Гаккеля, а за границей - на гидроплане". Но это все - потом. А тогда Саша взобрался на крышу сарая. Над ним распахнулось бездонное небо, и в эту бездну он решил взлететь. Он был уверен, что полетит. И - прыгнул. Психолог сказал бы, что это произошло в один из моментов формирования личности. Социолог - что в российской действительности мечта приводит не к созданию планеров, как Отто Лилиенталя, или самолета, как братьев Райт, а вырождается в прыжок с крыши стоящего на заднем дворе дровяника. Поэт - что мгновение это высветило всю дальнейшую беляевскую жизнь. И, как часто бывает, поэт оказался бы прав больше прочих. Конечно, юный Беляев упал и крепко расшибся. Но без этого мига не появился бы со временем Ариэль - живое воплощение страстной мечты о безграничной свободе парения, которую пронес он через всю жизнь. Из чувства пьянящего полета и злой боли падения родился тогда в ничем не примечательном мальчишке тот писатель-фантаст, которого знают сегодня миллионы читателей. Беляевская мечта обладала таким могуществом, что в книгах его черпали силы и находили поддержку даже узники фашистских застенков. "Когда я был в концентрационном лагере Маутхаузен, русские сотоварищи пересказывали мне многие романы этого автора, которых впоследствии я так и не смог достать, - вспоминал французский физик-ядерщик и писатель Жак Бержье. - Романы Беляева я нахожу просто замечательными. Научная мысль превосходна, рассказ ведется очень хорошо, а главные научно-фантастические темы отлично развиты. Лично я просто проглотил бы непрочитанные до сих пор книги Беляева, если б их удалось найти. Безусловно, Беляев - один из крупнейших писателей-фантастов. Как и произведения Жюля Верна или американца Роберта Хайнлайна, книги Беляева, мне кажется, совсем не устарели. А часто они оказываются пророческими - как, например, "Звезда КЭЦ"". Эти слова были написаны спустя два десятилетия после смерти писателя. Но пока - пока жизнь только начиналась. Рано приохотясь к чтению, Беляев почти сразу же открыл для себя фантастику. Воздействие на воображение жюль-верновских романов было таково, что, как вспоминал он годы спустя, они "с братом решили отправиться путешествовать к центру Земли. Сдвинули столы, стулья, кровати, накрыли их одеялами, простынями, запаслись маленьким масляным фонарем и углубились в таинственные недра Земли. И тотчас прозаические столы и стулья пропали. Мы видели только пещеры и пропасти, скалы и подземные водопады - такими, какими их изображали их в книге чудесные иллюстрации: жуткими и в то же время какими-то уютными. И сердце сжималось от сладкой жути. Позднее пришел Уэллс с кошмарами "Борьбы миров". В этом мире уже не было так уютно…". Не очень уютной становилась и окружающая жизнь. Кончалось детство, наступало отрочество. Куда мог пойти учиться младший сын небогатого священнослужителя? Конечно же, по стопам отца. Ни намека на призвание к духовной карьере Беляев-младший в себе не находил, но выбора не было. Отец принял решение, и на одиннадцатом году мальчика определили в Смоленскую духовную семинарию. Правда, заведению этому стоит отдать должное: преподавали там отменно. И отнюдь не только закон Божий: основы той широкой образованности, того энциклопедизма, который отличает Беляева-писателя, закладывались именно здесь. И учился Саша охотно. Но… Сам дух семинарии с присущими ему многочисленными ограничениями был глубоко чужд. Так, решением Святейшего Синода семинаристам запрещалось: "…чтение в библиотеках газет и журналов, чтение книг без особого письменного разрешения ректора семинарии, посещение театров (кроме императорских), а также любых других увеселительных собраний и зрелищ". Это Беляеву-то, влюбленному в чтение и музыку, в живопись и театр! Хорошо хоть, были выходные и каникулы, - рождественские, пасхальные и летние, - когда эти запреты можно было тайком нарушать… А соблазнов было немало. Губернский город Смоленск не был обойден вниманием российских и иностранных музыкантов, композиторов, писателей, актеров, певцов. Здесь гастролировал столичный Александринский театр; здесь звучали фортепианные сочинения Шопена в виртуозном исполнении Игнация Падеревского. Сцена смоленского Народного дома знала лирический тенор Леонида Собинова и могучий бас Федора Шаляпина. Здесь слушали, затаив дыхание, концерты Сергея Рахманинова, а Максим Горький читал свои "Песню о Соколе" и "Старуху Изергиль". Но не только театром, музыкой и литературой занят был ум Саши Беляева. Не меньше привлекала и техника. Увлечение полетами - все эти самодельные парашюты и планеры - сменилось не менее страстным увлечением фотографией, причем просто хорошо фотографировать, находя оригинальные сюжеты, ему было мало. Хотелось еще и создавать свое, новое. В год окончания семинарии он смастерил стереоскопический проекционный фонарь - надо сказать, действовавший отлично. Замечу, лишь двадцать лет спустя проектор аналогичной конструкции был запатентован в США…

     III

     Но вот семинария позади; Александру исполнилось семнадцать. Что же дальше? Самое, казалось бы, логичное (во всяком случае, такой точки зрения придерживался Роман Петрович) поступать в духовную академию. Но об этом Беляев-младший и помыслить не мог: из семинарии он вынес стойкий атеизм - это была естественная реакция на слишком сильное давление извне. Даже многие годы спустя ни одного из церковнослужителей он не наделит в своих романах ни единой мало-мальски положительной чертой… Какой же путь избрать? Манил театр - к тому времени Александр уже мог говорить о себе как о подающем надежды актере. Правда, выступал он пока только в любительских и домашних спектаклях во время летних каникул, хотя ролей было сыграно немало: граф Любин в тургеневской "Провинциалке", Карандышев в "Бесприданнице" Островского, доктор Астров, Любим Торцов… Театр представлялся Беляеву во всей сложности - единым организмом, где четкое разделение функций вроде бы существует, но все слито в единое целое. И ограничиться ролью исполнителя он не мог: пробовал себя в режиссуре, выступал как художник-оформитель, создавал театральные костюмы… Однако театр не сулил надежного будущего. А главное, хотелось продолжить образование. Увы, ни в один российский университет семинаристов не принимали… В конце концов подходящее учебное заведение все же сыскалось - Демидовский юридический лицей в Ярославле, существовавший на правах университета. Юриспруденция - область, где остро сталкиваются человеческие интересы и людские судьбы, где ощущается вся боль жизни - не может не интересовать человека, увлеченного театром и литературой. Однако для продолжения образования нужны деньги. И дала их сцена - Беляев подписал контракт с театром смоленского Народного дома. Роли сменяли одна другую - по два спектакля в неделю, репетиции, разучивание новых пьес… "Лес", "Трильби", "Ревизор", "Нищие духом", "Воровка детей", "Безумные ночи", "Бешеные деньги", "Преступление и наказание", "Два подростка", "Соколы и вороны", "Картежник"… Местные театральные обозреватели отнеслись к дебютанту доброжелательно: "…в роли капитана д'Альбоаза г-н Беляев был весьма недурен", - писал один; "…г-н Беляев выдавался из среды играющих по тонкому исполнению своей роли", - вторил другой. И вот он студент, причем одновременно с лицейским курсом получает еще и музыкальное образование по классу скрипки. Как на все это хватало времени - оставалось загадкой не только для окружающих, но, кажется, и для него самого. А ведь приходилось и подрабатывать: образование стоило денег, и временами Александр играл в оркестре цирка Труцци. "В 1905 году, - писал он впоследствии в автобиографии, - студентом строил баррикады на площадях Москвы. Вел дневник, записывая события вооруженного восстания. Уже во время адвокатуры выступал по политическим делам, подвергался обыскам. Дневник едва не сжег". Впрочем, беляевским автобиографиям нельзя доверять безоговорочно. Но не думайте, будто сочинял он собственную судьбу в соответствии с требованиями политической конъюнктуры: в советские времена так случалось поступать многим, и порою это оказывалось единственным способом уцелеть, но Беляевым руководило, судя по всему, иное - ему мало было собственной жизни. Хотелось одновременно оказаться по обе стороны баррикад, в гуще схватки и над схваткой, побывать в несхожих местах, заниматься разными делами. К своей биографии он ощущал не данность, но литературный материал, который можно редактировать и переписывать, вычеркивая и дополняя… Однако я отвлекся. В 1906 году, окончив лицей, Беляев вернулся в родной Смоленск уже вполне самостоятельным человеком - помощником присяжного поверенного. И пусть поначалу осторожные смоленские обыватели поручали молодому юристу лишь мелкие дела - важно, что он работает и зарабатывает. Правда, вспоминал он впоследствии, "адвокатура - вся эта судебная формалистика и казуистика - не удовлетворяла". Требовалась какая-то отдушина, и ею стала журналистика. Занимаясь этим новым для себя делом, Беляев остался верен и прежней любви: время от времени в газете "Смоленский вестник" стали появляться его подписанные разными псевдонимами театральные рецензии, отчеты о концертах, литературных чтениях. Новое увлечение было не только интересно, но и давало приработок. А когда Александру Беляеву, уже присяжному поверенному, довелось в 1911 году удачно провести крупный (по смоленским масштабам, конечно) судебный процесс, дело лесопромышленника Скундина, и получить первый в жизни значительный гонорар, он решил побывать в Европе. В автобиографии об этой поездке сказано скупо: "Изучал историю искусств, ездил в Италию изучать Ренессанс. Был в Швейцарии, Германии, Австрии, на юге Франции". И все. На деле же поездка эта, пусть и длившаяся лишь несколько месяцев, означала для Беляева очень много: впервые он оказался за пределами привычного и до мелочей знакомого мира провинциальных городов Российской империи. Италия - Венеция, Рим, Болонья, Падуя, Неаполь, Флоренция, Генуя… За каждым названием - века и тысячелетия истории, от загадочных этрусков и гордых римлян до карбонариев Гарибальди. Молодой русский адвокат не из тех туристов, что толпами бродят по Форумам и развалинам Колизея или обнюхивают Троянову колонну с неизменным бедекером в руках. Он должен заглянуть в кратер Везувия, побродить по раскопанным виллам и улицам Помпеи, проникнуться былым величием Вечного Города, впитать в себя гармоническое изящество венецианских палаццо. Он хочет понять жизнь простых итальянцев - там, в злополучном римском квартале Сан-Лоренцо, который поставлял Вечному городу наибольшее число преступников. Свои впечатления от "жемчужины Средиземноморья" он впоследствии передаст героине "Острова Погибших Кораблей" мисс Вивиане Кингман: "Венеция?.. Гондольер повез меня по главным каналам, желая показать товар лицом, все эти дворцы, статуи и прочие красоты, которые позеленели от сырости… Но я приказала, чтобы он вез меня на один из малых каналов, - не знаю, верно ли я сказала, но гондольер меня понял и после повторного приказания неохотно направил гондолу в узкий канал. Мне хотелось видеть, как живут сами венецианцы. Ведь это ужас. Каналы так узки, что можно подать руку соседу напротив. Вода в каналах пахнет плесенью, на поверхности плавают апельсиновые корки и всякий сор, который выбрасывают из окон. Солнце никогда не заглядывает в эти каменные ущелья. А дети, несчастные дети! Им негде порезвиться. Бледные, рахитичные, сидят они на подоконниках, рискуя упасть в грязный канал, и с недетской тоской смотрят на проезжающую гондолу. Я даже не уверена, умеют ли они ходить". И снова полет - на этот раз настоящий. В те годы авиация была еще опасным искусством. Немногие рисковали подняться в небо на "этажерках" Фармана, Райта или Блерио, о которых Александр Блок писал:

     Его винты поют, как струны…
     Смотри: недрогнувший пилот
     К слепому солнцу над трибуной
     Стремит свой винтовой полет…

     Уж в вышине недостижимой
     Сияет двигателя медь…
     Там, еле слышный и незримый,
     Пропеллер продолжает петь…

     Хрупки и ненадежны были эти сооружения из деревянных реек и перкаля, но зато как ощущался в них полет! Человек сидел в легком кресле, и стоило чуть повернуться или наклониться - и встречный ветер, обтекая щиток, превращался во что-то упругое и тугое, в некую удивительную субстанцию двадцатого века. Потом была Франция: Марсель с черной громадой встающего из моря замка Иф, где томился некогда граф Монте-Кристо, мыс Антиб, Тулуза, Тулон, древняя Лютеция - Париж… Швейцария - лодки на Женевском озере, пронзительная тишина лозаннских и бернских музеев, библиотек… На родину Беляев возвращался без гроша в кармане, но с колоссальным запасом впечатлений. Вояж представлялся ему началом: в недалеком будущем он должен побывать в аргентинской пампе и австралийском буше, в бразильской сельве и прериях Техаса, в африканских саваннах и на прекрасных островах Южных морей, воспетых на полотнах Гогена… Он еще не знал, что это путешествие было не только первым, но и последним - в дальние страны отправятся лишь герои его книг. Покачиваясь на подушках пульмановского вагона, он раздумывал, не пришла ли пора распрощаться со Смоленском? Не стоит ли перебираться в Москву? Там - литература, там кипение страстей, течений, мнений; там - театр, по-прежнему манящий и любимый; наконец, там то и дело возникают громкие процессы, а значит, сумеет найти заработок и Беляев-юрист. Впрочем, не пришел ли черед кончать и с адвокатурой? Самое время выбирать настоящее дело. Театр? Или - литературу? Весной и летом 1914 года Беляев несколько раз ездил в Москву - и не как юрист, а как режиссер, только что поставивший в Смоленске оперу Григорьева "Спящая царевна", как член Смоленского симфонического общества, Глинкинского музыкального кружка и Общества любителей изящных искусств. В первопрестольной он встречался с Константином Сергеевичем Станиславским и даже проходил у него актерские пробы. "Если вы решитесь посвятить себя искусству, - сказал на прощание Станиславский, - я вижу, что вы сделаете это с большим успехом". И не ошибся, хотя Беляев так и не стал профессиональным актером или режиссером - он все больше склонялся к литературе. В эти месяцы в детском журнале "Проталинка" появляется его первое произведение - пьеса-сказка "Бабушка Мойра". Может, в самом деле переехать в Москву? Но в августе 1914 года разразилась Первая мировая война. С переездом пришлось повременить. Пока что Беляев продолжал - теперь уже штатную - работу в "Смоленском вестнике". А в следующем, 1915 году стал его редактором.

     IV

     И в этом же году на него впервые обрушилась болезнь. Может быть, виной всему был тот давний ушиб, которым окончилась детская попытка взлететь в небесную глубину. Может быть, врач, делавший Беляеву пункцию, когда тот болел плевритом, неосторожно задел иглой позвонок… Но в диагнозе сошлись все. Сам Беляев писал об этом с мужественным лаконизмом: "С 1916-го по 1922 год тяжело болел костным туберкулезом позвонков". Шесть лет будущий писатель провел в постели, три года из них -по рукам и ногам скованный гипсом. Не сюда ли уходит корнями пронзительный трагизм профессора Доуэля, лишенного тела и вообще всего, кроме мимики, движения глаз и речи… Да и ощущения Ихтиандра, не имеющего возможности жить среди людей, как равный среди равных. И ко всему этому - ощущение ненужности, брошенности. Врачи рекомендовали перемену климата, и мать увезла Беляева в Ялту, где и прошли все эти тяжкие годы. И какие годы! Февральская революция, Октябрьский переворот, Гражданская война… В Крыму кипели события, одна власть сменяла другую - белые, красные, зеленые, генерал Врангель, Соломон Крым, командарм Фрунзе… А Беляев все это время лежал, прикованный к постели. Больного, практически безнадежного, бросает его первая жена; в 1919 году умирает мать, Надежда Васильевна Беляева, - по своей или не по своей воле его, кажется, оставляют все. И кто знает, хватило бы сил, если бы не поддержка, дружба, преданность, любовь Маргариты Константиновны Магнушевской - будущей второй жены писателя. Все эти годы он много читал, - если только был в состоянии. И немалое место в чтении этом занимала фантастика. В основном, конечно, переводная: своей, отечественной, было пока очень мало. Нет, он еще не вознамерился посвятить себя этой областью литературы - решение созреет позже. Но прежний, детский интерес возродился и окреп. Только в 1922 году Беляев наконец смог возвратиться к активной жизни. Силы, правда, вернулись не полностью, болезнь еще не была побеждена (победить ее так и не удастся, в конце концов одолеет она…). Но недуг отступил, а это было уже немало. И Беляев сразу же включается в жизнь. Он работает инспектором по делам несовершеннолетних в Ялтинском уголовном розыске, потом - воспитателем в расположенном неподалеку от Ялты детском доме. А год спустя сбывается давняя мечта: Беляев с Маргаритой Константиновной переезжают в столицу. На первых порах думать о литературной работе не приходилось. О театре из-за болезни и вовсе надо было забыть. Он поступает в организацию, казалось бы, крайне далекую от обычных его интересов, - в Наркомпочтель, Народный комиссариат почт и телеграфа, а некоторое время спустя становится юрисконсультом в Наркомпросе - Народном комиссариате просвещения. Но чем бы ни занимался он по долгу службы, как бы честно и рьяно ни относился к своим обязанностям, оставались еще вечера в маленькой, сырой комнатке в Лялином переулке. И этими вечерами медленно рождался писатель-фантаст Александр Беляев. Наступил 1925 год. В Москве начал выходить журнал "Всемирный следопыт". На его страницах сразу же стали появляться любимые читателями самых разных возрастов и профессий приключенческие и научно-фантастические повести и рассказы. И уже в одном из первых номеров был опубликован рассказ Александра Беляева "Голова профессора Доуэля" - именно рассказ, а вовсе не всем известный роман. Это была проба пера, но проба удачная - читателям рассказ понравился. И Беляев принялся развивать успех. Вскоре вышел первый сборник его научно-фантастических рассказов "Голова профессора Доуэля" (1926), куда вошли также первые новеллы вагнеровского цикла - "Человек, который не спит" и "Гость из книжного шкафа". Впрочем, в те поры Беляева привлекала не только фантастика - его литературные интересы определились еще не до конца. Почти одновременно увидела свет и другая книга, "Современная почта за границей" (1926) - сегодня ее причислили бы к научно-художественному жанру. За ней последовал инструктивный "Спутник письмоносца" (1927). А в различных журналах печатались тем временем реалистические рассказы: "В киргизских степях", "Среди одичавших коней", "Три портрета", "Страх"… И все-таки фантастика прежде всего. Одно за другим в том же "Всемирном следопыте" публикуются новые и новые произведения: "Ни жизнь, ни смерть" (1926), "Белый дикарь" (1926), "Идеофон" (1926), кинорассказ "Остров Погибших Кораблей" (1926). Отныне жизнь наконец определилась. Больше Беляев не меняет профессий, не путешествует, а только работает за письменным столом.

     V

     У него было три жизни. Первая - от рождения и до начала писательской работы. В сосредоточились события: учеба, судебные процессы, роли в спектаклях, режиссура, журналистика, путешествия и увлечения… Вторая - внешне не столь броская. Она простерлась на те шестнадцать с небольшим лет, что еще осталось ему прожить. И здесь была прежде всего работа - упорная, бесконечная, тяжкая, но очень благодарная работа над словом, над сюжетами, над фантастическими идеями. Были встречи с писателями, учеными, инженерами, просто читателями… Эти две жизни словно уравновешивали друг друга: во второй было больше динамики внутренней; вынужденно ограниченную подвижность больного человека возмещали судьбы, путешествия, приключения его героев, которые, избороздив все моря и обойдя материки, покинули в конце концов родную планету. И еще была третья жизнь. Но речь о ней впереди. Первые три года писательской деятельности Беляев провел в Москве: здесь изобильно издавались журналы - в первую очередь, "Вокруг света" и "Всемирный следопыт". Но потом, в конце 1928 года, переехал в Ленинград. Он вообще любил менять обстановку и места жительства, не только переезжая из города в город, но и в том же городе с удовольствием меняя крышу над головой. Маргарита Константиновна вспоминала, как не раз, вернувшись домой, вдруг слышала: "А мы скоро переезжаем. Я новую квартиру нашел…" Похоже, диктовалось это все тою же жаждой многообразия и полноты бытия, которая заставляла Беляева сотворять себе в автобиографиях не согласующиеся друг с другом и даже взаимоисключающие порой жизни. Иной раз эта перемена мест оказывалась невольной. Так, в 1929 году из-за обострения болезни врачи снова посоветовали сменить климат. Всей семьей, вместе с четырехлетней дочерью Людмилой и родившейся в этом году Светланой, Беляевы переселились в Киев. Писательская жизнь от этого не стала проще: возникли трудности с переводами на украинский, тиражи местных изданий были невелики, а стало быть, уменьшились и гонорары, единственный источник средств к добыванию хлеба насущного… Правда, именно украинский язык сохранил роман Беляева "Чудесное око": впервые произведение было издано на нем, а впоследствии выходило уже в переводе на русский, поскольку рукопись оказалась утраченной. Выручали сохранившиеся связи с редакциями и издательствами Москвы и Ленинграда. Но все-таки это было довольно сложно. И едва позволило здоровье, Беляевы в 1931 году вернулись в Ленинград - на этот раз уже навсегда, если не считать последнего "микропереезда" в 1938 году в Детское Село (ныне г. Пушкин). Здесь, в просторной квартире на Первомайской улице, прошли последние годы жизни писателя. В те времена в Детском Селе образовалось нечто вроде литературной колонии - тут подолгу жили Алексей Толстой, Ольга Форш, Вячеслав Шишков, Юрий Тынянов и многие другие. Все они постоянно сотрудничали в местной газете "Большевистское слово", и с первых же дней по переезде Александр Беляев стал еженедельно печатать там очерки, фельетоны, рассказы… Последняя его статья была опубликована уже после начала Великой Отечественной войны, 26 июня 1941 года. Все эти годы Беляев тяжело болел. В 1940 году ему сделали операцию на почках - по тому времени тяжелую и трудную. Показательная деталь: по просьбе пациента ему разрешили с помощью зеркала следить за ходом операции - писателю было нужно видеть и знать все. Откуда только черпал он силы? Силы не только для бесконечной своей работы, но и для того, чтобы отдавать их окружающим. Каждую неделю приходили пионеры: Беляев вел драмкружок, помогал инсценировать "Голову профессора Доуэля"… На все и на всех хватало энергии у этого неистощимого человека! К нему наведывались друзья. Его посещали читатели и почитатели. К нему приходили коллеги. Одной из таких встреч ленинградский поэт Всеволод Азаров посвятил стихотворение, опубликованное много лет спустя газетой "Вперед" (так переименовали после войны "Большевистское слово"): Мне эту встречу вспоминать не трудно, Соединяя с нынешним сейчас, А он, ведя корабль высокотрубный, Какой ценой в грядущем видел нас?

     И не легко жилось ему, пожалуй,
     И одобренье редко слышал он,
     Но никогда не доходил до жалоб,
     В свои предначертания влюблен.

     И называл себя он инженером,
     Конструктором идей грядущих лет,
     А свой талант ценил он скромной мерой
     И признавался мне: "Я не поэт".

     Но он поэтом был тогда и ныне,
     Нам дорог звездный свет его дорог,
     И юноша, плывущий на дельфине,
     Трубящий звонко в свой волшебный рог!

     Но все-таки силы постепенно таяли. Из-за болезни Александра Романовича Беляевы не смогли эвакуироваться вместе с литературной колонией, когда стало ясно, что отстоять город не удастся. Что же до тех, кто организовывал эвакуацию, то они попросту "забыли" о Беляеве - к чему возиться с человеком, который и без того на ладан дышит? Трудно сказать, прожил бы Беляев дольше, окажись вывезен в осажденный Ленинград или даже на "большую землю", - история, увы, оперирует только сбывшимися фактами. Известно одно: 6 января 1942 года великого писателя-фантаста Александра Беляева не стало. Смерть его окружена легендой. Рассказывают, будто немецкий майор, военный комендант Детского Села, узнав, что в подведомственном ему городе скончался писатель, чьи произведения он знал и любил (многие беляевские книги были к тому времени переведены в Германии и пользовались там популярностью - в первую очередь, роман "Властелин мира" и Вагнеровский цикл), устроил ему похороны с оркестром и воинскими почестями. Впоследствии, когда немецкая оккупационная политика резко ужесточилась, майору, говорят, пришлось за это ответить - Бог весть, сколь серьезно. Увы, все поиски немецких следов этой истории, предпринятые полтора десятка лет назад мною и моим покойным другом и соавтором, ведущим отечественным литературоведом в области фантастики Анатолием Федоровичем Бритиковым, оказались тщетными. Сами поехать в Германию для архивных разысканий мы, понятно, не могли, а нашим немецким друзьям и коллегам выяснить ничего не удалось. Биограф Беляева О.Орлов выяснил, что вскоре после смерти писателя им "заинтересовывается гестапо. Исчезает папка с документами. Немцы роются в книгах и бумагах Беляева". (Надо сказать, гитлеровцы вообще относились к фантастам с пристальным вниманием. Герберт Джордж Уэллс, например, был занесен в список тех англичан, которые должны быть уничтожены немедленно по завершении операции "Морской лев" - так назывался план оккупации вермахтом Британских островов). Так или иначе, а семье Беляева пришлось заплатить за это сполна отбытием десятилетней ссылки на Алтае. Могила же писателя затерялась - никто не может теперь сказать, где именно находилась она на не раз перепаханном взрывами бомб и артиллерийских снарядов кладбище.

     VI

     Вероятно, Беляев ушел из жизни, не подозревая, что с его именем свяжут целую эпоху нашей научной фантастики. Между тем, дело обстояло именно так. Порой его называют "советским Жюлем Верном". И не случайно: Беляева роднят с великим французом активный гуманизм и энциклопедическая разносторонность творчества, вещественность вымысла и дисциплинированное художественное воображение. Подобно Жюлю Верну, он умел на лету подхватить и претворить в художественный образ идею, едва зародившуюся на переднем крае знания. Даже его приключенческие книги нередко насыщены прозорливыми предвидениями. Например, в романе "Борьба в эфире" (1928) читатель получал представление о радиокомпасе и радиопеленгации, о передаче энергии без проводов и объемном телевидении, о лучевой болезни и акустическом оружии, об искусственном очищении организма от токсинов усталости и улучшении памяти, об экспериментальной разработке эстетических норм и многом другом. Иные из этих изобретений и открытий сегодня уже стали реальностью, другие лишь начинают обретать ее черты, третьи не утратили свежести научно-фантастической идеи. В шестидесятых годах известный американский физик Лео Сциллард опубликовал научно-фантастический рассказ "Фонд Марка Гейбла", удивительно напоминающий один из первых беляевских - "Ни жизнь, ни смерть". Сциллард обратился к той же проблеме - анабиозу - и пришел к такой же, как у Беляева, парадоксальной коллизии: государство "до лучших времен" замораживает резервную армию безработных. Кстати, Беляев физиологически грамотно определил явление - "ни жизнь, ни смерть" - и угадал главную методику: глубокое охлаждение организма. Так что Академик В.Парин имел все основания утверждать: прежде чем проблемой анабиоза занялись ученые, ее основательно разработали фантасты. Тайна беляевского мастерства не только в поэтическом воплощении научной гипотезы, но и в том, что писатель тонко чувствовал ее внутреннюю красоту и оттого с такой изящной убедительностью превращал в идею художественную. Уже Жюль Верн старался сообщать научные сведения в таких эпизодах, где они легко увязывались бы с приключениями. Беляев делает следующий шаг, включая научный материал в размышления и переживания героев, превращая в мотивировку их намерений и поступков. Неистребимый интерес Беляева к неведомому всегда искал опору в факте, в логике познания, приключения не служат, главным образом, занимательной канвой. Впрочем, и вымышленная фабула нередко отталкивается у него от факта. Толчком к созданию романа "Последний человек из Атлантиды" (1926) послужила, например, вырезка из французской газеты: "В Париже организовано общество по изучению и эксплуатации Атлантиды". Беляев заставил экспедицию разыскать в глубинах Атлантики останки этой легендарной цивилизации, восстановить историю предполагаемого материка. Материал писатель почерпнул из книги Р.Девиня "Атлантида, исчезнувший материк", русский перевод которой вышел в 1926 году. Беляева увлекла мысль французского автора: "Необходимо… найти священную землю, в которой спят общие предки древнейших наций Европы, Африки и Америки". Роман развертывается как фантастическое воплощение этой задачи. Девинь очень живо реконструировал легендарную страну, спор о самом существовании которой не решен по сей день. В известном смысле это была уже готовая научно-фантастическая обработка легенды, и Беляев воспользовался ее фрагментами, некоторые практически незаметные у Девиня частности развернув в целые образы. Например, Девинь упоминал, что на языке древних племен Америки (предполагаемых потомков атлантов) Луна называлась Сель. У Беляева это имя носит прелестная царевна. Беляев сохранил стремление ученого-популяризатора не отрываться от научных источников. Девинь, например, связывал с Атлантидой легенду о золотых храмовых садах, по преданию, укрытых от опустошительного вторжения испанских конкистадоров в недоступные горные страны Южной Америки. Беляев поместил эти сады в свою Атлантиду. Была или не была Атлантида, были или не были сады, где листья вычеканены из золота, но достоверно известно, что высокая культура обработки металлов уходит в глубочайшую древность. При всем том Беляев, писал известный атлантолог Н.Ф.Жиров, "ввел в роман много своего, особенно - использование в качестве скульптур горных массивов". В его романе столица атлантов построена на гигантской ладони бога Солнца, изваянного в цельном горном кряже. По словам Жирова, Беляев тем самым "предвосхитил открытие" его "перуанского друга, д-ра Даниэля Руссо, открывшего в Перу гигантские скульптуры, напоминающие беляевские (конечно, меньших масштабов)". Это частность, хотя по-своему и примечательная. Существенней, что Беляев, в отличие от Девиня, нашел социальную пружину сюжета. У Девиня к веслам армады, которая покидает гибнущую Атлантиду, прикованы каторжники, у Беляева - рабы. Писатель-фантаст сдвинул события на тысячелетия вперед. Атлантида в его романе - сердце колоссальной империи вроде тех, что много позднее создавались завоеваниями Александра Македонского, римскими цезарями. Чингисханом. Но если Атлантида все-таки была, ее могущество не могло не опираться на рабовладельческий строй. Геологическая катастрофа развязывает в романе Беляева клубок противоречий, в центре которого восстание рабов. Приключения одного из вожаков восстания, раба Адиширны-Гуанча, гениального создателя золотых садов, его любовь к царевне Сели, драматические картины гибели целого материка в морской пучине, приводят читателя к берегам Старого Света, куда прибило корабль с единственным уцелевшим атлантом. Странный пришелец учил белокурых варваров добывать огонь, обрабатывать землю, рассказывал "чудесные истории о Золотом веке, когда люди жили… не зная забот и нужды". Может быть, легенда об Атлантиде - не только литературное сочинение Платона, не только фантастическое украшение Платонова проекта идеального государства? Может быть, мы - наследники еще неизвестных, неразгаданных працивилизаций, пусть и не Атлантической, а какой-то другой? Полусказочные приключения героев Беляева ведут читателя к этой мысли. Ее высказывал Валерий Брюсов, она увлекла Алексея Толстого (рассказы об Атлантиде в романе "Аэлита"). Она созвучна современным открытиям археологии и антропологии, которые отодвигают истоки современного человечества в гораздо более глубокое прошлое, чем казалось еще недавно. Связь между "Последним человеком из Атлантиды" Беляева и книгой Девиня, когда одно произведение выступает как бы вариацией на тему другого, - прием, в литературе давно известный и широко распространенный. Достаточно вспомнить, что к нему едва ли не в каждом своем произведении прибегал Уильям Шекспир. Всякому с детства знакомы приключения Буратино, написанные Алексеем Толстым по мотивам "Приключений Пиноккио" Карло Коллоди - просто в те времена не в ходу были термины "сиквел", "римейк" и прочие им подобные. Вот и беляевский рассказ "Белый дикарь" (1926) написан под несомненным влиянием "Тарзана" Эдгара Райса Берроуза. Отправной точкой для романа "Остров Погибших Кораблей" (1926) послужил американский кинобоевик, название которого история не сохранила - в первом варианте беляевское произведение даже носило подзаголовок "фантастический кинорассказ". А повесть "Хойти-Тойти" (1930) является несомненным римейком рассказа французского писателя Мориса Ренара, в русском переводе озаглавленного "Новый зверь" (в оригинале он назывался "Доктор Лерн"). Незнание принятых сегодня в литературном обиходе словечек не мешало, однако, Беляеву широко пользоваться подобными приемами, повторяя своих предшественников, но зачастую изменяя литературный первоисточник до полной неузнаваемости и даже противоположности. В частности, он вносил в свои тексты несвойственную первоисточникам идеологизированность, но это лыко можно поставить в строку едва ли не всей отечественной литературе советского периода…

     VII

     Если первая жизнь Александра Беляева - с рождения до выхода в свет новенького, свежо и остро пахнущего типографской краской номера "Всемирного следопыта" с рассказом "Голова профессора Доуэля"; если вторая его жизнь - с этого дня и до 6 января 1942 года, когда писателя не стало, то третья длится по сей день и будет продолжаться еще долго. Это жизнь его книг. Выйдя из-под пера Беляева и вроде бы до конца отделившись от автора, книги продолжают нести в себе частицу его души - его любви к людям и ненависти к любым угнетателям, будь то колонизаторы, фашисты, рабовладельцы, чем бы ни угрожали они окружающим: пушками или миллионами. Друзья и почитатели платят ему любовью. Враги - тоже взаимностью. Книги Беляева запрещала франкистская цензура в Испании. В шестидесятые годы аргентинские таможенники сожгли сборник научно-фантастических произведений Беляева, что не слишком удивительно - ведь именно в Аргентине происходят события "Человека-амфибии"… Своими действиями все они подтверждали слова, написанные когда-то Назымом Хикметом Полю Робсону: "Если они не дают нам петь - значит, боятся нас!". Книги Беляева идут по свету. Они переведены уже на множество языков: английский и немецкий, французский и польский, болгарский и финский, монгольский и итальянский, испанский и хинди… И каждый год то в одной, то в другой стране появляются новые переводы. Только у нас за годы, прошедшие после смерти Александра Беляева, его книги изданы общим тиражом в несколько миллионов экземпляров и выпущено три Собрания сочинений. Его имя носит единственная в России литературная премия, присуждаемая за как за фантастические, так и за научно-художественные книги - произведения обоих жанров, в которых Беляев столь плодотворно работал. В 1930 году, когда отмечался пятилетний юбилей "Всемирного следопыта", редакция опубликовала статью о работе журнала. В ней сообщалось, что на вопрос читательской анкеты: "Какие произведения понравились вам больше других?" - был получен единогласный ответ: "Человек-амфибия". И сегодня имя Беляева по-прежнему оказывается одним из первых - наряду с классиками мировой научной фантастики и сегодняшними ее мастерами.

     Андрей БАЛАБУХА